Выскочив из овражка, я машу руками. Дружинники заметили мои сигналы, трое спешат на помощь. Тогда ещё живой Ермоленко спрашивает:
- Чего звал-то?
- Вон там, - говорю, - посмотри.
Дружинник лезет в овражек. Из кустов раздаётся удивлённый возглас. Подтягиваются любопытные.
Щуплое тельце за волосы выволокли из зарослей, ну краю овражка собрались люди. Смотрят, обсуждают.
- Молодец, Олежка, такого чёрта завалил!
- Боец вырос!
- Загнал точно в глаз! Меток, хлопчик!
Лесники шуршат по кустам, Ермоленко заявляет:
- Ночью прокрался, устроил засаду. Пришил бы кого-нибудь, и по оврагу в лес. Ищи потом ветра в поле.
- Я думал, они все передохли, - говорит кто-то из штрафников, он за моей спиной, и я не вижу, кто это.
- Видать, не все. Человек такая скотина, что хуже таракана, ко всему привыкает. Этот, вон, молодой ещё. Кроме леса ничего в жизни не знал.
Дружинник склоняется над телом, внимательно осматривает. Нож разрезает необычную накидку чужака. Волокна режутся тяжело и при этом неприятно потрескивают. Выпрямившись, дружинник громко сплёвывает.
- Кажись, баба, - состроив брезгливую гримасу, говорит он.
На секунду люди замолкают, переваривая новость. Потом кто-то восклицает:
- Жуть! Глаза б не смотрели на такую бабу.
- Как дело было? - интересуется дружинник.
- Да как, - объясняю. - Тычет копьём. Есть, говорит, давай.
- Так накормил бы, - шутит кто-то. Все хохочут. Это смешная шутка.
- Он и накормил. Так обожралась, что встать не может, - эта шутка ещё смешнее. Все просто умирают...
Тело чужачки отволокут в Посёлок, и народ будет дивиться на очередную лесную невидаль. Ольга загрустит. "Не всем повезло выбраться из леса, кому-то пришлось научиться в нём жить" - скажет она. Потом заставит мужичков похоронить чужачку. Через неделю вырубят шиповник, и засыплют овражек землёй, а меня перестанут выпускать за Ограду: не случилось бы чего с "сыном полка". Но пока я чувствую непонятную гордость. Это мой первый бой, и первый убитый мной противник. Он даже немного похож на человека. Если бы я не справился с ним, он бы меня не пожалел. А что не ткнул копьём в спину, когда была такая возможность - его проблемы. Разве нет?
* * *
Долетел отчаянный вскрик, и следом застучала автоматная очередь. Я вскочил; в паху разлетелся на осколки ледяной ком, а сердце привычно заколотило в рёбра. Руки сами схватили оружие. В рощице, куда ушли Антон и Савелий, опять закричали, снова послышалась стрельба, и наступила тишина.
- За мной, - Партизан поспешил туда, откуда донеслись выстрелы. - Да не лезьте вперёд, олухи. За мной, значит, сзади!
Савелия мы нашли посреди большой, окружённой густыми вётлами лужайки. Он замер, руки в стороны, как у пугала, и, как у того же самого пугала, взъерошенный вид.
- Где Антон? - закричал Партизан. - Что случилось?
Савелий замычал, словно и те немногие слова, какие он знал, от волнения застряли в глотке. Механик шипел и давился, а его руки двигались сами по себе, будто Савка хотел предупредить, чтобы мы не приближались.
- Где стоите, там и замрите! - велел Партизан, а сам опустился на четвереньки, да так и пополз - корма оттопырена, нос пашет землю, натурально - вынюхивающая след псина. Лесник обнаружил то, что искал, и окликнул нас:
- А ну, двигайте сюда. Только идите по моему следу.
Мы осторожно подошли. Партизан указал на стебель пластающегося по земле растения. Оно ловко замаскировалось во мху, и прикрылось папоротниками - если специально не искать, и не заметишь. Толщиной эта штука не больше пальца, и вся, будто ёж, утыкана иголками, и усыпана мелкими продолговатыми листочками, между которыми, как вены, лиловеют прожилочки.
- Вот он, - сказал Партизан. - Всю поляну обмотал!
- Кровопивец, блин, - подтвердил Леший, - Плохо!
- Кровопивец? - переспросил Сашка. - Кто это?
- Про травку росянку слыхал? - объяснил Партизан.- Эта такая же. Антоха, стало быть, вместо мухи.
- Что-то такое мне рассказывали, - подтвердил Сашка. - Я думал, это враки.
- Полюбуйся на враки, - загорячился Леший, а потом неуклюже, как уж мог, попытался успокоить механика: - А ты, Савелий, того, не переживай. Чего теперь переживать... Покажи, где эта сволочь спряталась... я ж её... на клочки... покрошу на винегрет!
- Развоевались! Мстители, блин! Идите вон! - прогнал нас Партизан, а когда мы отошли, хлестнул кровопивца длинным берёзовым прутом, который здесь же, на поляне и подобрал. Ничего не случилось. Лесник продолжал неистово сечь растение. И тогда стебель затрясся, и, зацепив колючками прут, поволок его по мху. Через несколько мгновений спазмы, охватившие кровопивца, утихли, стебель, прежде, чем угомониться, ещё немного подёргался, и всё успокоилось.
- Видели? - спросил Леший. - И Антоху так же... обмотал, как верёвками, его и обездвижило. Топоры-то у парней были, надо было рубить. Тогда бы спасся. А он запсиховал, или, может, испужался. Если сразу не освободишься, потом можно и не пытаться - всё одно, умрёшь. Только перед тем обязательно помучаешься. Сначала тебя обездвижит, а потом умрёшь. Эта дрянь сейчас ленивая, потому что Антоху сожрала. А ежели будет голодная - всего замотает, да иголками утыкает, ты и глазом моргнуть не успеешь.
- Надо же, - заинтересовался Архип. - Хотелось бы понять, как оно усваивает органику? А как двигается?
- Ты, умник, нам головы не морочь, - ответил Леший. - Нет сейчас настроения, твои задачки разгадывать. Объяснили же: как росянка. Чего ещё-то?
- А сам Антон где? - спросил я. - Не целиком же его? Что-то же осталось? Или нет?
- Что-то где-то, наверняка, осталось. В кустах надо пошарить. Сам кровопивец в них и прячется, а руки вокруг разметал, дураков ловит. Одного, вот, поймал.
Сначала мы очистили поляну. Ловчие стебли прятались во мху, а мы их искали. Растение сопротивлялось, а мы рубили, рубили, рубили... Стебли извивались, как щупальца, из них брызгал оранжевый сок. Мачете бы сюда, я бы эту тварь нашинковал... она бы у меня...
Там, где Антона схватил кровопивец, слой мха оказался содран, и жирно блестела грязь. Через поляну, к зарослям высокой травы протянулась хорошо заметная, кое-где сбрызнутая кровью, борозда; человек упирался до последнего.
В густой осоке, меж двух кривых берёз, он и спрятался. Кровопивец оказался похож на огромный подорожник. Каждым его мясистым, с прожилками, листком, будто простынёй, можно обернуть половину свиной туши, а тварь поменьше и целиком. Листья, как и щупальца, густо усыпаны иглами, а на каждой иголочке блестит янтарная капелька. От короткого и толстого стебля во все стороны разбежались отростки. А поблизости разбросаны остатки былых охот кровопивца - кости животных.
Ноги Антона запеленал и утянул под землю побагровевший от высосанной крови лист, отросток, пленивший человека, обмотался вокруг тела. Толстая зелёная кишка пролезла в рот. Изредка она вздрагивала, и, чудилось, живот Антона вздувается и опадает в одном ритме с этой дрожью, будто там копошится, устраивая гнездо, неведомая тварь. На белом, с просинью вокруг пронзивших кожу игл, лице застыла последняя гримаса.
Тут я и почувствовал - кончился человек. Умом и раньше понимал - это и дурак поймёт! - только было это не по-настоящему, будто не в жизни, а в книжке прочитано. Теперь же - щёлк! - что-то включилось. И нахлынуло...
- У него автомат, - сказал присевший на корточки возле обёрнутого листьями трупа Сашка. - Думаете, можно достать?
- Рискни. Держать не буду, - резко и зло бросил Леший.
К горлу подкатил ком, отойдя в сторонку, я закурил. Мир расплылся, стал непрочным, и возникло полузнакомое чувство, что если ветер дунет посильнее, всё разлетится тающими клочьями. Повезло же мне оказаться там, где даже растения жрут людей! По-настоящему, а не в хмельных байках лесников.
Леший обещал порвать кровопивца на клочки, он сдержал обещание, а мы ему помогли. Сначала рубили отростки, а те, даже отсечённые, лениво шевелились, окропляя мох оранжевыми выделениями. Я резал ножом неподатливые щупальца, и распалял в себе ненависть к мерзкому растению, к лесу, и ко всему миру, но ощущение несуразности происходящего не ушло, лишь немного притупилось. Время от времени кто-нибудь срывался, и, матерясь, отходил покурить. Сашка бросив нож встал поодаль, наблюдая за нашей вознёй. На его лице то появлялась, то исчезала кривая ухмылка. И тогда я подумал: мы, словно дети, карающие покусавший нас куст крапивы. Усилия бесполезны, и ничего, по большому счёту, не изменится. Но я продолжал казнить провинившееся растение.
