- Вас били, что ли? - спросил он.

- Так они, это, сбежать хотели! - объяснил Слега.

- Что ты, Артурчик, - перебил барачника Степан. - Никто нас и пальцем не тронул. Это мы твоих бармалейчиков немного потрепали. Щенки!

- Значит, у вас нет претензий? - Асланян пуще прежнего нахмурился.

- О чём ты? Какие претензии? - успокоил его Степан. - Ты этим воякам спуска не давай, гоняй в хвост и в гриву, не то хлебнёшь с такими защитничками горя. Да не хмурься так: связался с крысами - терпи!

- Ладно, разберёмся, - сказал Асланян. - Начинаем?

- Ты у меня спрашиваешь? - засмеялся Степан. - Ну, начинай. Разрешаю.

Понял Артур, что дело пошло не слишком удачно. Осуждённый откровенно поиздевался над ним, и люди это заметили. Кто-то свистнул. Артур поднял правую руку.

- Граждане Посёлка, мы собрались здесь... - громко начал он, голос дал петуха, и Асланян смущённо закашлялся. Специально он копировал манеру Терентьева, или случайно так получилось - какая разница? Если хозяин не может нормально вздёрнуть преступников, за что его уважать? Людей собирали не для того, чтобы повеселить, а оно вон как получается: уже раздались хоть и неуверенные, но недовольные выкрики. Нам со Степаном, как минимум, сочувствуют - и за то спасибо.

- Ты, Артур, как-нибудь по-своему скажи, без выкрутасов, - подначил Белов.

- Граждане Посёлка... свободного Посёлка. Мы собрались здесь, чтобы совершить правосудие... - сделал ещё одну попытку Асланян. Когда эти слова произносил Терентьев, народ замирал. Было, что-то у него было: не в одежде, не в жестах и уж тем более не во внешности. Те, кто видел Хозяина, откуда-то понимали - имеет право! Сейчас, волнуясь и суетясь, эти слова выкрикнул Артур; а в ответ донеслись ехидные смешки и похабные комментарии. Если люди смеются, значит - страх проходит, это не совсем то, что нужно Пасюку! Подошёл он к Асланяну, в руках автомат, тот самый, перекрученный изолентой, беловский "калаш". Короткая очередь поверх толпы, дробное эхо, и тишина.

- Тихо, сучьи дети, - сказал Пасюк негромко. - Я вас научу новую власть уважать! Если кто без разрешения вякнет, встанет рядом с этими двумя! Поняли?!

Люди поняли.

- Вижу, дошло до вас! Говори, что хотел, Артур.

Сначала Асланян сказал про Степана: не подчинился, сопротивлялся, дело смертоубийством кончилось, заслуг перед Революционным Комитетом не имеет, потому и не может рассчитывать на снисхождение. Приговаривается к высшей мере через повешенье. Всем ясно? Гражданин Белов, есть вопросы? Нет! Хорошо, сейчас приговор будет приведён в исполнение.

Потом Асланян объяснил, за какие грехи накажут меня. Он напомнил, что ещё прежняя власть вынесла суровый, но справедливый приговор, казнь гуманно отложили, а меня временно выслали из Посёлка. Так как я, нарушив условие ссылки, незаконно вернулся, отсрочка приговора становится недействительной. Революционный трибунал подтверждает приговор, вынесенный прежней властью, и приводит его в исполнение. Тебе понятно, Первов?

Я машинально кивнул: что тут понимать - суда не будет, приговор вынесен, болтаться мне на виселице. Мало ли, что посулил Пасюков? Это же не он меня осудил, а Терентьев.

О том, что происходило дальше, остались смутные обрывки воспоминаний. Моросит дождик, петля возле носа покачивается... курю; последняя жадная затяжка обжигает губы... мокрая, холодная и шершавая верёвка захлестнула шею... Я зажмурился, и непроизвольно втянул голову в плечи. Мгновения скачут, сердце бешено колотит в рёбра, а в глазах красная муть. Сейчас начнётся... Скорее бы, нет сил удерживать рвущийся на свободу ужас!

Прошла вечность, и ничего не случилось. Я пока живой, с петлёй на шее, льёт дождь и холодные ручейки пробираются за ворот. Я слышу голос Асланяна, и понимаю - что-то идёт не по тому сценарию, который известен мне. Приоткрыв глаза, я вижу: Артур стоит подняв руку, а народ ждёт. Теперь люди готовы ловить каждое слово, будто перед ними сам Терентьев.

- Революционный трибунал, - начал Асланян, - нашёл обстоятельства, позволяющие пересмотреть приговор, вынесенный гражданину Первову. Трибунал принял во внимание героизм, проявленный гражданином Первовым во время экспедиции к эшелону, а также несомненную пользу этой экспедиции для Посёлка. Революционный Трибунал учёл, что гражданин Первов до того, как совершил преступление, имел безупречную репутацию. Революционный Трибунал посчитал возможным отложить исполнение приговора на один год. В течение года Первову предстоит доказать верность Революционному Комитету. В случае, если в искренней преданности возникнут сомнения, приговор будет приведён в исполнение, если сомнений не возникнет, Олега Первова восстановят в правах гражданина, а приговор, вынесенный прежней, низложенной Революционным Комитетом, властью, будет считаться утратившим силу. Олег, тебе понятно?

Нелегко что-то произнести, когда петля давит на горло, трудно, даже кивнуть. И смысл сказанного, почему-то, ускользает. Но главное я понял: всё, что сейчас говорил Асланян - про меня, а, значит, буду жить!

Грубо сдёрнули петлю - чуть уши на верёвке не остались. Нет сил радоваться, вообще, всё безразлично; видно, человеку, похоронившему себя, на всё плевать!

- Живи пока, - смрадно дохнул мне в лицо Гундосый. - До поры.

Я кивнул: спасибо, мол, поживу, и до меня стало медленно доходить: как же хорошо, невозможно надышаться! Наручники сняли, я начал растирать запястья, а сам почувствовал, как на лицо наползает глупая улыбка. Не соврал Пасюк, пожалел меня. А, может, это Артур расстарался? Сейчас ещё и Белова помилует!

Подошёл ко мне Пасюков: смотрит заплывшими глазками, дышит луковым запахом.

- Готов поклясться в верности Революционному комитету? - спрашивает, а у самого вид, как у кота, сожравшего чужую рыбу.

- Готов, - закивал я. Может, и не по нраву мне "комитет", а только отчего бы и не поклясться, язык не отвалится. Лишь бы не в петлю.

- Повторяй за мной, - велел Пасюк. - Не шепчи, а громко, чтобы все слышали... говори: "Я, Олег Первов, осознаю свою вину, и клянусь искупить её честной и преданной службой Посёлку и Революционному комитету. Клянусь подчиняться и выполнять..." Я старательно повторил за Пасюковым ерунду, которую он тут же, на ходу и выдумал, и мы оба остались довольны.

- Ладно, парень, - похвалил Пасюк. - Вижу, ты осознал, и проникся.

Я потупился, мол, конечно, осознал и, конечно, проникся.

- Раз так, - барачник похлопал меня по плечу, - ты наш человек. Слушай первое задание Революционного комитета. Приказываю тебе привести в исполнение приговор... короче - повесь Белова!

Видно, Пасюк читал меня, как открытую книгу. Поросячьи глазки будто спрашивали: что же ты собираешься делать? А действительно, что? Отказаться, пожалуй, не выйдет: сам верой и правдой служить обещал - все слышали. Раз поклялся, надо служить. Только нельзя. Никак нельзя. Потому что люди увидят - Пасюков победил: окончательно, бесповоротно и навсегда. Значит, опять голову в петлю? Вот она, у носа покачивается, и капельки на ней снова набухли. Меня передёрнуло с ног до самой макушки. Нет, этот вариант больше не рассматривается!

Совсем я растерялся, а Пасюк за мной наблюдает. Что бы я ни выбрал, ему хорошо. Откажусь - верёвку на шею наденет, соглашусь - ошейник. Буду тявкать на коротком поводке, да помнить, какую гнусную цену за жизнь уплатил.

Кому-то из пасюков стало невтерпёж, послышался окрик:

- Давай, не тяни! Смелее!

И в самом деле: чего это я? В сущности Степан - тот ещё душегуб. Если кто и заслуживает петлю, это он и есть! И не скажешь, что совсем уж несправедливо. Он и сам это понимает. Правда, ко мне кум всегда относился хорошо, опекал, может, даже, по-своему любил. Только мне надо выжить - любой ценой, пусть самой подлой. Ради Посёлка, не для себя, ну, я же объяснял...

Подковылял я к Степану, а тот спокойно так глянул, словно тоже заинтересовался, как я буду из этой ситуации выпутываться. Я засуетился - поправил верёвку, чтобы узел оказался не под ухом, а сзади, воротничок зачем-то пригладил.