Встал я на краешек неглубокой пока ямки, будущей могилы Сыча. Механик нашёл в сарае ржавую лопату, слой дёрна уже снят и аккуратно уложен около стены, теперь Савелий ковыряет раскисшую землю. Рядом Архип, присел на брёвнышко, голова не покрыта, взгляд блуждает в пустоте. Я закурил, мысли пришли в порядок, да и нервы успокоились. Не знаю, как встретят меня в Посёлке, но, хотя бы, выслушают. А там посмотрим. Оставаться здесь - ещё хуже. Навалилась грусть: серое небо, мокрый лес, а неприятности вовсе не закончились. Может, ещё и не начались как следует. Вот же, въехал в Посёлок на белом коне, называется.

- Такие у нас дела, братцы, - печально сказал я. - Дома смута, и что нас там ждёт, неизвестно. Боюсь, ничего хорошего. На Сыча, вон, посмотрите! Заканчивайте быстрее, и пойдём. Скоро стемнеет.

- Я останусь, - Архип забрал у Савки лопату. - Пойми правильно, я тебя не бросаю... нужно за Партизаном присмотреть. Без меня загнётся. Он и так загнётся, а без меня - тем паче.

- И я с Палтизаном, - Савелий присел на брёвнышко, - Ты, это, не обижайся. Мы следом плидём.

* * *

Темно и тихо, не горят огни, не лают собаки, лишь шуршит еле слышно дождик. В сотне шагов от северных ворот я сошёл с железки и остановился, ближе подходить опасно - во мраке легко запутаться в колючке или попасть в ловушку. Опять же, могут и пальнуть не разобравшись.

Уже давно я перестал слышать лес. Напрягайся, не напрягайся, в голове лишь невнятный шум - наверное, Архип назвал бы его ментальным. Это просто умное слово, и ни черта оно не обозначает! Не слышно в этом слове ни страха, ни агрессии, ни сотни других, менее ярких, чувств и эмоций, растекающихся по лесу из-за Ограды. Ментальный шум ощущается, как липкий серый кисель. Он заволок пространство на много сотен шагов от Посёлка. Оказывается, всю жизнь люди барахтаются в этом киселе, и даже не подозревают о нём.

- Есть кто живой? - закричал я, и не дождался ответа.

Я выстрелил вверх. Из-за Ограды долетели голоса, затрещал генератор, вспыхнул прожектор, высветив прошивающие воздух капли дождя. Пометавшись, луч вперился в меня, глаза вмиг ослепли, я прикрыл их ладонью. Другой, сжимающей цевьё автомата, рукой я помахал над головой, привет, мол, ребята, я вернулся. С минуту меня рассматривали.

- Первов, ты, что ли? - крикнули с вышки.

- А то кто же! - заорал я в ответ.

- Давай сюда, быстро!

Я неуверенно - перед глазами ещё плясали цветные кляксы - пошёл к воротам. Те, тяжко скрипнув, приоткрылись. Едва я ступил в Посёлок, меня окружили дружинники.

- Привет, - сказал я, а сам подумал, что парни какие-то хмурые, напряжённые они какие-то. Что молчите-то? Уберите автоматы - свой я, или как? Ох, не похоже, что мне здесь рады, совсем не похоже.

- Олежка, вернулся! - услышал я, а в следующий миг Клыков сграбастал меня в объятия. Немного полегчало. И потому, что хоть кто-то обрадовался моему возвращению, и вообще...

- Отпусти дядя Вася, раздавишь, - выдохнул я. - Еле на ногах держусь.

- Ох, извини, - расцепил руки Клыков. - Иди за мной, нечего торчать под дождём.

В сторожке тепло, на столике потрескивает свеча. Уютно. Сюда, кроме нас с Клыковым, попыталось втиснуться ещё несколько дружинников.

- Не толпитесь! Здесь вам не площадь. Марш на вышки, лоботрясы! - всех разогнал командир:

Когда люди нехотя вышли из тёплого помещения, он снял с буржуйки чайник и стал разливать по кружкам горячий отвар.

- Погоди, Василич, - я порылся в рюкзаке. На самом дне, вместе с сигаретными пачками, я спрятал коробочку с чайными пакетиками.

- Это тебе, - протянул я Клыкову подарок.

- Значит, нашли, - обрадовался тот, и принялся читать надписи на коробке. Он сел на табурет. - Не соврал Партизан. Где он, кстати? Почему один пришёл?

- Потрепало нас, дядь Вася, сильно потрепало, - сказал я. - Антон и Леший точно погибли. Насчёт других - не знаю. На волколаков мы нарвались. И, такая подлость, совсем рядом. Уже и мост перешли. Раскидало нас по лесу... если никто не пришёл, значит, и не придут ... скорее вскго.

Не лежала душа обманывать, да не знал я, какие в Посёлке расклады, потому и выдавал наскоро слепленную версию. Врал я, а сам на командира дружинников поглядывал - поверит ли? Клыков отреагировал нормально: погрустнел, отвернулся, значит, история вышла правдоподобная.

- Жаль. Я надеялся... - тихо сказал он. - Ладно, хоть ты живой. Значит, до эшелона можно добраться?

- Ага, - я хлебнул горячий чай, - можно, если не гробанёшься по дороге. Но если дойдёшь, там будет много чего. И хорошего, и всякого.

- У нас тоже много всякого, не знаю, хорошего ли... - Клыков замялся, подбирая нужные слова, потом с военной прямотой сказал, - Дурдом у нас. Вместо Хозяина теперь Асланян, и хорошо ещё, что он, могло быть и хуже. Потому что вместо Захара знаешь кто? Держись крепче, а то упадёшь. Пасюков! У нас и милиции больше нет, разогнали милицию. Теперь у нас полиция. Во как!

Новость ошарашила по-настоящему. Пасюков - это сильно, и, главное, неожиданно.

- А Захар где? - спросил я. - И вообще, что с Хозяином?

- Никто не знает. Испарились. Человек десять исчезло. В лес удрали. Их искали, весь Посёлок обшарили, в Ударник ходили, только не нашли. Завтра в Нерлей собираются.

- А Степан?

- Степан арестован. Этот до последнего дрался. Кого-то подранил, кого-то напоследок прибил. А сам уйти не смог. Повязали. Не простят ему, вздёрнут. Утром и вздёрнут.

- Дела! Это всё, или ещё чем порадуешь?

- Больше, вроде, и нечем. Как Асланян объявил себя хозяином, так и назначил Пасюкова ментами руководить. Мы от такого поворота слегка ошалели, зато в Посёлке тишина наступила, будто никакой бузы и не было. Барачники довольны, а что изредка безобразят, к тому уж все привыкли. А люди притихли, не высовываются. Как видишь, не так уж плохо вышло. Сначала никто ничего и не понял, а потом уже всё случилось. Один Белов посопротивлялся. Ну, на то он и Белов... а среди граждан пострадавших нет.

- А вы-то как допустили? - не удержавшись, брякнул я. Честно говоря, думалось, что Клыков и дружинники, в случае нужды, любого размажут тонким и ровным слоем. Уж барачников хоть бы и взглядом пришибут, если будет совсем плохо с патронами. А случилось вон как!

- А что мы?! Мы люди военные! Начальство сказало: "не обострять ситуацию", мы и не стреляли. А те бабами прикрылись, заложники, говорят, у нас. А потом те, в кого надо было стрелять, вдруг сами начальниками стали. Прикажешь войну начинать? Людей губить? Мы людей защищать должны, а не губить! - Клыков, понизив голос, зашептал. - Семьи у многих. Пасюки обещались, что если кто против новой власти пойдёт, за тех ответят ихние бабы да ребятишки! Как с такими отморозками воевать? И чем воевать-то? Я, грешным делом, надеялся, может, вы с эшелона патронов добудете, тогда бы... а так... осталось последнее. Израсходуем - и точка.

Клыков махнул рукой.

- Насчёт патронов, - сказал я, - есть у меня немного. Пойду к Асланяну, доложусь.

- Подожди. Я дам человечка, проводит. Пасюки теперь наглые стали, от них всего можно ожидать; мы по одному на улице не появляемся, хоть бы и с оружием. А тебе и подавно надо ухи держать востро. А патроны, какие есть, ты лучше мне оставь, ладно?

Темнота, слякоть и лужи - всё родное. Оно, конечно, родное, а, кажется, что не совсем; чувствую - что-то сделалось по-другому, а чувствам я в последнее время стал доверять. Хлюпал я по грязи, а рядом, освещая дорогу факелом, ковылял дружинник Серёга. Суровый дядька, неразговорчивый. На вопросы отвечал через раз, всё больше делал вид, что меня нет. Возможно, подумалось мне, он считает, что я виноват во всех обрушившихся на него и на Посёлок неприятностях. И он прав - если бы не сунулся в бараки, да если бы не угрохал Корнила, может, и не случилось бы ничего. Жили бы себе, поживали. Если бы, да кабы... что теперь-то гадать, как бы оно было? Заново не перепишешь, а хочется.