Глядя, однако, на себя в зеркало, я столь беспощадных признаков увядания не нахожу. Может, всё дело в яблоках, которыми все меня потчевали? Может, кой-какие из них с края мира, крадены из садов Гесперид? Или мы с графиней находимся в разных потоках времени, и ее - более стремительно струится к концу?
Она исчезла, не попрощавшись, оставив нараспашку дверь. Может, ушла умирать или покинула мир и меня по другой причине. А может, это я из мира исчез, и в том мире, который продолжается без меня, этот роман, мой правдивый скриптиз, выглядит немного иначе.
Ходят слухи, что и я уже умер. И даже похоронили какого-то человека, похожего на меня. Город погрузился в скорбь и погряз в ней. Флаги были приспущены. Падишах прислал мне свои соболезнования, еще сырые от слез. Но я уверяю вас, господа, что эти слухи очень преувеличены. И я знаю, откуда исходят они. Ни дурных примет, ни зловещих предчувствий тому не предшествовало. Если бы я, господа, умер, я бы первый об этом узнал. Но если графиню увидите, передайте ей в утешение, что она снова вдова. Сделайте сосредоточенное на мысли о вечном лицо. Для большей убедительности оденьтесь в черное.
Мы тысячи раз за свою жизнь умираем, погружаясь в сны. И столько же раз воскресаем по пробуждении. Так что нам к этому способу небытия не привыкать. Но если удастся мне умереть окончательно, от возрождения воздержусь. Только все дело в том, что нет ничего окончательного.
Время стало бременем для меня. Я больше не играю на интерес и не ставлю на красное. Да и краски вымерли, мир становится черно-бел. Жизнь выцвела, почва вымерзла, главные приключения прекращены. Я вижу порой изо всех окон, как стелятся грибные туманы и уплывают прочь - это медленно истекает время, переходящее в небытие.
Постепенно опостылела такая жизнь. Я стал искать окончательных мер - меня не устраивала робкая перемена участи, а только полное небытие. Обменять эту не-жизнь на свободу, которая разнилась бы от всего моего прошлого, как Содом и Сезам.
Смерть - слияние с Космосом. А здесь ожидает меня что? - Беспредельное одиночество. Такого отчаяния никогда еще я не испытывал. Я уже жалел о том, что всю жизнь бегал от смерти и ни разу не дал себя убить.
В конце концов, этот мир существует лишь до тех пор, пока мы того хотим.
Я снова стал носить с собой пистолет, привыкая к мысли, что в ближайшее время я им воспользуюсь. Я заглядывал в дуло, дул в него, жалел, что это не револьвер (а то бы в рулетку), и однажды, выстраивая мысль о том, что литература, быть может, хоть как-то оправдывает нас перед Богом, раз уж Он произвел слово на свет, произнес его - пусть и вносят книги путаницу в умы, разжигают иль гасят амбиции - взвел курок - но я думаю, что человечество будет... -
Я поднял пистолет к виску и выстрелил. И ничего - только холодком повеяло в сквозное отверстие, да звон в ушах. Я повторил попытку, приложив дуло ко лбу. Пуля оказалась трассирующая и произвела в голове настоящий переполох, как крыса в курятнике, вызвав к жизни фейерверк искр, какофонию звуков, гамму вкусовых и осязательных ощущений и даже что-то, похожее на оргазм. В одно мгновение чередой и вкупе возникли и исчезли в простреленной крест накрест башке ворох недодуманных мыслей, тени представлений и образов, то, что давно и навеки забыто, либо не было никогда. Потом стало пусто, но ясно, как днем, потом все четыре дыры затянуло, и я вернулся к привычному образу мыслей, как будто ничего не произошло -
... жить вечно не потому, что синтезирует белок и заполнит собой галактики, а потому что выдумало Хлестакова, Идиота, Вертера и Леопольда Блума. И исходя из этого, Бог проявит гуманность и сохранит нас как вид. Иначе жизнь не стоит того, чтобы заниматься ею всерьез. Хотя: взывать к гуманности Бога - понижать его в звании.
Я стрелял и в другие жизненно важные органы, я резал вены по всей их длине, травился грибами, душил себя петлей и водой, сутками голый лежал на снегу. Я отказался от пищи и воды - но только тверже стал, а однажды - и это уже по оплошности - уронил на себя графинин рояль, сломав себе позвоночник. Так я и пролежал, придавленный, более месяца, пока кости и нервы срослись, и я смог из-под него выбраться. С тех пор я выгляжу несколько криво. После всего этого опыты с членовредительством были прекращены.
Как я себя после всего этого чувствую? Немного лучше, чем вас. Здесь, в одичалости и одиночестве, я совершенно разучился понимать аудиторию. Уповаю на то, что аудитория научится понимать меня.
Предприимчивый читатель, перелистав этот триллер, найдет в нем массу противоречий. Ах, мои зоркие. Вы хотите однозначного толкования. Жизнь однозначному толкованию не подлежит. Впрочем, предполагаю, охват моей аудитории не так велик. Ну и черт с ней.
Но знаю, по крайней мере, трое меня прочтут. Так что пребуду лучше с вами, друзья, чем скучать в одиночестве. Примите на свой скорбный суд эту безделку.
Жизнь, вот привязалась, проклятая. Смерть, я без нее вдовец. Я жаждал последнего выдоха, как, наверное, рождения не ждал. Но смерть, недостижимая, как Грааль, отступала все далее. Снилась однажды женщина - белая-белая: я, мол, вызволю тебя из плена земли, да обманула.
А бывало: вроде, трясут за плечо, будят. Меня? - Ну и наклюкался же ты, барин. Вставайте ужо к барьеру. Но открываю глаза и проваливаюсь в другой сон.
Пуля, яд, петля меня миновали. Остается прибегнуть к забвению, но и забвение не спешит. Так и буду, домовой, домашний, кренясь на поврежденный роялем бок, бродить из комнаты в комнату, вечность за вечностью, пугая жильцов? Нельзя родиться в новом качестве, в старом не умерев. Жильцы, впрочем, не спешили заселять это пространство, а может, и не было на земле больше жильцов. Однако персонажи не все ещё умерли, кое-кто дотягивается и теребит меня, встревая в триллер между автором и читателем.
Кто-нибудь, более смертный, чем я, мне позавидует. Но, господа, смотря по тому, где проведете вечность. В Элизиуме бессмертных богов или в подземных жилищах бесчисленной нечисти. Боюсь, господин Маргулис, мне досталось второе. Как бы тебе самому не угодить в еще более подземное.
Жизнь, одноухий, есть нить об одном конце. Всё единичное вечно. Я - есть некое событие в космосе. Я - неподдельно, неподражаемо, неповторимо. Я имеет столько степеней защиты, сколько всякий прочий природный продукт не имел. Заглядывайте в себя, председатель, сканируйте. Кто хозяйничает в вашей душе: одноразовая мразь, или Я, живущее вечно? Всё, что есть подлинного, сверхсмертельного не отойдет. А если лень или не хочется, значит, ты ничего не понял, значит, это не тебе написано. Тогда не хватай чужое, отложи эту книгу, дурак.
Эта мысль меня самого тревожит. А сейчас, при избытке времени и безделья и вовсе покоя не дает.
Уважаемые читатели! Книголюбы широкого профиля! Я додумал все до конца и изложил очень подробно на отдельном листе. Но, видимо, эта мысль преждевременна для человечества. Только я закруглил последний абзац, вычеркнул лишнее, сократил периоды, поставил точку, как лист этот ветром вырвало из-под пресс-папье и унесло в небеса.
Жаль. Я это выстрадал, а не вычитал. И был предельно правдив. Человек, переживший столько, сколько мне довелось, не солжет лишнего.
Я по горячим следам изложил это вторично. Но рукопись сама бросилась в огонь, не дождавшись, пока будут расставлены запятые.
Так что довольствуйтесь намеками, обиняками (я пытался по мере возможностей запутать судьбу - противоречиями, ложными выпадами, тайными ходами), не понимайте меня правильно, поднимайте на смех, хитрите и отворачивайте лицо, когда будет казаться, что вы что-то поняли окончательное. На самом деле нет ничего окончательного (я уже говорил?). Доверяйте себе. Может быть, получилось невнятно. В конце концов, я всего лишь писатель. Ум, господа, это совершенно другой талант.
Возвращаясь мысленно в прошлое, удивляюсь и негодую: когда я успел так запустить свой сад? Думал: вот поле русской словесности. Гоголем пройдусь по нему. И возрастет здесь сад на радость ближним и дальним. Здесь я посажу дерево. Здесь тебя, моя милая. Здесь взращу своего Пушкина. Там выстрою храм. - Не получилось. Голые ветви, сухие сучья, плевелы, лебеда, лопух. Впрочем, и ваш сад, читатель, может оказаться несравненно более засран, чем мой.
