Соседний дом, что был не доломан, оказался не поврежден.

- Может, действительно дело обернулось так, и от опоры занялось - я ведь и об этом предупреждал, - бубнил мастер. - И ты предупреждал, я помню. Так что вряд ли ты виноват. Хлебни. - Он протянул кочегару фляжку, из которой, судя по ее весу, было отпито не более, чем пара глотков. - А то заработаешь воспаление легких в первый рабочий день. Лечим легкие - садим печень. - Он бодро взболтнул содержимое.

Павел уставился на его запястье с наколкой: там где вчера было солнце, теперь сияла звезда. Да какая теперь разница, подумал он, протягивая руку за фляжкой. Он, несмотря на вполне предсказуемые последствия, сделал первый глоток, и одновременно со вспышкой в горле почувствовал, как в его душу вошло отчаяние, смешавшись с тоской, которая захватила его в теплотрассе и все еще в нем присутствовала. Так входят в запой - последний и окончательный.

Мельком подумалось, что мастер его специально поит, чтобы потом на пьяного все свалить.

- Ты иди домой, - сказал мастер. Нет, голос вроде участливый. А заметив, что Павел ежится - ветер забирался под ребра, так как спину его прикрывал только рваный пиджак - мастер отлучился и тут же вернулся, бросив Павлу новую телогрейку. - Объяснительную сочиняй, - сказал он. - Да не спеши, подумай. Не нагороди там чего-нибудь. Первым делом поспи. Похлебай там чего-нибудь. Супу насущного... Ну, вылезай.

Павел вылез из ямы. Не прощаясь и не оглядываясь, он припустил к остановке, хотя более, чем трамвай, его интересовал продовольственный киоск. В кармане он нащупал тридцатку. Фуфайка сползла с его плеч и упала на дорогу, он и на это внимания не обратил. Кто-то поднял ее и вновь на него накинул.

Киоскерша насторожилась. Подозрительно выглядел в смысле платежеспособности этот измазанный сажей и ржавчиной кочегар, пахнущий гарью. Он сунул деньги в окошечко.

- Четвертинками не торгуем, - отрезала продавщица.

- Поллитровку давай.

- Еще чего.

- Я здесь работаю, завтра занесу остальные.

- Это где ж ты завтра работать собрался?

- Теперь совсем сгорела котельная, - сказал кто-то за его спиной.

- От домика только дымок остался, - подхватил другой очень знакомым гнусавым голосом.

Через плечо Борисова просунулась рука в обшлаге детской курточки, с тремя десятками, зажатыми в этой руке.

- Дай ему поллитровку, сестра. Отметить ему надо одно событие. За счет зачинщика, - пояснил Сережечка, обратившись к Павлу.

- Признаться, я даже рад, что эта кочегарка сгорела, - сказал Данилов, глядя как ни в чем не бывало на Павла. - С детства боялся дыма из труб.

Да было ль у этого черта детство? Носа, по крайней мере, не было. Опять это место было залеплено пластырем.

- Ну и ночь... - сказал Данилов, отметив интерес кочегара к его внешности. - За эту ночь два носа сносил. Ну, ничего, - бодро добавил он. - Было бы место, а мясо нарастет.

Он тоже вынул кошелек - с кривой и синей, словно неумело вытатуированной надписью: Jack. Видимо так звали того человека, кто раньше этим лопатником безраздельно владел. Он заглянул внутрь, однако ничего оттуда не вынул, а Павел внезапно понял, что кошелек обтянут человеческой кожей. Данилов, увидев замешательство Павла, спрятал кошелек из кожи Джека в карман.

- Может ну его к черту, этот трамвай? - Обратился он на этот раз уже к Сережечке.

Тот весело обернулся к Борисову и заговорщически щелкнул себя по кадыку.

Борисов и сообразить не успел, как в его руках оказалась бутылка. Он поспешно отвернул колпачок.

Хотелось плакать. Но слез не было. Тогда он выпил. Они и полились.

Он надолго припал к горлышку, фиксируя краем сознанья удаляющиеся голоса.

- Котельная номер девять...

- Эта вроде седьмая была.

- Я же тебе говорил: не та... А ты - та, та...

- Та-та-та... Та-та-та, - юродствовал Сережечка.

Они удалялись, держа курс на еле тлеющий восток - Данилов, разгоняясь и скользя подошвами по накатанной пожарными колее, и Сережечка - спортивной походкой, вихляя тощим задом, снова с папочкой, зажатой подмышкой - о чем-то переговариваясь, смеясь, совершенно забыв о Борисове и об ими содеянном.

Он хотел им крикнуть вдогонку - да ведь не так все было, попытаться все объяснить - да она же... она же блядь, она ж пьющая, она сама бы замерзла через месяц или через год. Но гортань словно свело судорогой, и он опять припал к бутылке, запрокинув голову, провожая взглядом пернатое облако, сорвавшееся с крыши и устремившееся параллельно полям. Это был последний относительно трезвый в его жизни взгляд. Когда он вновь опустил голову и посмотрел на восток, к нему со всех ног трамвайной тропой спешил селенит.

Конец

Май - июль 2007