— А сейчас, насколько мне известно, вы подготовили передачу об Иннокентии Анненском, писателе, который не только школьникам, но и людям с высшим образованием практически неизвестен.

Нагибин. К сожалению, даже люди вполне образованные Иннокентия Анненского знают не более, чем по имени, в лучшем случае как автора стихов популярного романса «Среди миров в мерцании светил», который пел Вертинский. А ведь это был изумительный, великий поэт. Но, обладая огромным поэтическим талантом, будучи выдающимся филологом-классиком, своеобразнейшим критиком, переводчиком Еврипида и автором трагедий на сюжеты античной мифологии, он как-то сумел остаться в безвестности. Отчасти это объясняется тем, что он долгие годы был директором и преподавателем Царскосельской гимназии и стихи свои издавал либо без подписи, либо под псевдонимом. Его рассекретила смерть, и поэты узнали ему цену, в том числе и такой далекий от него поэт, как Маяковский. Свою профессию преподавателя древних языков и литературы он ставил высоко. Вот какие глубокие напутственные слова говорил он выпускникам гимназии в год празднования столетия со дня рождения Пушкина: «Может быть, некоторые из вас выбрали свою будущую специальность ощупью и потеряют год на исправление ошибки, — этого я тоже для вас не боюсь, потому что ошибка случайная и поправимая не есть еще зло. Я боюсь, что прервется та нравственная работа над самопознанием и самоопределением, которая началась для вас, по крайней мере для многих из вас, в гимназии под влиянием великих книг классического мира, в общении с Ксенофонтом, Платоном и Софоклом… Но вы можете мне сказать, что уже самоопределились, выбрав по своим вкусам, наклонностям или способностям ту или другую специальность. Нет, господа, дело самоопределения есть медленная, кропотливая работа; мы старались вложить в ваши сердца только зерна самоопределения и будем счастливы, если в вашей дальнейшей жизни совершится их произрастание… дай бог, чтобы в ваши сердца никогда не вкрадывался стыд признать себя учениками, если судьба не даст вам сделаться учеными». Думаю, что над этими напутственными словами поэта не мешало бы задуматься и сегодняшним старшеклассникам, и их учителям. Правда, сам Иннокентий Анненский, человек до конца дней своих отстаивавший классическое образование, многим из наших современников может показаться смешным и старомодным. Ведь с начала нынешнего века классическое образование высмеивали, уничтожали, развенчивали.

Образ филолога-классика был плотно упакован в беликовские одежды, хотя этот рассказ Чехова к развенчанию классического образования не имеет никакого отношения — напротив, он выступает в нем скорее против полуобразованности, приобретавшей особенно уродливые формы в учителе древних языков, обязанном нести своим ученикам свет просвещения и свободной мысли. Однако уже давно как-то и кем-то было решено, что эллинский мир ни к чему человеку XX столетия — античность, мол, только уводит от насущных задач. Всей своей жизнью Анненский опровергает это мнение. У тихого, замкнутого, кабинетного человека была обостренная совесть. Ему, казалось бы столь надежно защищенному от толчков жизни своими классическими пристрастиями, она не давала покоя. Этот классик, штатский генерал, был человеком с содранной кожей. Именно он почел своим долгом заступиться за старшеклассников гимназии, которые участвовали в волнениях 1905 года. И за это на склоне лет он поплатился своей педагогической карьерой: его лишили директорства и отстранили от преподавания. Но и тогда пером, если не словом, Анненский бился за свои идеи. Он понимал, что, конечно, глупо в XX веке отвергать инженерию, насущную потребность для людей точного знания. Но он не уставал напоминать, что именно классическое образование сформировало Пушкина с его ясным, дисциплинированным, уравновешенным умом, с его гармонической, высокой душой. Отмените классическое образование, размышлял Анненский, и прощайтесь с мечтой — не о новом Пушкине, второго Пушкина быть не может, — но о пушкинском типе человека и художника, до дна русского, но освобожденного от национальной косности и распущенности.

В передаче, посвященной Анненскому, я, конечно, не ставлю задачу убедить Министерство просвещения немедленно пересмотреть и переделать ныне существующие программы. Нет, с телеэкрана, и именно с него, мне хотелось бы напомнить о том, как слово «интеллигент» понималось, расшифровывалось выдающимися деятелями культуры и просвещения. Для Анненского интеллигент — это Сократ, Сенека, Цицерон, а не инженер-паровозник. Мне хотелось бы убедить юных зрителей, приобщенных ко всем техническим достижениям нынешнего столетия и живущих в век информационного взрыва, что интеллигент — это не просто человек, который прочел какое-то количество книг, знает несколько имен и дат. Интеллигент — это человек, пронизанный высшим гуманным началом, личность, через которую проходит тонкое чувство мира, боль мира. И я согласен с Анненским: если сводить к минимуму гуманитарное образование, можно навсегда распрощаться с человеком пушкинского типа. Не случайно для Анненского идеалом педагога в известном смысле был второй директор Царскосельского лицея Энгельгардт: он, по словам Анненского, заботился о развитии в юношах литературных интересов и даже поощрял писательство; а это было далеко не так мелко, как может показаться с первого взгляда. Анненский не уставал напоминать, что самые выдающиеся русские люди пушкинской эпохи получали образование преимущественно литературное. И не эта ли мощная гуманитарная струя, не эта ли гуманная свобода и дружеское общение лицеистов с профессорами сослужили в конечном итоге огромную службу русской культуре? Высокая просвещенность, эллинский дух породили ту культуру, тот культ человеческих отношений и ту беззаветность в дружбе, которые до сих пор столь пленительны и притягательны в лицейском братстве? Анненский считал, что чувство справедливости было врожденной чертой Пушкина, но гуманные идеалы его светлой гармоничной натуры укрепились в здоровом лицейском климате.

Я думаю, что телевизионные передачи, рассчитанные на массовую аудиторию, призванные объединить людей разных возрастов и поколений, особенно если передачи эти посвящены литературе и искусству, должны воспитывать в зрителях то отношение к хрупким и бесконечно важным ценностям мира, которое отличает настоящего интеллигента и которое не возникнет автоматически с получением вузовского диплома. Я уверен, что душа и культура вырабатываются пониманием большой литературы, близостью к искусству. И в этом первостепенное значение гуманитарного образования, проводником которого может и должен стать телеэкран.

— Серьезные книги, составляющие наше классическое наследие, становятся настольными у все большего количества людей. Не сыграли ли здесь свою роль многосерийные телеэкранизации классики?

Нагибин. Я знаю, что существует такая точка зрения — и ее даже пытаются научно обосновывать, уснащать цифрами различного рода социологических исследований, — будто многосерийные экранизации вызывают подлинный интерес к литературным первоисточникам, обращают телезрителя к книге. Что же касается меня, то я в это не верю. В отличие от хороших киноэкранизаций, которые не претендуют на подробное изложение того или иного литературного произведения, а стремятся лишь создать более или менее адекватный образ своими специфическими средствами, многосерийная телеэкранизация покорно и вяло ползет по тексту, адаптируя, упрощая его и нисколько не пытаясь хоть как-то интерпретировать. Кинорежиссер стремится решить известную творческую задачу, телережиссер ремесленно переводит роман в движущиеся картинки. Получается, что его главная цель показать так много, чтобы избавить людей от мук чтения. Повторяю, речь здесь идет только об экранизациях. Самостоятельные многосерийные фильмы редки, и в них решаются творческие задачи.

Я против того, чтобы чтение подменялось чем бы то ни было, даже вполне профессиональным зрелищным искусством. Кстати, в большинстве случаев многосерийные экранизации вызывают у зрителей и у профессиональной критики разочарование, а порой и негодование. За редчайшим исключением в этих «пересказах» исчезает главное — поэзия и неповторимая авторская интонация. Получается нечто вроде школьного пересказа, а это не только не нужно, но и вредно. Культура требует усилий, и если тебе подносят на тарелочке с голубой каемкой некий суррогат культуры, то ты теряешь, а не обретаешь. Литературу можно узнать лишь через литературу. Но ТВ обладает многими средствами, чтобы пробудить у зрителей желание читать.