Кровопивец лениво запеленал Партизана. Пока я смотрел на это, десять раз испугался того, что затеял, десять раз передумал это делать и десять раз осмелился заново. Лесник забился в конвульсиях; видно, умирать ему жуть, как не хотелось. Но туловище листьями обёрнуто, не очень-то подёргаешься. И закричать не получилось - в рот заполз волосатый отросток. Зато на лице жуткая гримаса. В глазах ужас и ненависть, глаза эти прямо из багрово-зелёного кокона уставились на меня. А я не знаю, что делать...

Думал, начну, а там разберусь, что к чему. Должно было быть так: стану слушать лес, как научил дядя Дима, зацеплю сознание кровопивца, и прикажу ему лечить. Просто и логично. Только ничего не получилось. Голова кружится от дурмана. Лес, как на ладони - он спокоен. О чём ему тревожиться? Чужаки убежали, твари, которые пришли, чтобы их прогнать, больше не нужны; они разбрелись, недоумевая, что заставило их сбиться в разношёрстную стаю. Это я слышу ясно, но мне надо совсем другое.

Кровопивец! Как же тебя почувствовать? Интересно, у растений есть сознание? Может, какое-никакое всё-таки имеется? Почему я тебя не вижу? Ты - всего лишь призрачное сияние, бесформенное облачко, которое не то, что уцепить, ощутить невозможно.

Партизан затих. Конец?

Я уселся на мокрую траву возле кровопивца; ноги калачиком, а сам качаюсь, как берёзка на ветру. Что ещё делали, когда лечили Настёну? Песню пели! Странная была песня: гудение пополам с жужжанием. Попробую, вдруг, именно этого кровопивцу и не хватает? Зажмурился я, загудел, зажужжал, а про себя бормочу полумолитву-полубред:

- Лес, помоги, тебе что, трудно?! Я знаю, ты можешь! Я сам видел... понимаешь, лес, хороший человек помирает! Он любит тебя, лес. Ну, ладно, пусть не совсем любит. Может, даже, наоборот... но он всегда с тобой, он без тебя и вовсе не он!

Допускаю, что в лесу есть специальное хранилище знаний. Возможно, я подключился к такому хранилищу. А может, всё произошло совсем по-другому, но только в какой-то миг почудилось, что я понял: если Партизан не захочет помочь себе сам, лес помочь не сможет. Это же яснее ясного!

В тот самый миг, когда показалось, что сознание вот-вот меня покинет, что сейчас я грохнусь рядом с кровопивцем, и больше не встану, я и нашёл то, что мне было нужно. Поплыло, завертелось, и я увидел слабый, мерцающий огонёк - безвольный и гаснущий. Партизан? Отзовись, Партизан. Отзовись, отзовись, отзовись

Ко мне потянулся мотылёк умирающего сознания. Жизнь, она хорошая, дядя Петя. Бывает гадкой, ужасной, а другой у нас с тобой нет, и не предвидится. Значит, нужно цепляться и за эту. Борись, Партизан, сдаться мы всегда успеем! Не страшись леса. Он тебе не враг. Откройся ему. Смотри, как надо. Ты умеешь. Да, ты правильно делаешь! А теперь ори, да так, чтобы у чёртова леса зазвенело в ушах, и потемнело в глазах. Пусть его проймёт, гада бездушного! Со всей дури кричи: "Я хочу жить! Я хочу жить! Я хочу жить!" Лес услышит. Обязательно услышит.

Лес услышал...

У меня получилось, и - я откуда-то это понял! - теперь всё будет хорошо. Мотылёк умирающего сознания разорвал паутину боли. Он запылал яростным пламенем. В почти мёртвое тело по капле потекли необходимые живительные соки. Тяжко стряхнув липкий дурман, я открыл глаза. Спелёнатый, опутанный травяными нитями, Партизан спал. Его щёк слегка коснулся румянец. Друг, что мог, я для тебя сделал. Дальше, как-нибудь, сам, а мне нужно отдохнуть.

Я побрёл к своим. На меня вытаращились. Савелий попытался встать, но Степан положив ему руку на плечо, что-то зашептал; механик успокоился. Ренат опасливо подвинулся, освободив место у костра; и когда успели разжечь? Я сел, озябшие ладони потянулись к огню. Оказывается, я продрог. Ух, как трясёт, зубы выбивают чечётку. А вы думали, легко творить чудеса?

- Получилось, - сказал я, одолевая дрожь.

- Что получилось-то? - спросил Степан.

- Партизана я вылечил, вот что.

- Хорошо бы. А то мне в последнее время частенько из-за тебя прилетает в морду, - Ренат потёр скулу, на которой багровела свежая ссадина. - Когда в следующий раз захочешь поколдовать, ты сперва свяжи Савку, а с меня хватит. Этот бугай хотел тебе шею свернуть, когда ты отдал Партизана этому растению, думаешь, легко с таким справиться? И так страха натерпелись, глядя на твои выкрутасы. Шаман, блин! У самого была мыслишка завалить тебя, да Степан не разрешил. Давай, говорит, посмотрим, чем дело кончится. Любопытно, блин, ему!

- Всё будет хорошо, точно вам говорю, - промямлил я, и опрокинулся в холодную траву. Сон был, как омут.

День одиннадцатый

Сон, как студёный омут: тратя последние силы, выныриваю, чтобы судорожно глотнуть воздух, и вновь затягивает глубина. Поняв, что окончательно очнулся, и больше, даже если очень постараюсь, заснуть не получится, я чувствую лишь облегчение. Заботливо приготовленное для меня ложе из елового лапника не спасает от предутреннего холода: тело трясётся в ознобе, ноют кости, болят усталые мышцы - какой уж тут сон.

Кажется, скоро начнёт светать. Ветер шуршит кронами, слышно, как с листьев падают капли, но дождь прекратился, тучи разбежались, и луна залила пространство меж чёрными деревьями зыбким светом. Укрывшая меня разлапистая ель под дуновением ветерка покачивает ветвями, иногда под неё залетают отсверки костра. Мне хочется тепла и света, и я выбираюсь к огню.

Когда я вылез из-под дерева, никто на меня и не посмотрел, все уставились в темноту, оттуда доносилась тяжкая брань, а потом неподалеку затрещали ветки, и в неверном свете я увидел, как из ельника выдрался Партизан - белёсое пятно во тьме.

Растрепанный и голый человек притулился у костерка, к мокрому телу прилипли травянистые волокна и еловые иголки. Те, кто не совсем обалдел, похватали оружие, а меня одолела оторопь, потому что не ожидал я, что это случится так быстро. Настёне, чтобы вернуться с того света, понадобилось добрых полдня.

Первым к другу бросился Савелий.

- Вот те на, Савка! Ты откуда взялся? - удивлённо завопил Партизан, остановив поток сквернословия, а потом растерянно спросил: - И вообще, где это мы? И что вы здесь делаете?

Лесник не понимал, что с ним произошло. Голый - лишь накинутая на плечи куртка Савелия защищает от ночной прохлады - он скукожился у костра; всю одежду Партизана я разбросал возле кровопивца, тогда мне и в голову не пришло забрать её с собой, а лезть в темноте за грязным тряпьём в логово хищного растения дураков не нашлось. Только это не все плохие новости для Партизана; как бы сказать ему поделикатнее, что придётся топать по лесу босиком? Нам и в голову не пришло захватить из Ударника его обувь. Самого Партизана взяли, а про сапоги и не вспомнили. Разве кто-то думал всерьёз, что они ему ещё понадобятся?

Лесник нещадно скрёб ногтями голое тело; облепившие туловище обрывки кровопивца отдирались неохотно, с едва слышным треском. Когда Партизан вытаскивал из-под кожи очередной обломанный шип, над поляной разносилась смачная брань.

- ...Объясните, что случилось? Дайте покурить! Нет, сначала есть! Я буду жрать, а вы рассказывайте. Знаете, как было хреново! Долго-предолго, хреново-прехреново. Это помню, а дальше - не помню! И есть хочу!

Механик, чтобы накормить друга, выложил из своего рюкзака все припасы. Суетясь возле Партизана, он иногда, вроде бы случайно, задевал его ладонью, видно, проверял, не призрак ли перед ним.

- На мне что, сиськи выросли?! - накинулся на Савку лесник, механик отпрянул, и замотал головой. - А зачем ты меня лапаешь? Найди себе девку, и лапай, сколько влезет, а меня не трожь!

И он, торопливо и шумно, слопал всё, чем поделился с ним Савка. При этом лесник, ни на секунду не умолкая, чесал языком. Я и не догадывался, что Партизан может так много, смачно и не по делу болтать:

- Открываю, значит, глаза, чую, обмотали меня листья, будто кочерыжку. Хочу на помощь покричать, а во рту толстенная волосатая дрянь. И между ног, чувствую, что-то егозит... тьфу, срамота! Ни вздохнуть не могу, ни чего ещё... рукой пошевелить - и то не получается. Ногой подрыгать - тоже никак. И, главное, не помню ж ни черта! Сообразил, что нужно выбираться. Как про это подумал, так сразу и отпустило. Руки-ноги освободились, волосатые шланги из меня повылезали. Встал я, значит, на карачки, хотел проблеваться, а из меня какая-то едкая жижа прёт. А потом костёр заметил. Пока ног не почувствовал, полз, а как дополз до ёлок, на ноги поднялся. Ну-ка, кто расскажет, что за дела здесь творятся?