- Ты извини, Степан, - покаялся я, - как-то нехорошо получается. Ну, тебе же без разницы, кто тебя вздёрнет, а мне ещё жить.
Пасюковские прихвостни, те, кто расслышал эти слова, заухмылялись. Степан презрительно сощурился, а люди притихли, ждут.
- Прости, - чтобы как-то подбодрить Степана, я неуклюже потрепал его по плечу. Белов глянул на меня, как на мокрицу. Нет, как на мокрое место, оставшееся от попавшей под сапог мокрицы. Зачем так глядишь? Какая разница, кто сделает? Ты всё равно покойник, сам так учил, помнишь? Я постараюсь сделать быстро и не очень больно, хорошо? Опыт у меня небогатый, так что извини, как получится. Зато будет шанс расквитаться. За нас обоих потом расквитаюсь, понимаешь? Мне и так тяжело, поэтому не усложняй, Степан. Закрой глаза, не смотри. Прости... да, я бы сам не пожал руку человеку, совершившему такую подлость. Но выбора нет...
Я, лишь бы убежать от наполненного презрением взгляда, поспешно встал за спиной Степана. Затем я суетливо проделал множество ненужных вещей: зачем-то проверил наручники на запястьях приговорённого, одёрнул ему куртку, поправил задравшийся рукав.
- Хватит копаться, - недовольно сказал Пасюк. - Считаю до трёх, или ты его вешаешь, или встаёшь рядом с ним. Раз...
- Сапоги у него хорошие, - набравшись наглости, заявил я. - Мои твой полицай забрал, видишь, в чём хожу?
- Ладно, - презрительно скривился Пасюк, - Получишь свою награду. После заберёшь.
- Как же, заберёшь, - заныл я. - Твои же все вещи и потырят.
- Хватит! - сорвался на крик Пасюков. - Два...
- Носи, не стаптывай, - Степан аккуратно, чтобы не потерять равновесия, поддев носком одного сапога пятку другого, разулся. Теперь он топтался босыми ногами, на которых болтались полуразмотавшиеся портянки, в луже. Я быстро переобулся. На меня уставились пасюки; даже они меня презирают, а сами, что ли, лучше? Асланян отвернулся, граждане опустили глаза. А вы как думали? Жизнь у меня начинается тяжёлая. Продавщицы и кладовщицы теперь вряд ли будут мне улыбаться, разве что из жалости, а вещи мёртвым ни к чему, вещами должны пользоваться живые.
Я поставил свою стоптанную обувь рядом со Степаном.
- Обуйся, замёрзнешь.
- Потерплю...
- Три, - сказал Пасюков.
Надо решаться, а не могу. Зябко, я съёжился и сунул руки в карманы. Ладно, всё равно когда-то придётся... что-то полиционеры разнервничались. Чего вы? Не видите, я ваш. Со всеми потрохами ваш.
- Не сердись, - я потянул верёвку. Степан привстал на носочки, вместо дыхания из горла вырвался хрип, голова задёргалась. Надо бы решиться, закончить одним рывком, да не могу я так. Всё внимание охраны привлечено к Степану. Чего им бояться, они вооружены, а я сломлен. Они видят, что я сломлен. Они расслабились. Зря!
Я решился...
Подфартило, я не поскользнулся на раскисшей от дождя земле. Второй раз повезло - Асланян топтался рядом с виселицей, и когда я метнулся к нему, ничего не успел предпринять. А самая большая удача - Степан, разуваясь, не выронил из сапога лезвие ножа, я умудрился незаметно зажать его в кулаке, а потом переложил в карман. Спустя несколько мгновений я прикрылся Асланяном, как щитом. Получилось быстро и, на удивление, ловко. Прижавшись к Артуру сзади, я, в попытке обездвижить, обхватил его одной рукой за туловище, а вторая рука с зажатым в ней лезвием под густой бородой отыскала беззащитное горло.
Асланян поначалу не сопротивлялся, но вскоре растерянность прошла, и он завертелся в моих объятиях. Ещё несколько секунд, и пасюки опомнились, но острый металл прижался к глотке нового хозяина. Артур замер и выкрикнул:
- Не стрелять, не стрелять!
Барачники уставились на Пасюкова - ситуация-то щекотливая, пусть начальник думает, ему виднее. Скажет - издырявят меня, только и Асланяну при этом достанется.
А мне терять нечего, чик, по горлышку, и всё! Лучше бы, конечно, порешить Пасюкова, но ты, Асланян, оказался ближе, тебе и отдуваться. Извини!
- Никто не дёргается! - завопил я, надеясь заглушить ором и страх, и неуверенность. - Порежу его! Клянусь, порежу! Ко мне не приближаться! Освободите Белова! Быстро, я сказал!
И - тишина. Барачники удивлённо таращатся, да соображают, как быть, потому что Пасюк ни словом, ни жестом не показал, чего от них ждёт. С одной стороны - руки чешутся пострелять, но если с Асланяном что-то случится, как начальник отреагирует? Может, и похвалит, а вдруг - наоборот?
- Никто не будет стрелять, я обещаю, - сказал Сашка. - Только не психуй, отпусти Артура.
Степан стоит, изредка переступая босыми ногами в грязи. Лицо его побагровело, глаза выпучились.
- Шевелитесь, или перережу ему глотку, - заорал я, а пальцы судорожно стиснули лезвие. Вот гадство, порезался! Ладно... другие, верно, думают, это я горло Асланяну проткнул, вон как хлынула кровища. Я надавил сильнее. Нервы у Артура вовсе не стальные. Как понял, что я шутить не собираюсь, завопил:
- Делайте, что велит!
- Ты, Олежка, успокойся, - заговорил Пасюков. - Побаловался, и хватит. Отпусти его, и мы всё обсудим... я обещаю.
- Освободите Белова, - упрямо повторил я.
Полиционеры не спешили, а Пасюк думал, как лучше обыграть ситуацию. Может, и неплохо, если я, своими руками, на глазах у честного люда, зарежу Асланяна? Только обставить это дело нужно красиво, чтобы Клыков ничего не смог предъявить, и, заодно, моё злодейство увидел. А для этого Пасюку надо хотя бы сделать вид, что пытался спасти Артура, который, вообще-то, хотел как лучше, даже убийцу и врага помиловал, а этот убивец злом отплатил за добро. Получается, что бы Пасюков ни сделал - всё ему на пользу, а у меня снова, кажется, не вышло. Ох, тоска, тоска!
Тут через толпу обалдевших от происходящего барачников, к виселице протолкались Ренат и Ольга.
- Не трогать их. Пусть, - сказал Пасюков, наблюдая, как стаскивают петлю с шеи Степана, и пристально посмотрел на меня. Толстые губы тронула улыбка. - Куда они денутся?
- Наручники с него снимите! - заорал я, рассудив, что если уж начал наглеть, лучше не останавливаться. Странно, барачники послушались, а Пасюк их не остановил. Степан, первым делом, грязными ногами залез в мои сапоги, а потом принялся командовать.
- Ренат, возьми пистолет у Асланяна, - сказал он сиплым голосом и тут его согнул кашель.
Ренат взял оружие, и замер; барачники приготовились открыть огонь. Им больше не нужна команда вожака: пистолет в руках Рената - сам по себе повод начать стрелять во всё, что движется. Теперь полиционеров может спровоцировать любая ерунда. У одного сдадут нервы, второй его поддержит, и понесётся веселье! Не важно, уцелеет ли Асланян, мы точно этого не переживём.
- Не стрелять, я скажу, когда можно, - чуть помешкав, приказал Пасюк. - Попробуем спасти Асланяна. Если не получится, этих можете не жалеть...
- Отойди, Олег, я присмотрю за Артуром. - Степан едва отдышался, лицо ещё пунцовое, зато в слезящихся глазах бесенята пляшут. Он забрал у Рената пистолет, и приставив к голове Асланяна, громко добавил: - Наденьте ему наручники. Теперь дайте нам оружие! Быстро!
- Ну, ты наглец! - почти одобрительно сказал Пасюк. - Нет, оружие не получишь. Вы отпускаете Асланяна, я отпускаю вас из Посёлка - мотайте к Терентьеву. Договорились?
Я бы не рискнул поверить Пасюку на слово, Степан тем более не отличается наивностью, поэтому Асланян ещё немного побудет с нами.
- Мы уходим, - сказал Белов. - Асланяна отпустим, когда выйдем за ворота. Не дёргайтесь, я нынче нервный, могу с перепуга стрельнуть.
Я на дрожащих ногах пошёл сквозь толпу. Вот... сейчас... ещё шаг, и начнут стрелять... Заныли порезанные пальцы. Я сжал ладонь в кулак - кровь не останавливалась. Тяжёлые капли падали на землю, перемешиваясь с грязью. Шаг, другой, третий... полиционеры расступились... Асланян, будто набитая ватой кукла, чавкал по грязи подгибающимися ногами, он вполголоса матерился, но шёл туда, куда его вёл Степан. Неожиданной стороной жизнь повернулась, да, Артур? У меня в последнее время каждый день крутые виражи, уже привык. И ты, на всякий случай, привыкай!
