- Кочегар! Выходи!

- Выходи, подлый трус!

- Тута вас додж дожидается! - взялись приятели за привычный репертуар.

- Ат-творяй территорию!

- Убирайтесь отсюда, - собравшись с духом, крикнул им Павел. Голос его был слаб, сипл. - Я вас не звал.

- Сережечка!

- Ась?

- Мы теряем аплодисменты!

- Тут-та вас додж дожидается!!!

- Я приказываю снять оборону!

- Ат-творяй территорию!

- Да отстаньте же от меня, козлы! - уже более громко выкрикнул Павел.

- Мы! Козлы?! Ну, жопа безмозглая! Держись за свои фаберже!

- Погоняй артиллерию!

Тут же в дверь грохнуло, искры проникли в щель, словно в нее головешку бросили, а скорее - хоть и сверхъестественнее, но достовернее - очередная горгона или адамова голова врезалась в неё с разгону. Грохот повторился еще и еще - удары посыпались.

Однако атака горгон продолжалась недолго. После минутного затишья в центре двери появилось - сначала крохотное, но расплывалось все больше - красное пятно, словно кто-то пытался прожечь металл струей пламени. Но туалет догорал, негде стало черпать огонь, и напрасно надувал щеки горгона, разгоняя струю. Пятно, остывая, стало темнеть, размягченный металл затвердел, не оставив даже окалины.

Потухшая головешка, сопровождаемая криком: 'Нихьт шиссен!', влетеа в окно, ударилась о котел и забился птицей, которая, пометавшись - Павел дважды отмахивался от нее, когда она проносилась совсем близко - выпорхнула в окно. В дверь опять что-то грохнуло, потом ударило в стену и рассыпалось искрами. Это раздосадованный Сережечка, крича что-то немецкое, разбрасывал останки уборной.

Телефон звонил, и уже давно, заливался валдайскими колокольцами, которые начинали сердиться. Павел бросился в бытовку на его обозленный зов, обрадовавшись тому, что есть у него это средство коммуникации, что обнаружилась с реальным миром реальная связь.

Войдя, он бегло и почти непроизвольно взглянул в зеркало - идентифицировать себя, убедиться в собственной подлинности - и зеркало не отказало ему, но наряду с безумным кочегаром, измазанным сажей, отразилась в его амальгаме какая-то нечисть, корчила рожи из-за плеча - так что лучше бы и не взглядывал. Схватив трубку, он оглянулся, но за спиной, разумеется, никого не было.

- Котельная номер семь! - хотел, было, отрапортовать Павел, но голос его пресекся.

В трубке слышалось чье-то сопенье да осторожные потрескивания, как если бы где-то провода линии пересеклись и обменялись искрами, или забрался жук под мембрану и никак не мог выбраться.

Разумеется, не это лишило дара речи Борисова. Связь у нас до сих пор оставляет желать лучшего. И ничего сверхъестественного в сопении и потрескивании не было. Но голос не давался ему. Павел вдруг стал нем. Не мог извлечь даже мычания. Не исключено, что и с абонентом на том конце провода творилось тоже самое. Так, обоюдно сопя, они занимали линию почти минуту. У Павла даже мелькнула дикая мысль, что сопящий абонент на дальнем конце провода - это сам Борисов и есть. Павел в смущении положил трубку. Оглядел стол. Обе бутылки из-под коктейля были пусты, несколько банок с закуской вскрыты, одна - опрокинута и пуста.

За стенами котельной несколько успокоилось, однако раздавались еще отдельный вкрики.

Телевизора нет. Обломки табурета на полу у стены. Он присел на оставшийся, но тут же вскочил: звонок взвизгнул, словно, свинья которой хвост накрутили.

Хвост... Ремень валялся у лавки. Он его поднял, положил на стол.

- Да? - осторожно сказал Павел в трубку. Заклятье снято. Возобновилась речь. Язык - он пошевелил им - бодро ворочался. - Да! - сказал Павел более радостно.

- Ты там чо... б...дь... нас расхолаживать... уснул б...дь... - Голос был сиплый, часто срывался, переходил в невнятный неразборчивый хрип. Но кое-что разобрать было возможно. Отчетливо проступала враждебность.

- Да! Да! Это котельная! - обрадовано закричал Павел. - Кто? Я? Полностью с вами согласен! Сейчас поддадим!

- Ну, ты давай... - сказал жилец более миролюбиво. Очевидно, подобной реакции со стороны кочегара он не ожидал и несколько растерялся. Готовность Павла исправить положение, вместо того, чтоб послать, ошеломила его. - Ну... А то сам понимаешь... Бить тебя придем... Соберемся все недовольные...

- Приходите, конечно, - сказал Павел, радуясь живому общению. Перспектива избиения от себе подобных его даже устраивала. - А насчет температуры не беспокойтесь. Сейчас нагнетем.

За спиной возникло сопенье. То же, что в трубке, и даже с потрескиваниями. Он развернулся всем телом - нет опять никого. Раздался стук - и опять за спиной. Оглянулся - бутылка упала. Наверно стол покачнул. Он не дал ей скатиться на пол, боясь, что разбившись, она что-нибудь подожжет, в бутылках еще оставалось по несколько капель. Он снял со стола обе и сунул под лавку.

За всей этой мистической суетой и сумятицей он совершенно забыл об ужине. Впрочем, его арматурщики съели. Он к нему даже притронуться не успел. Но голод давал себя знать. Верно, все калории вышли с холодным потом. Извиваясь и приплясывая от нетерпения, что отдаленно напоминало танец голодного живота, он придвинул к себе банку с консервированными языками, чертыхнувшись на очередной телефонный звонок.

Одной рукой он взял трубку, а другой почти механически вынул из банки язык, сунул в рот. Язык оказался скользкий и едва ль не живой. Ибо сам проскользнул ему в горло и далее - в пищевод. Не пришлось даже глотать его внутрь себя.

Занятый этими ощущениями, он не сразу сообразил, что ругань в его адрес у левого уха принадлежит мастеру.

- Да-да, - сказал Павел.

- Согласен значит? - смягчился мастер. - Ну вот. А то жалуются на тебя. Температура, то, сё. А у некоторых дураков - дети. Холодно им ползать по полу.

- Детям спать уж пора, - сказал Павел.

- Пора, - согласился мастер. - Но некоторые еще ползают. И мне спать не дают. Ты там часом не пьян? Ну-ка дыхни.

- Что, в трубку?

- А куда же еще?

- Ну...

- А ты дыхни...

Павел дыхнул. Мастер на том конце провода замер, словно принюхивался. В трубке уже не поскрипывало, но посторонние звуки присутствовали, словно работала восточная радиостанция. Дикторша лепетала что-то неведомое на незнакомом неземном языке, не по-нашему, по-кассиопейски, или на наречии мумми-троллей, быть может. Речь ее напоминала повизгиванье. Бренчала струна.

- Ты вот что. Сходи сними показания. И доложи. Я подожду, - велел мастер.

Температура была несколько ниже заявленной, давление же было в норме. Самописец продолжал пописывать, извилистое слово, что вышло из-под его пера, теперь напоминало 'ханум'.

- Добавь градусов, - распорядился мастер, когда Павел вернулся и доложил. - А очки те же держи. И не дай бог, опять меня тревожить начнут жильцы. Будь здоров.

- Яволь.

И только повесив трубку, Павел сообразил, что забыл пожаловаться на напарника. Который так и не объявился, кинув его на волю непонятных существ. Доложить же о существах он побоялся. Вышел к котлам.

Звуки снаружи стихли. Ни треска пламени, ни возгласов поджигателей. Прежде чем приступать к поднятию температуры, Павел подтянул к окну лестницу, стоявшую в дальнем углу и изредка используемую для ревизии и ремонта котлов. Выглянул - и едва с лестницы не упал: в непосредственной близи от него, на высоте окна, то есть метрах в трех над землей, завис параллельно земле, распластав руки, покойник. В том, что это покойник, хоть и хорошо сохранившийся - сомнений не было. Взгляд его был застывший, остановившийся, и на Борисова мертвяк почти не глядел. Только когда его колебало потоком воздуха, взор его равнодушно скользил по амбразуре. Уж это не тот ли участковый - милицейская форма намекала на это - о смерти которого от первых морозов Данилов упоминал? Которому перед смертью тоже баба явилась во всей своей наготе?

Экс-участковый заколыхался и попытался подгрести к амбразуре. Однако слабый, но встречный поток воздуха помешал ему это осуществить.