Ветер нарастал крещендо, куражился и куролесил, и вместе с этим потусторонним ветром множились чудища, сбивались в полчище, словно их вихрем со всего света сметало сюда. Слетались ведьмы на праздник полуночи, вздымали, вздували, вздевали воздух - демоны-вурдалаки-дракулы, худые духи да жертвы мокрух.
Шныряли вокруг котельной, словно обделенные приглашеньем, не включенные в список званых гостей, или хуже того - из списка оного за мерзостный вид исключенные.
Может быть, и сам сатана сотоварищи с ними шнырял - видно было не очень отчетливо сквозь метельную муть. Селенитов вот только средь этого разнобесья не было. Что-то запаздывала сия сволота.
Некоторые имели человеческие образы и даже вполне узнаваемые: Юрка был, Елизаров, давешний мент. А может у них и эта особа с собой? Но нет, как Павел ни вглядывался, той женщины, красивой весьма, что являлась ему накануне, не было. Зато рэппер и его арматурщики резвились вовсю. Павел удивился: неужто уже мертвы? Рэпперы держались отдельно и с рэйперами не смешивались.
Ополчились покойники, ополканились. Некоторые явились в мундирах, а иные в гробах.
Небо было непроницаемо черно, скрывая мирные миры и галактики, и казалось, что эта демоносфера - все, что осталось от мироздания.
Глаза слезились, сущности множились, словно дым, а не ветер ел глаза, а чад порождал исчадья - все эти ужасы, от греческих до готических, от готических до тех, с которыми еще недавно пил.
Что предъявить, что ему выставить против обескураживающей силы противника? Что противопоставить ей?
Павел плюнул, но ветер вернул плевок. Павел утерся.
Иной раз ветром со снежной пылью в окно забрасывало тот или иной фантом - только смрадом обдавало Павла - забрасывало, ударяло о стену или котел, и выносило через открытую дверь топки в трубу. Вот и сейчас...
Лестница поползла по стене, Павел спрыгнул, стараясь приземлиться на кучу угля. Упал он удачно, ничего не повредив, но видимо голод, бессонница, нервная перегрузка дали себя знать - он отключился. А когда очнулся опять, снаружи уже успокоилось. Он поднял лестницу, прислонил к стене. Забрался по ней, выглянул: всё было тихо. Небо беззвездно. Земля безвидна. Воздух пуст.
- Слезай, созерцатель, - раздался голос внизу. - Надобно полной жизнью жить, а не наблюдать ее в щелочку.
Павел чуть с лестницы не упал, под которой стояли пришельцы. И опять он понять не мог, откуда они взялись. Он не видел, чтоб кто-либо подходили к двери. Правда и двери отсюда не было видно, но подступы к ней просматривались.
- Двери зачем запер? - хмуро спросил Сережечка.
Опять те же лица. Нет, не совсем те. Пустое место на лице у Данилова занял искусственный нос - из пластмассы или папье-маше, или из чего там их изготавливают. Который в данный момент был несколько набок, что искажало новый имидж владельца.
- Вот... Обзавелся членом лица, - похвалился Данилов. - Утер Гоголю 'Нос'.
Он взялся за кончик носа и поправил его.
- Это от непривычки, - объяснил он. - Раньше он у меня немного курносый был.
Сережечка казался суров, хмур. Его профиль был тверд, словно отчеканенный на римской монете. Глаза - вопреки состоянью небес - были самого злого зеленого оттенка, насколько мог со своего насеста судить кочегар. Шею его охватывал тонкий шарфик. Ядовито - под цвет гляделок - зелён.
- Слезай, - взялся за лестницу Данилов. - А то засел - прямо премьер-министр обороны. Смотрит на нас с княжеским высокомерием. Был у меня в бригаде осветителей электрик один. Мы тогда третий круг освещали. Такой же точь-в-точь чокнутый. Такой же необщительный отщепенец, как ты. Как-то мы немного подшутили над ним, так двое суток на столбе просидел, обидевшись на коллектив. - Он вздохнул. - Скучно жить без дураков и без глупостей.
Кочегар - бледнее мела, белее гипса - не издал ни звука и только отрицательно покачал головой, стоя на предпоследней ступеньке лестницы и держась за вбитый в стену крюк, на котором раньше лампа была.
- То по кочегарке мечется, то на лестнице сиднем сидит, - сказал Сережечка.
Несмотря на перемену во внешности и настроении, вели они себя так, словно за время их отсутствия ничего существенного не произошло. Как будто отлучились по нужде и вернулись. Или за порцией питья сбегали. И ни возни за стенами, ни поджога уборной, ни вертепа со свистопляской не было. Из карманов полушубка Данилова торчали бутылки с коктейлем.
- Слезай, слезай, - повторил Данилов и тряхнул лестницу. - У тебя в печи потухло.
Павел, помня о предыдущем падении, крепче вцепился в крюк. Подумал, не удрать ли через окно. Но с той стороны стены лестницы, разумеется, не было, а прыгать с такой высоты на отмостки казалось опасным: запросто можно было ноги переломать. И, погасив мысль, следуя настойчивому приглашению Данилова, он слез.
- Ну вот, принимай обратно гостей. Растопыривай объятья, - сказал Данилов, распахивая свои. Но не дождавшись ответных, с размаху хлопнул Борисова по спине, так что Павел присел: затекшие ноги держали его еще не вполне твердо.
- Не знаю, что уж вам там, на лестнице, грезилось, - сказал Сережечка. - Богатое, но больное воображение бывает присуще трусам и подлецам. Не помню, кто из ваших сказал: трус никогда не бывает один.
'Из н а ш и х? - мелькнуло у Павла. - Кто бы это мог?'
- С глюками не бывает полного одиночества, - перефразировал Сережечка предыдущее высказывание.
- Так это мне что - грезилось? - Павел еле выдавил из себя этот вопрос.
- Это у тебя голова гниет, - сказал Данилов. - Голова начинает первой гнить, а умирает последней.
- Да но ведь... там...
- Полно вам нервничать. Везде искать исчадий, пугаться и нас пугать, - сказал Сережечка. - Ну, сгорел Отхожий Дворец... Первобытные бытовые условия сделались еще первобытней, только и всего.
- Я вижу, он пока что в прострации, - сказал Данилов. - Дай-ка лопату, коллега.
Он открыл топку и принялся довольно ловко швырять уголек, беря на лопату ровно столько, чтоб не ссыпалось на пол, но и не мало, чтоб лишних движений не делать зря.
- Это ничего... Дело привычное... - бормотал Данилов, в то время как Павел пытался отнять у него лопату. Неловко было ему, что этот пришлый работает вместо него. Данилов от него уворачивался. - Мы, кочегары... сливки общества... золотые слитки его... пополняем прииски преисподней... греем галактики... Нам кочегары очень нужны... работа какая хошь... повременная... сдельная... с перерывами на аперитив... и посмертный почетный знак 'Кочегар качества'...
Он подгреб то, что все-таки уронил - получилось не больше лопаты - и швырнул в пекло. Прикрыл дверцу.
- Вот так...
Удивительно вел себя телефон. Он был виден в открытую дверь, но Павел старался не обращать на него внимания, устав от странностей этой ночи. Аппарат словно бы ожил - изгибался, раздувался, корчился - будто пытаясь самостоятельно что-то сказать, но был безъязыкий, или, наоборот, изо всех сил противясь нахлынувшему. Наконец не выдержал и заверещал так, что Данилов лопату выронил, а Сережечка бросился к нему со всех ног.
- Да. Да, - сказал он. - Да, нашли. - В интонациях его голоса, да и в позе самой, угадывалось почтение. Сдержанное, без подобострастия. Диктуемое субординацией. Данилов тоже подобрался и выправил нос на своем насесте, поспешно взглянув на себя в зеркало. - Последний. И последующие за ним. Вывихнуться? Так не говорят, патрон. Свихнуться...
И холодом веяло... Но несмотря на то, что его почти заморозило, Павел спросил:
- Так вы... Это все-таки... кто?..
- Тс-с-с... - приложил палец к губам Данилов. - Это шеф позвонил. Такой суперсупостат, что и не вышепчешь. Велит поскорее тута заканчивать. Он бы и сам пришел, да ножка крива.
- К...кто?
- Бес в пальто. Неопознанный небесный промысел - вот кто. Мы же его покорные слуги. Ликбез - слыхал? Ликвидация безобразий, - пояснил он.
Сережечка тем временем положил трубку и взглянул на Борисова как-то совсем не по-здешнему. В чем заключалась нездешность его взора, сказать было трудно. Но Павел очень явственно эту постустороннесть почувствовал.
