- Да в чем же колоться мне? - забеспокоился Павел. - Я эту бабу впервые только сегодня увидел. Да и то неживую уже.
- Все вы одним миром мазаны, - сказал Сережечка. - Забулдыги-собутыльники, зачеркнутые человечки. Даже время коротаете одинаково - за лопатами.
- А может как-нибудь смягчить его участь? Просто прогнать отсюда и всё, - предложил Данилов. - Он потом сам пропадет в отрыве от производства.
'Они меня принимают за кого-то другого. Тот факт, что я был знаком с теми тремя, еще ничего не говорит о моем соучастии. В этом, в этом ЩП... С чего они взяли? Какие пиджаки? Кто подстилал? Меня подставили. Я здесь вообще ни при чем'. Как им объяснить, что это не он, что он так не мог, что до сего дня в этом районе города вообще не был?
- А думаешь, я был? - сказал Данилов, при этом взглянув на Сережечку, у которого в единстве места сомнений, кажется, не возникало.
- Может и в Елизарова вы попали точно с такой же точностью... - сказал Павел. - И в других. Надо ж взвешенно вмешиваться, а не наобум.
- Нет, как держится! Как отрицает от себя вину! Как естественно изображает невинность! - вскричал Сережечка. - Конкурент! Народный артист! Орденов ему и медалей! Станиславского третьей степени!
- Но я же не... Я докажу! Дайте же шанс!
- Нет у меня больше шансов. Все роздал, - сказал Сережечка. - Мы больше не подаем надежд.
- Да, но должны быть улики, - не уступал Павел. - Кодекс, статьи, параграфы. Презумпция, наконец. Нельзя же на голом месте обвиненье выстраивать. Мочить репутацию...
- И то... - иронически поддержал Павла Данилов. - Не стрелял невинных по подвалам. Депутатом не был. Польшею не владел.
- Вот только Польшу не надо на меня вешать.
Павел начал понемногу догадываться, что он и эти двое его оппонентов находятся на разных уровнях понимания. Что простая человеческая логика на них не действует, она неубедительна для них, а римское право в глазах этого судилища не имеет никакого авторитета. Алиби не принимается во внимание, а о презумпции и речи не может быть. При чем здесь, черт возьми, Польша?
От безысходности у него защемило под ложечкой, а из груди вырвался стон.
- Прямо стон с того света. Тебе бы порнофильмы озвучивать, - сказал Данилов.
- Господи, пойми и помилуй, - воззвал Павел
- Понять, а потом - простить? - сказал Сережечка. - Это неготично.
- Помиловала тебя милиция, - сказал Данилов. - Теперь мы тебя миловать будем. Теперь, брат, отменить тебе наказанье нельзя. Эта новость уже по всем каналам прошла. Это подлое телевидение разнесло по всему свету. И опровергнуть нет никакой возможности. Только превратить в жаб все телевизоры. Уничтожив заодно спутник телетрансляции.
- Но там не было насчет жертв. Не припомню я, чтоб там жертвы упоминались, - сказал Павел, делая непроизвольный шажок к выходу и едва не упав в проеме дверей, забыв про ступеньки, ибо под ноги не глядел.
- Двери надо закрыть и заклясть, - своевременно заметил его порыв Сережечка. - Неизвестно, каких еще импульсов от него ожидать.
- Двери я запер уже, - сказал Данилов. - Запломбировал и забубнил бубнами. Стена, я пробовал, крепкая. Нечего и пытаться пробить ее лбом. Только зря контузишь себя.
- Это древнее готическое помещение еще крепко стоит, - подтвердил Сережечка. - Придется попотеть, чтоб стереть все это с лица земли.
Лестницу Данилов отнял от стены и переломил пополам, прыгнув на нее с кучи угля.
- Да вы что, гады! - возмутился Павел порчей имущества. - Телевизор - ладно. Уборная - хрен с ней. Но лестница тут при чем? Гады нечистые!
- Это кто тут нечистые? - оскорбился и одновременно удивился Сережечка. Видимо, за нечистого себя не считал. - Это он кого оскорбил? - обратился он за разъясненьем почему-то к Данилову.
- Тебя,- сказал тот, хотя оскорбленье касалось обоих. - Да ты на себя посмотри, - обернулся он к кочегару.
- Ну, держись, кочегар, - сказал Сережечка, удалив удивленье с лица, заменив его выраженье враждебным. - Пора приступать с пристрастием. Да будь я четырежды нечист, будь я проклят три раза на дню, если прямо сейчас не возьмусь за возмездие. Давно с селенитами не сражался? Где мой меч-колдун-кладенец?
Сережечка двинулся на него
- Покажи ему, брат, - подстегивал и подстрекал Данилов. - Пусть докажет, что он гладиатор, а не гладиолус, блин.
В иных случаях, о которых Павел в газетах читал, достаточно раскинуть руки крестом, чтобы нечисть поколебать. Павел раскинул, и Сережечка остановился. Но смутил его, похоже, не крест.
- Глянь, твой хвост у него...
Павел совсем забыл про ремень, который все еще был намотан на его правую руку. Но теперь этот ремень действительно выглядел, словно хвост, и даже на месте пряжки - с кисточкой, а его свисавший конец хищно подрагивал.
Создавалось впечатление, что боялся артист не столько креста, сколько хвоста. Возможно, были у них с хвостом старые счеты.
Рука с бывшим ремнем сама собой вдруг взметнулась вверх, словно подброшенная внешней силой - Павлу почудилось, что это хвост руководит ее действиями, а не наоборот - и резко упала вниз, рубанув воздух, который хвост со свистом рассек. Сережечка успел защититься папочкой, кожа которой лопнула и обнажила желтый картон.
Артист попятился.
- Достал ты меня, кочегар. Я мог бы быть сейчас далеко отсюда... Мог бы сидеть, например, в опере, слушать ораторию или оркестр. А не терять время на склоки с тобой, - бормотал Сережечка. - Сейчас... Погоди минуту... Немного терпения - и ты труп.
Павел отвлекся на Данилова, который вел себя странно. Пыхтел, плевался, делал колдовские пассы, потом трижды обернулся вокруг своей оси, крича нечто нечеловеческое. Павел и удивиться не успел, как столь эффективный в драке с Сережечкой хвост обратился прямо в его руке в уд. Он с испугом и отвращением разжал руку, но чтоб не оставаться совсем безоружным, схватил с кучи угля лопату, в то время как уд, словно уж, скользнул в какую-то щель.
- То с пенисом на нас он бросается, то с хвостом, - сказал Данилов. - Вооруженный до зубов, в отличие от нас, вооруженных только зубами. Лопата, вишь, теперь у него.
- Ничего, - сказал Сережечка. - Черту терять нечего. Все равно он уже черт. Будем биться с тобой, кочегар, до полного твоего поражения, коль уж пересеклись наши дорожки под острым углом. Доколе не будем квиты до последнего кванта.
Он вдруг прыгнул на стену и покуда делал толчок, чтоб взбежать по ней на потолок, Павел успел что было силы врезать по нему лопатой. Вернее, по тому месту, где он только что был. Так как в следующую секунду Сережечка бросился на него сверху, лопата же переломилась - в руке Павла остался лишь черенок, острый в месте излома. И он, чего-то испугавшись, бросил этот обломок себе за спину.
Физически Сережечка был не особо силен. Но чрезвычайно гибок, как будто был гуттаперчевый, и легко выскальзывал у Павла из рук. А главное - он умело использовал спецэффекты. Сыпал в глаза угольной пылью, прикрывался облаком дыма или внезапно менял внешность, чем вводил в обман, распадаясь на призрак и сущность, и Павел, бросаясь на видимый ему призрак, получал чувствительный удар совершенно с другой стороны от невидимой сущности. Приходилось делать много лишних движений, ибо непонятно было, с какой стороны его ожидать. Поэтому пыли и шуму было столько, как будто бились десять на десять, а не один на один. В процессе схватки Сережечка выронил папку, и сейчас пространство котельной было усыпано белыми бумажными пятнами.
- Устроили тут славянский погром, - недовольно сказал Данилов, которому из-за проблемы с носом приходилось дышать ртом, и оттого его гортань быстро забилась пылью.
- Это еще не погром, это так, погремушки, - сказал Сережечка, на секунду становясь видимым, чтобы перевести дыхание.
Павел сделал движение, чтобы его схватить, однако этот артист антихриста ловко переместился влево. Павел же, действуя быстро, без поправки на его прыть, ухватился за то место, где он только что был, и шмякнул то, что попало в руки, о стену. Ибо рывок влево, как мгновенно понял Борисов, был трюком призрака, а сам Сережечка, глухо охнув и материализовавшись, очутился на грязном полу под стеной.
