- А главное - сможем вызволить трудящихся и матросов из их иг. Вдарим молотом по молоху капитализма. Вставим этому капитализму клизму.
- Если только 'Аврора' протиснется, - сказал поручик.
- И что б ты делал со всей землей? - спросила Изольда.
- Я? Да на кой мне она. Крестьянам бы отдал.
- Ты сотоварищи раз уже отдал. Польшу, Финляндию. Да и Украину - вспомни похабный Брестский мир. Как Плохиш: варенье съел сам, беду разделил с народом, а Родину отдал врагу, - сказала Изольда.
- Так то ж буржуи бойню затеяли. Они и сейчас во всем мире мутят. Пьют нашу кровь...
- ... и пот, и слезы//Слюну, мочу, а так же кал едят... - подхватил поручик, размахивая головешкой и веселясь.
- Тебе, поручик, сначала надо разморозить мозги, а потом уже начинать думать.
- Мы просвещеньем Европе обязаны и за это должны ее благодарить. На колени встать, если хотите, - сказал доктор. - А вы - молотом.
- Не лучшее из просвещений, - вскользь заметил полковник.
- Я готов опуститься на колени перед Европой, - сказал матрос, - если эта Антанта встанет на четвереньки, а задом повернется ко мне. Что народу надо? Жратва, водка, баба. Европа, где все это есть.
- Народу нужно, чтобы его кто-то любил, - сказала Изольда.
- Чего он хочет, гордый, но терпеливый росс, он сам не знает. Ленив и нелюбопытен, и охотно дает себя угнетать. Терпеть и трепетать - его участь. Воспрянул от сна? Не воспрянул. Только почесался да перевернулся на другой бок, - сказал полковник.
- За самодержавие обидно? - спросил матрос.
- Не любите вы оба свою страну, - сказал доктор.
- Странно слышать от вас, доктор. Вот если врачи, вместо того, чтобы лечить пациента, станут их любить, будет ли толк от лечения? - спросил полковник.
- Если я их любить не буду, то и лечение не состоится.
- Полтора столетия поклонялись идее. Три четверти века пробыли в состоянии социализма. Целую эпоху ухлопали. И зря.
- Теперь идеи у нас нет, - вздохнул притворно матрос. - Будем поклоняться полковнику. Хотя я с ним согласен. Мы, народ, уж больно безропотны. Нами совершают военные действия, затыкают амбразуры, мастурбируют нами, по-всякому по-другому шалят.
- Вся наша история - история неудачников и рабов, - сказал полковник.
- Нужно гордиться своей историей, господин Одинцов, - обиделась за всех нас Изольда. - Пугачевщина, казачья вольница. Бродяги - где это видано? - покорили Сибирь. В Европе такого не может быть по определению. Да и революции их, в сравнении с нашей - детские хлопушки.
- То братаемся с чертом, то боремся с ним.
- Ах, господин Одинцов, - сказала Изольда, подымая на него опаленный взгляд. Ресницы, прикуривая от головешки, ожгла. - Не советую вам подниматься выше полковника. Вы заметили, что в русской общественной мысли, если военных касается, то полковник, как правило, умный, а генерал - дурак?
- Скалозуб, позвольте напомнить... - начал поручик.
- Грибоедовская отрыжка, - отмахнулась от него Изольда.
- Ать...ать...
- Отечество... - помог штабс-капитану поручик.
- И этот туда же, - сказал матрос. - Что он может сказать толкового, не выговаривая, а выковыривая слова. Успокой его, Кюхля. Членораздельного разговора с ним не получится.
- Умом ее понять пытались / Пытались пьяной морду бить... - вновь продекламировал Смирнов отрывок собственного сочинения. - Любить ее, господа, это такое бремя.
- Ты, Смирнов, мое бремя не брал?
- Свое дурацкое бремя сам неси.
- Ах, мне уже надоела эта некрасивая классовая борьба, - сказала Изольда. - Ваш беспокойный прах, моряк, все тут мутит. Еще схватится с нами в междоусопице. Или зарежет нас ночью, не выставить ли против него караул?
- Известно, что матерь матросов Балтика. Но я черноморский по преимуществу. Мы не такие отморозки, как балтийская братва, - обиделся матрос.
- Да и вообще, доколе он будет нас в страхе держать?
- Существует один страх - страх смерти. Все прочие житейские страхи - лишь производные от него. Сублимированные, так сказать, - сел доктор на своего конька. - Вся жизнь - преодоленье страха, но страх, господа, это то, что может объединить людей, прекратить войны, стяжательства, преступления, объединиться для того, чтобы победить смерть. Решить вопросы небытия. Мертвые - заложники смерти. Мы должны выручить или выкупить их.
- Мы, семеро смертных, не можем друг с другом поладить, а вы о соборности - бред, - сказал полковник.
- Кого б вы первого воскресили, док?
- Только не Троцкого. На Троцкого я сердит.
Аккумулятор сел, и фары погасли. Антон, прислонившись спиной ко стволу, стал дремать.
- Тс-с... Слышали господа? Вроде кто-то гудит...
- Товарняк с товарищем Троцким прибыл на третий путь...
- Заблудился кто-нибудь, вот и гудит.
- Люди так не гудят...
- Это духи этих болот. Духи растворены в воздухе. Мы дышим духами.
- Мертвецы, господа, не все во плоти, а еще и невидимки есть.
- Вероятно, за линией спектра существует масса цветов и оттенков, которых мы не видим. А то и существ.
- Такую большую компанию кто обидит?
- Семь Симеонов против духов тьмы.
- Я знаю, у вас звезда есть. Дайте вашу звезду поносить.
- Нет, матрос пускай с краю ложится. Надо его изолировать от Изольды.
Ночь наполнилась говором голосов, сдержанным ржанием. (((((Закройщик снов, пугливый визирь ночи, опустился на нижнюю ветвь.
- Орфей в объятиях Морфея...
- Слышали гуд?
- Это птица болотная.
- Далее на лошадях не пройдем, заболочено. Придется по кочкам прыгать, если желаете пересечь впрямь. Лошадей, хотите иль нет, бросать надо.
- А не врешь?
- Сходи, сведай, ваше благородие.
- Космоногов!
- Точно так, господин есаул. Далее Собачье болото. Пешком, ежели знать тропу, преодолеем. А лошади увязнут, придется спешиваться.
- Ну, нет... Вертаемся... Куда же без лошади...
- К тому же золото, полковник. Ваша вонючая амуниция, доктор. Оружие, господа...
- Долго ли болотом переть?
- Часа три. Что касаемо вас, казачество, то объездной путь есть.
- Космоногов?
- Точно так, есть, ваше благородие.
- Назад вам до просеки сдать надо. Далее влево по просеке до ее конца. Выйдя из леса, минуете вброд речку. Она в болоте начало берет. И далее, двигаясь вдоль воды, выйдете с той стороны болота. Всего вашего кругаля верст двадцать будет. Это в обход. А в обрез нам прямиком версты три.
- Космоногов?
- Верно, господин есаул. Ту дорогу я знаю.
- А ближе брода нет?
- Берега заболочены, ваше благородие, господин есаул.
- Почему бы всем нам не тронуться той дорогой?
- Там от красных - красным-красно. Но ночью на лошадях, не удаляясь опушки леса, проскочить можно. Они в Семиверстово третий день сидят. Коли уж вы не согласны бросать лошадей, тогда, что ж, в объезд. А в объезд и без меня бы управились.
- Ваше мнение, полковник?
- Я не могу рисковать казной, есаул. Попадет к красным. Через болото потащим.
- Не нравится мне провожатый ваш. Если что, стреляйте этого молодца без раздумий. Космоногов! Выдвигайся вперед. Свидимся, господа.
Он открыл, а может, закрыл глаза, но вместе с движением век явилось и зрение. То же небо, те же колючие звезды. Поляна. Вот ярче полыхнул костер, и они поблекли. Месяц, словно звездокол, двигался по небу.
Сновали силуэты, в которых он узнавал: доктор, Изольда, Смирнов - сомнамбулы былого, смутные, словно тени. Да и они ли это? Ночью неочевидно, кто есть кто. Матрос, еще матрос, сколько у них матросов всего? Надо спросить. Полковника он не видел пока, но было много других призраков, общей численностью до пятнадцать-двадцати. В частности подполковник с архаическим эполетом на левом плече.
Видение не было четким и в связную картину не складывалось. Накатывало кусками, хорошо, не наезжая - фрагмент на фрагмент.
Тени, костер, ночь-заговорщица. Звезды, впрочем, еще поблекли, или их дымкой заволокло, а в следующей картинке исчезли они окончательно. Стало накрапывать. Кто-то - доктор, кто же еще - велел всем облачиться в плащи. Запаха от балахонов не было, возможно, обоняние не участвовало в ощущениях, возможно, они станут позднее вонять. Дым от костра он ощущал время от времени. Впрочем, это мог быть реальный костер, возле которого оставался доктор, и саламандры ходили в гости - туда и обратно - друг к другу.
