- У Кати... ты молодец, конечно, что не забыл... знаешь, у Кати хорошо дела, - погрустнела Ольга, а я спохватился, что про сестричку и не вспомнил, хоть бы баночку кофе принёс, свинья такая, хоть бы пакетик чая - не надорвался бы. Я стал рыться в рюкзаке, да, как назло, из той мелочёвки, что тайком набрал в эшелоне, кроме приготовленной для Катюшки шоколадки, остались только сигареты. Что ж, так будет правильно.

Ольга взяла шоколадку, и равнодушно положила в карман, но от меня не скрылось, что глаза у неё засверкали, а в уголках губ промелькнула улыбка. Сестрёнка сказала:

- Спасибо, Олежка. Никогда не пробовала. Может, в детстве, но вкус давно позабыла. А Катю ты не тревожь, устала она. В больнице дел невпроворот. Оно ведь как? Теперь всё по справедливому устроено! Хозяин заботится, чтобы каждому воздавалось по делам его, проверяет, что из этого получится. Вытяжку хмель-дурмана больше не выдают. Если надо - купи, здоровье денег стоит. Нет денег - пусть родственники заплатят. Нет родственников - бери в долг. Отработаешь за Оградой, или в свинарниках - расплатишься. Если не можешь работать - и прока с тебя никакого! Правда, справедливо? Только не спешат люди платить, большинству и расплатиться-то нечем, потому и больница переполнена! Доктора с ног валятся, но чем тут поможешь?

Я сел. Стало тошно и мерзко. Выходит, Сашкины рассуждения - не простое балабольство. Решился Комитет Спасения. Воплотил в жизнь. Такой вот способ борьбы с, якобы, надвигающимся голодом. Можешь заработать на жизнь - живи, можешь купить еду - жуй. Справедливо, не поспоришь. И решает проблему лишних ртов. Никто и не обещал, что реформы понравятся всем.

- Это что же, - спросил я, - и тётя Лена тоже?

- Ты, Олег, за маму не волнуйся. Я за ней присмотрю. Тем, за кого некому заступиться, гораздо хуже.

- Да уж. Какая же дрянь здесь творится!

- Остынь. Сейчас ты ничего не изменишь.

- Не изменю. Хотя, может быть... - я достал из кармана пакетик. Вот они и пригодились. - Такие сейчас в ходу? Отдай, кому надо, пусть купит для людей лекарства. Всем не хватит, но всё же... сделаешь?

Ольга осторожно извлёкла потрёпанную, с расплывшимся по краю рисунком, бумажку. При виде тысчонки она удивлённо присвистнула.

- Я мигом, - сказала она, - Сама займусь. А ты ложись, братишка.

День девятый

Бывает так: хочешь проснуться, а вцепившийся мёртвой хваткой кошмар не отпускает. Долгие мгновения спустя, когда начинаешь осознавать, что сумел выкарабкаться из этого ужаса, приходит облегчение. Так вот: я проснулся, осознал, а облегчения не почувствовал. По правде сказать: лучше кошмар, чем такая реальность - и рад бы ещё раз очнуться, да не получается.

Сначала я ощутил боль в так и не сумевшем отдохнуть теле, потом стал соображать, откуда эта боль пришла. Руки зашарили по полу, но автомата рядом не оказалось. Зато барачников, что столпились вокруг, мои судорожные движения развеселили!

Били не сильно, калечить меня пока не собирались; судя по радостному гоготу, барачники получали удовольствие от самого процесса. Я сделал, пожалуй, единственное, что могло мне хоть как-то помочь в этой ситуации - скрючился и закрыл голову руками.

- Подымайся, раз проснулся, падла, - загундосил мерзкий голос. - Сейчас за дружка моего, Ваську, ответишь!

Я судорожно перевёл дух, и осмотрелся. Сквозь частокол ног столпившихся вокруг меня людей я увидел Рената: лицо разбито в кровь, ссадины на сжатых кулаках. Помощь от него я сейчас вряд ли дождусь - Ренату самому впору "караул!" кричать, потому что один из барачников прижал его к стене, а второй, на случай, если бывший мент вздумает артачиться, тиснул ствол автомата ему в живот. Не давая никому войти в комнату, дверной проём перегородил Мухомор.

Я, кряхтя, поднялся. Скверно, ох, скверно: болят рёбра, побитое тело ноет!

- Боисьси? - спросил Гундосый, он достал из кармана небольшой ножик, тот бабочкой запорхал перед моим лицом, и я невольно отстранился. Я боялся, но не очень: хотели бы убить, обошлись бы без дешёвых понтов. Но покалечить могут, от этого сброда всего можно ожидать. Гундосый легко, без замаха, ткнул мне в губы кулаком. Не удар получился, лёгкая плюха, лишь злости прибавилось, а страх, наоборот, прошёл. Стерплю, но запомню. На тот случай, если выпадет шанс поквитаться.

- Хватит, - сказал худой и длинный, по имени Андрей, а по прозвищу Слега. - Оставь его.

- Ха! - ухмыльнулся Гундосый. - Чего это? Я только начал!

- Асланян калечить не велел.

- Клал я на Асланяна, - барачник ударил ещё раз, теперь сильнее.

- Ты, тварь, удавлю. - зашипела Ольга. Пока Мухомор наблюдал за выкрутасами дружка, она проскользнула в комнату. - Ударь ещё раз, глазёнки выцарапаю!

По ней видно - не пустая это угроза: ощерилась, что волчица, напружинилась, того и гляди, бросится. Не баба - зверь! Обернувшись на голос, Гундосый увидел Ольгу. Его интерес ко мне заметно поубавился.

- Опаньки! - весело сказал он. - Мадамочка! Сейчас я тебя научу, как надо говорить с важными людьми. Вежливо надо, поняла дура-баба?

- Не тронь её, - встрял Мухомор.

- В самом деле, - поддержал Слега, - кончай быковать.

- Ладно, - неожиданно легко сдал назад Гундосый. Он, прищурившись, окинул меня взглядом. - Ботинки скидывай. И куртку. Тогда будем в расчёте. Что скажете, братцы? Это можно, или опять Асланян не велел?

- Это можно, - немного подумав, согласился Слега. - Шмотки ему больше не понадобятся.

Куртка - ерунда, поистрепалась она за эти дни, а ботинки, что на память от Антохи достались, жаль! Скривившись от омерзения натянул я стоптанные и вонючие гундосовы сапоги - дешёвую поделку барачных умельцев: мало того, что неудобные и мокрые, ещё и на ноге болтаются.

По крыше барабанит дождь, слышны приглушённые раскаты грома: похоже, ненастье разошлось не на шутку. Но барачники не стали ждать, когда утихнет ливень, без церемоний выволокли меня из дома. Пока брели, я гадал, что заставило Асланяна так резко поменять ко мне отношение. Мокрого и растерянного, меня доставили в участок, тут я всё понял. Вот он, сюрприз: притулился в уголке, на табурете, и зовётся этот сюрприз Сашкой Зубом. Так уж в последнее время повелось - жизнь выворачивается наизнанку, лишь бы не дать мне заскучать

По всему выходит, что я - самый болванистый болван в Посёлке, а, может, на всём белом свете, и есть. Понадеялся на товарищей, да вот беда: один из них без мозгов, другой, наоборот, шибко умный, а третий и вовсе не в счёт. Что с ними приключилось, неизвестно, а Сашка - вот он: истомленный, мокрый, грязный и громко хлебающий горячий чай. Когда меня впихнули в комнату, он ехидно подмигнул, мол, вон оно как обернулось, я предлагал договориться по-хорошему, ты не захотел, значит, и обижаться тебе не на что. Советовал же Партизан пристрелить Зуба: умные люди плохого не насоветуют, умных надо слушаться.

За одним с Сашкой столом расположились Асланян с Пасюковым, а больше никого, если не считать доставивших меня полиционеров, в комнате не было. Разговор получился короткий - не языками почесать собрались, всё уже решено, надо лишь соблюсти формальности. Оно и лучше, потому как я чувствовал странную неловкость под укоризненным взглядом Асланяна. Смотреть на брезгливо перекривившуюся физиономию Пасюка тоже не хотелось.

Я сидел, разглядывая столешницу, руку обжигала кружка с горячим отваром, а в зубах дымилась сигарета - набитая местным горлодёром самокрутка. С одежды и волос капало, под стулом образовалась небольшая лужица. Асланян почти добродушно пожурил: зачем, мол, так людей подводишь? Мы к тебе со всей душой, подумывали даже наградить, а ты, оказывается, врун! Ай-яй-яй, нехорошо-то как! Спасибо, знающие люди объяснили, что волколаки только в темноте нападают. Значит, не было никаких волколаков?

- Может, и не было, - легко согласился я. - Может, это другие твари. Я тебе не профессор, каждого зверя по имени знать.