Как бы на самого не подали в розыск за связь с несовершеннонормальными, спохватился я. Неизвестно, насколько легально они здесь устроились. Дуремары не дремлют. Я представил, как меня в заебаловке, пристегнув наручниками к отоплению или к потолку...

- Мысли носятся в воздухе, - перебила мой ментальный процесс высокая. - Осторожнее с ними. Ваши нехорошие фантазии, чужестранец, могут быть подхвачены и воплощены.

- Никак не пойму, что у нее на морде, - шепнула Маринка. - Раскрашена или расквашена так?

- И что вам за нужда в нашей внешности? - подхватила другая, с широким, словно калмыцким, лицом. - Совокупляемся мы с идеями. Сношаемся посредством слов. Внешность тут не имеет значения. Многие умы даже в Европе, а не только у нас, состоят с нами в интеллектуальной близости.

- Как же вы представляете себе это сношенье? - довольно иронически спросил я.

- Ну, поболтать, что-нибудь помусолить, помуссировать мысль. Заморить вашего червячка. Да вы особо не заморачивайтесь, пенис дырочку найдёт.

- Каков каприз, таков и сервис, - в рифму сострил кондуктор.

- Изменить ваше и наше мышление к лучшему. Познав одну из нас, познаешь себя, - сказала она, очевидно, рассчитывая, что охваченный такой охоткой клиент так и кинется.

Самопознанье мне было, конечно, свойственно, но сразу весь открываться себе я не спешил. А то откроешь в себе такое, что и не рад будешь. Или можешь неправильно себя понять. Но про этих мегер я, кажется, понял. Эти шлюхи, действуя хитроумно, мужчин двояко заманивали. В зависимости от сорта клиента, от настроенья конкретного пользователя, от сопутствующих обстоятельств и обстановки вокруг. От того, говоря коротко, умственность в нем преобладает или любовь. Или разум, к которому - как они про меня поняли - я все более твердо склонялся. И они, действуя совокупно, не менее твердо старались меня с этого пути сбить.

- Во что б превратилось радость существования, если б в основе жизни разум един лежал, - сказала широколицая, - а не влеченье полов друг к другу. Достаточно вам напомнить роман Евы со змием.

Я действительно, чувствовал себя едва ли не Евой, искушаемой этим клубком змей.

- Оглянитесь вокруг, - принялась за меня высокая. Я, послушно ей, оглянулся. Эта Афродита с площади уже начинала вертеть моей головой. - Нет здравого смысла в радости, пенисе, пении птиц. Радость вам с точки зрения разума обернется глупостью. Пенье - пошлостью. Пенис - ересью. Ах, даже извилина накаляется, когда об этом задумываюсь.

В этом лице, где сосредоточилось три в одном, был излишек самоуверенности. Так что хотелось трахнуть по ней кулаком, а не чем иным.

- Возможно, не стоит тебе этой извилиной надолго задумываться, - сказал я. - Даже если она самая извилистая из всех твоих.

- Сегодня у нас праздник радости и ликования, - сказала та, что даже в бедрах была не столь широка, как в лице. - Ожидаются торжества по всей территории. Будут оды этому городу. Всем подадут блины. Самолет станет делать петли.

- По какому поводу? - спросил я.

- По поводу торжества порнократии.

Нет, сказал себе я, власть этих шлюх над городом им не удастся и на меня распространить. Я огляделся еще раз. Уныло вокруг. И никаких торжеств по поводу торжества мной замечено не было.

Если у них таковы праздники, то каковы будни? Лучше уж смерть тут же принять, чем такую собачью жизнь.

- Жизнь - совсем не то, что думают о ней собаки, - сказала широколицая. - Мы же с вами лишь немного умнее собак.

Если жизнь такова, то какова же у них смерть?

- Мне эту мысль один старичок подбросил, - продолжала широколицая. - Пихучий такой старичок, в качестве уплаты за мои услуги. Правда, растолковать мне ее как следует он не сумел, потому что не смог. Но ассимилировав эту мысль, я использовала ее в одном из своих рефератов. Так что если у вас с деньгами туго, тоже можете вместо денег подбросить какую-нибудь мысль.

- Так в чем же состоит ваша интеллектуальная деятельность? - спросил я.

- Ясность с вами! Да мало ли? - воскликнула широколицая. - Да без нас земля сойдет с круга. Или станет вертеться вокруг луны, дура.

Луна - это, помнится, в поднебесье. В качестве интеллектуала я не добирался до таких высот.

Тут уж они наперебой принялись мне свои мысли впаривать. Как я ни пытался, настроив ухо востро, во что-нибудь вникнуть, не понял из них ни аза. Тем более, что гвалт поднялся такой, что не всякое слово и разобрать-то было возможно.

- Свобода - это когда все можно, но возможности нет.

- Какая же это свобода, девчонки? Это импотенция.

- А если возможности есть...

- ... то какая ж это свобода?

- Нет возможности без взаимности...

- Ни хрена себе, Романсыч, - шепнула Маринка. - На какого ж любителя такая любовь?

- Это работа, а не любовь, - услышала ее шепот высокая. - Хотя эротически, конечно, любовь, а фактически - это творчество.

Основной моей мыслью в данный момент была не дать себя заморочить. Однако перепирались они более всего друг с другом. Я даже подумал, что они все лица изорвут друг дружке, хотя и так имели их так себе, не Бог весть.

Словосношенье, словоснованье, словоложество... Я бы всё эту чернокнижие словосожженью предал.

Однако и времени они, гимнософистки румяные, зря не теряли. За разговором я не заметил, как мы оказались окружены. Прорваться сквозь это кольцо с больной, напуганной поваром - до дрожи в ногах - лошадью, не представлялось возможным.

- Отпустите лошадь и женщину, - попросил я. - И тогда, поскольку денег не густо, я уединюсь с самой грошовой из вас.

- Ах, я очень грошовая, - сказала высокая, обратившись сначала ко мне, а потом и к подельницам. - И первая его еще у ворот обнаружила. Дайте его мне. Я первая право имею.

- У нее, правда, нога негнущаяся, - сказала широколицая. - Но предметом владеет вполне.

Я не гнушаюсь негнущимися, но за свои деньги предпочел бы иметь более подходящий товар. Не в таком критическом физическом состоянии.

- Вы не в моем вкусе, - сказал я, от нее отстраняясь, хотя она и тянулась ко мне всем профилем.

- А вы меня пробовали?

- У нас только Альфа грошовее, наша ведущая девушка, - сказал сутенер. - Практически ничего не берет и граничит с самопожертвованием. Но ее часы распределены по минутам на неделю вперед. Аллес пихалес. Вся рабочая поверхность в сплошных волдырях. - Он вздохнул. - Очередь к этой мученице. Вот, рекомендую, Бету. - Бета, стоявшая не в первых рядах, обнажала банан и ела его. - Не так дешева, но зато из числа самых заядлых.

Перед заядлой все расступились, и я волей-неволей вынужден был ее рассмотреть. Однако за исключением того, что роста была среднего и без усов, она практически ничем не отличалась от прочих.

- Да не стесняйтесь вы, выбирайте, - увлекал меня сутенер. - У нас, кроме заядлых, еще и завзятые есть. Девочки опытные, а оптом еще дешевле. Берите двух. Бета, она безотказная.

Голова от ужаса кружится, глядя на них.

- Я такая... Потакаю всем, - хриплым голосом подтвердила Бета.

- Вы, часом, не храмовые? - спросил я, видя такую жертвенность. Хотя в моем лице жертвенности, пожалуй, было больше.

- Хромые у нас далеко не все, - сказал Падлик.

- Пусть она сначала ноги согнет. А то может тоже негнущаяся, - сказал я, проследив, чтобы мои попутчики - Маринка, лошадь и пес - отошли достаточно далеко.

Бета, не сходя с места, сделала мне реверанс.

- Но... - растерялась высокоразвитая. - Я тоже требую удовлетворения.

- Потом, потом, - оттеснил ее шмаровоз.

Кажется, меня тут собираются по кругу пустить.

- Я все же эту беру, - поторопился я.

- Лавью на слове, - промурлыкала заядло-грошовая.

Я заметил, что спина этой Беты тоже плохо сгибалась, очевидно - застарелый ревматизм. Но менять ее было поздно: я уплатил. К этому времени я уже придумал, как бежать от этих идей. Мне не терпелось это намерение осуществить, покуда еще была возможность вырваться.