Сашка пронзил меня взглядом широко распахнутых глаз. Пока он жив, но лишь пока - с такими ранами это не может продолжаться долго. Зуб попытался взмахнуть рукой с ножом, ещё надеясь достать меня, а потом его тело смирилось с неизбежностью. Нож выпал. Сашка открыл рот, собираясь что-то сказать, но рухнул на спину. Я победил...
В меня медленно, медленно, медленно, вместе с мыслями о том, что я сейчас натворил, влился ужас. Только что я, как взбесившийся зверь, растерзал человека. Значит, я могу быть и взбесившимся зверем.
На самом деле, это не я! Вернее, не совсем я... а, может, такой я, каким даже сам себя боюсь узнать. Но откуда взялось чувство, что из Сашиной израненной груди, перемешавшись с его кровью, по капле вытекает моя жизнь? Ладно, осмыслим произошедшее потом, а сейчас... что-то я недоделал. Что-то важное, ради чего это и затевалось. Ах, да...
Катя. Что-то в её взгляде... испуг? Ты не бойся, я хороший. Добрый-предобрый... правда-правда.
Барачники смотрят, как я, неуверенно загребая сапогами по грязи, ковыляю к ним. Они отпустили Катю, и та осела на землю.
- Видели? - спросил я.
Они кивнули.
- Всё было честно?
Снова кивнули. Попробовали бы возразить; нож, вот он, намекающе розовеет лезвие, и с ладоней стекает кровь. Я что, рвал Сашино тело руками? Не помню...
- Приз мой?
Опять кивнули. Если нож для них не аргумент, то высыпавшие на крыльцо дружинники с автоматами должны подсказать, что пора отсюда убираться. И пасюки попятились.
Я опустился на колени рядом с Катей, она попыталась отползти. Не бойся, глупенькая. Это я с врагами суров...
Осторожно, боясь причинить девочке боль, я перерезал верёвки на её запястьях, убрал мокрые пряди волос с её лица. Катя отстранилась. Я ощутил, как напружинилось, готовое при любом резком движении отпрянуть, тело. Прошла одна тревожная минута, потом вторая, и Катя затряслась в прорвавшихся, наконец, рыданиях, её холодные и мокрые ладошки вцепились в меня. Натерпелась, девочка! Ну, подождите, и за это вам будет предъявлено!
- Больше никто тебя не посмеет обидеть, - неловко утешал я.
- Ты весь в крови, - давясь всхлипами, сказала Катя.
- Ерунда.
Мы встали и пошли. Ноги заплетались. Все до единой мышцы стонали от боли.
- Не упади. Держись за меня, - велела Катя.
- Знаешь, - пробормотал я, - я принёс тебе шоколадку. Самую настоящую.
- Правда? - кажется, она улыбнулась. - Что это такое?
- Извини, - вспомнил я. - Шоколадки нет. Извини. Но я знаю, где можно взять ещё. Я схожу, принесу тебе плитку. А лучше ящик. Ты каждый день будешь есть шоколадки.
- Хорошо, - сказала она, - спасибо! Осторожно, здесь ступеньки.
Я стал валиться, кто-то, кажется, Ольга, подставила плечо. Потом меня подхватили крепкие мужские руки.
- Что с ним? - спросил Степан.
- Бредит, - ответила Катя.
И всё...
* * *
Я чувствую все свои когти, клыки, жала, щупальца, рога!
Охота получилась успешной; стая загнала добычу, жертва больше не сопротивляется. Если тебе выпало стать едой - смирись. При чём тут сострадание и жестокосердие? Это - всего лишь естественный порядок вещей. Но... что-то не так. Беспокойство. Откуда-то расползается непонятная злоба. Чужаки покинули логово. В этот раз их очень много. Как рана гноем, они сочатся ненавистью и страхом. Отравили себя, отравляют мир. Место им за стеной из мёртвых деревьев, которые они сами вокруг себя посадили. Пусть там и гниют заживо. Здесь чужая территория, они должны уйти, иначе будет неправильный порядок вещей... Вожак, крупный зверь с рыжей подпалиной на боку, задрал морду, и хрипло завыл. Одна охота закончилась, начинается другая. Волки развернулись, и потрусили туда, где собрались чужаки...
От самки вкусно пахнет. Догнать, исполнить брачный танец, тяпнуть за ухо - так должны поступать здоровые молодые самцы. Но что-то мешает. Этому невозможно противиться. Этот зов сильнее зова плоти. Нужно устранить причину беспокойства. Когда вернётся естественный порядок вещей, вернётся и время для самок....
Головой раздвигая комья земли, заглатывая чернозём, продавливая сквозь себя, переваривая, выделяя густую вонючую слизь и едкий кал, туда, откуда исходит беспокойство. У существа одна цель - сожрать чужаков. В этом естественный порядок вещей...
Когти, клыки, жала, щупальца, рога - всё сгодится, чтобы прогнать людей в логово. Кто не захочет возвращаться, что ж, сам виноват.
Лес спросил: "ты тоже чужой, но ты пришёл ко мне, и я принял тебя. Ты нуждался в помощи, и я помог. Теперь ты - это я. И что мне с тобой делать? А, главное, что будешь делать ты?"
" Мы уходим, - сказал я. - Потерпи немного, мы сейчас уйдём"
Лес заглянул мне в глаза...
* * *
"Смотри в глаза, смотри в глаза" - как же ты надоел! Что я тебе сделал? Хлестать по щекам, это совсем ни в какие ворота! Надо бы глянуть, что за смельчак вздумал измываться надо мной?
Я приоткрыл глаза и увидел Врага! Нестерпимо захотелось вцепиться в него когтями, клыками, жалами, щупальцами. Зажмурившись, я незаметно перевёл дух. Это морок. Немного полежу, и пройдёт. Я справлюсь.
Ураган ярости лесных тварей, обрушившийся на мою бедную голову, отбушевал, и унёсся прочь. Я вернулся к людям.
- Кажется, очухался, - неуверенно сказал Степан, когда я снова открыл глаза. - Ты как?
Откуда мне знать, как? Лежу на кровати. Виски ломит, мышцы стонут, из порезанной ладони сочится кровь. Повязка на груди пропиталась красным. Лоб трещит и пульсирует болью; от души я боднул Сашу. Ох, Саша, я же его... не только боднул... или привиделось? Грудь болит, значит, всё было на самом деле. Погано мне, братцы, ох, и погано. Забыть бы!
- А ты жёсткий боец, - сказал Степан. Я не понял, то ли он меня похвалил, то ли наоборот... - Даже чересчур жёсткий. Кто бы мог подумать!
- Ага, - ответил я. - И со мной не в салочки играли.
- Я видел, - усмехнулся Степан. - Зуб должен был тебя валить. Пару раз - точно. Я бы так и сделал, а он - нет. Потом стало поздно, ты словно взорвался.
Я сел, и тут же руки вцепились в спинку кровати: комната завертелась, а взгляд застлала темнота. Степан попытался уложить меня.
- Не дёргайся, - велел он, - Архип говорит, ничего страшного не случилось. Лёгкое сотрясение, а ещё небольшая кровопотеря и сильное переутомление. Короче, устал ты, парень, отдыхай. Завтра будет лучше.
- Уже прошло, - я снова сел. И в самом деле полегчало. Лишь в ушах еле слышно позванивает, и к горлу подкатывает едкая желчь. - Правда, нормально. И вообще, не в этом дело... нужно уходить, Степан. Драпать со всех ног. Сюда идут твари - не отобьёмся.
- Ну-ка ложись, я позову Архипа!
Во рту пересохло. Облизав шершавым языком сухие губы, я попросил воды. В два глотка я влил в себя мерзкое на вкус, отдающее железом, тёплое пойло. В желудке забулькало. Наверное, сейчас меня вырвет, равнодушно подумал я. Степан молча ждал, а когда я отдышался, спросил:
- Что же нам делать, Олег
Откуда я знаю, что им делать? Здесь должны решать он и Клыков. А я кто?
- Барачники где? - спросил я.
- Ушли.
- И вы уходите, - устало сказал я. - Может, небольшими группами пробьётесь. Идите к Хозяину. Мне ты можешь сказать, где он?
- В Нерлее. Есть там хитрый схрон.
- И вы туда идите. Глядишь, пару дней выгадаете.
- А ты?
- Я? Кому-то надо попасть к эшелону, так? Я, наверное, сумею.
- Понятно. Ты на ноги встать не можешь, а туда же...
- Я говорю, мне надо. Мне Савелий нужен...
- Савелий? Бери. И, раз такое дело, я тоже пойду с вами.
- Зачем? Ты здесь нужнее.
- Здесь нужнее Клыков, - ответил Степан. - Он и без меня разберётся. А я за тобой присмотрю. Хреново ты выглядишь, не дойдёшь, на полпути свалишься. Савка - мужик надёжный, да не больно головастый. И не спорь!
