Пока живности, если не считать лягушек, не видно. Зато их, как раз, навалом. Уселись они на берегу, то ли песенки на своём, лягушачьем, языке горланят, то ли над нами потешаются.
Партизан обтесал молодое деревце - получился длинный посох. Так лесник и полез в воду: палка в одной руке, узел с одеждой - в другой. Идёт, дно щупает, а за спиной рюкзак и ружьё болтаются. Оказалось, болото мелкое, вода едва живота касается. Шаг за шагом лесник, оставляя за собой полосу чёрной, свободной от ряски, воды, добрался то ли до небольшого островка, то ли до большой кочки, на которой всё же можно слегка отдышаться. И снова в болото - до следующей кочки. Антон, стягивая штаны, усмехнулся:
- Ну что, наш черёд смешить лягух. Полезли?
Водица на удивление тёплая, ступни увязли в мягком и скользком иле. Вокруг забулькало - со дна поднимались и лопались, оставляя после себя тухлый запах, пузырьки. Мы шли за Партизаном, стараясь держаться дорожки, которую лесник проложил в ряске. Когда, одолев заросли рогоза, мы выбрались на топкий берег, подумалось - всё, переправились, но Партизан объяснил, что сейчас мы в самом сердце болота, то ли на большом острове, то ли на длинной полосе земли, переметнувшейся через топь с востока на запад, и рассёкшей её на две части. Шириной этот остров шагов сто, а длину его никто не измерял. Одно известно наверняка: пройдя пару километров на восток, мы вновь окажемся на железке, по ней и переправимся на нужную нам сторону. А прямо здесь перебраться на тот берег не получится, потому что впереди и не болото вовсе, а, можно сказать, озеро. Вода в нём чистая, даже ила на дне почти нет, одна беда - глубоко, а у нас ни лодки, ни, хотя бы, плота завалящего.
Хорошо вокруг, покойно. Справа зеленеет лужок. И слева зеленеет лужок. И впереди тоже зеленеет. Только не травка это, а мох. Из него редкие берёзки тонкие веточки к небу тянут. Какие-то непонятные, приземистые, с бледными желтоватыми листиками эти деревца. Несладко им посреди болота живётся, оттого стволы изогнутые, а крона реденькая.
Мох, словно ворсистое покрывало - иду, а под ногами расползается и пружинит, будто ступаю по матрасу, набитому холодцом. Страшновато. Вдруг, сейчас подо мной разверзнется, и ухну в самую топь! Умом понимаю: если растут деревья, опасаться нечего - грунт внизу. Плохонькая, жиденькая, но земля. Только всё равно неуютно.
Шагов через пятьдесят Партизан разрешил отдохнуть. Мы обтёрли от ила перепачканные ступни. Подул прохладный ветерок, и от духоты, изнурявшей в лесу, остались лишь воспоминания. Я надел штаны, а куртку, наоборот, снял - пусть ветер просушит мокрое от пота тело.
Молча - разговаривать было лень - перекусили. Савка замычал незнакомый или не узнанный мной мотивчик - ему для счастья, много не надо.
Я лениво дожевал холодный кусок мяса, и вновь ощутил неладное: началась мелкая внутренняя дрожь, опять заскреблась льдинка. Чуть отдохнул, расслабился - она тут как тут! Я прилёг, закинув руки за голову. В бездонном небе сереют облака, на чахлых деревцах шуршат листочки, а на душе вновь мутно. Эх, жизнь горемычная...
- Что-то замёрз я, - Партизан потянулся так, что захрустели суставы. - Хочется нутро прогреть. Кто-нибудь, сходите до тех деревьев, может, наберёте сушняка. Чаёк организуем.
И то верно, неплохо бы горяченького попить. Но топать за дровами не хочется, лучше отдохнуть. Антон с Савкой взяли топоры. Идите, если силы девать некуда, опять же, Савкино мычание порядком раздражает. Пусть он где-нибудь там поёт...
Букашка уселась на лоб, ползёт-щекочет. Я смахнул её. Как же, оказывается, уютно лежать во мху. Не вставал бы!
- Партизан, - лениво поинтересовался Леший. - А что, если, там, за болотом тоже люди живут, а мы про них не знаем. Скажи, может быть, или не может? Вдруг, они - как мы? Глядишь, повстречаемся.
- Не приведи господь! - ответил Сашка. - От своих не знаешь, чего ждать.
- И то верно, - согласился Партизан. - Что-то ты, Лёха, размечтался. Где там жить? Посёлков нету! А чужаков уж лет десять никто не видел.
И вовсе не десять, а семь. Точно семь. Уж я-то не забыл! Это потом начались дожди, а в то лето солнечные дни были не в диковинку.
* * *
На траве, на листьях шиповника и на плоских белых камешках, разбросанных вокруг, искрится роса. Жужжат насекомые. Пахнет цветами и травами.
Я за Оградой. Рядом лес, и там копошатся люди: штрафники валят деревья, обтёсывают стволы и волокут брёвна. Частокол зияет щелями. Столбы повалены и переломлены, торчат в раскорячку. Плотники заделывают бреши. Ночью приходили твари, днём Посёлок зализывает раны.
Мне тринадцать, и меня иногда берут в охранение, а сегодня доверили настоящее оружие - самострел. Таким не повоюешь, но воевать я и не собираюсь. Война для взрослых, а моя задача - смотреть. Если возникнет угроза, предупрежу людей и вместе с ними уйду за Ограду. У опушки - десяток дружинников. За деревьями притаились лесники. Я меж Посёлком и лесом - стою на холмике и добросовестно верчу головой. Главное, не забывать следить за небом.
Я понимаю: пользы от меня немного, и место, где я стою, не считается опасным. Смущает неглубокий овражек, заросший колючими, в нежно-розовых цветах, кустами шиповника. За этим овражком и надо смотреть. Крупная тварь по нему не проберётся, а всё же...
Откуда ни возьмись - большая стрекоза, ей вздумалось передохнуть на кончике стрелы, торчащей из заряженного самострела - посиди, не жалко. Затрещал кузнечик. На камешек забралась ящерка. В клевере гудят шмели.
Показалось, или на самом деле куст шиповника подозрительно колыхнулся? Наверное, это ветерок потрепал листву ... опять... нужно проверить.
Осторожно, выставив перед собой самострел, я приближаюсь к привлекшему внимание кусту. Вот и овражек; опустившись на корточки, я сверху осматриваю заросли. Ничего подозрительного, лишь басовитое гудение шмелей и пчёл. Я продираюсь сквозь шиповник, и оказываюсь на дне. Конечно, и здесь никого, А жаль. Вот бы...
Выпрямившись, я ощущаю - острое и твёрдое царапнуло спину. Сначала я даже не испугался, мало ли? Ветка зацепила. Показалось, я уловил сдерживаемое дыхание, тогда и понял - сзади кто-то есть. Это не наши, значит... что значит? Я в овражке; меня не видно, никто не поможет. Что же делать?
Я медленно, очень медленно поворачиваюсь. Передо мной... человек? Какой-то неправильный человек - невысокий, ниже меня, и жутко худой. Тощие ноги в бугорках мускулов, костлявые руки перевиты мышцами, словно верёвками. А тело прикрыто накидкой, сплетённой из грубых растительных волокон. Пришла догадка: это - чужак. У него длинные, спутанные волосы, на теле - будто слой жирной грязи. Стоит создание в странной неудобной позе. Одна нога согнута в колене, вторая отведена вбок. Сутулая спина, тело скособочено, в руке у чужака копьё. Большой и ржавый кусок заострённого металла примотан к сучковатой палке, наконечник упирается мне в живот. И почему-то нет сомнений - если чужак захочет, ему понадобится доля секунды, чтобы намотать мои кишки на своё нелепое оружие. Странный человек сверкает белками глаз, рот превращается в оскал. Меня удивляют зубы - белые и ровные. Сделав неуверенное движение губами, чужак выдавливает слова:
- Е-да давай.
И угрожающие тычет копьём. Ух, больно же! Куртка распорота, на животе появилась неглубокая царапинка.
- Одеж-да давай.
Ещё один тычок.
- Оружи-е давай.
Обошлось без тычков. Я киваю и говорю:
- Нет еды. Сейчас принесу.
Оскал, тихое рычание.
- Не ходи, давай еду.
На глаза наворачиваются слёзы, я понимаю - это всерьёз, если не послушаюсь, меня убьют. Я готов отдать одежду и даже оружие, но у меня нет еды. Я говорю:
- Возьми, вот.
Медленно, очень медленно, я подаю чужаку самострел. Дикарь растерянно косится на оружие, потом на меня, рука нерешительно тянется к самострелу. Теперь некогда бояться. Слегка довернув запястье, я жму на спуск. Одновременно - разворот, свободная рука перехватывает копьё, отводит его в сторону. В упор трудно промахнуться, но этот выстрел получился отменным - точно в левый глаз! Копьё остаётся у меня в руке, а чужак валится на спину. Его пальцы скребут по лицу, хватают оперение стрелы, пятки колотят по земле. Как просто - даже не верится!
