- Растения, они бывают опаснее любого зверья, - поддакнул Леший. - Потому, как их нельзя учуять.
А я подумал, что же это за место такое! Здесь не только животные поедают траву, но и трава охотится на зверей. Попробуй-ка расслабиться!
Мне совсем расхотелось испытывать надёжность моста, но идти-то надо. Я промчался по шатающейся конструкции быстрее пули. Когда все собрались на том берегу, Партизан сказал:
- Тут недалече осталось, похоже, до темноты успеваем.
Обрадовался я близкому отдыху, да не сильно обрадовался, потому что возникло чувство: вновь со мной плохое творится. Ледышка из живота в пах опустилась, и теперь всё там раздирает, сердце трепещет и норовит с ритма сбиться, а затылок почти пробуравили, уже в голову залезли, тайные мысли разглядывают. Дальше - хуже; ноги стали ватными, тошнотный ком подступил к горлу. Вспомнилось, как меня поймал муравьиный лев. В сущности, похожее ощущение, хотя руки-ноги пока работают. Лишь бы, как тогда, не переклинило.
Партизан ускорял шаг. Чем быстрее он шёл, тем сильнее прихрамывал, а всё равно угнаться за ним оказалось непросто. И хорошо, что пришлось напрячься, быстрая ходьба немного отвлекла.
Лесник неожиданно остановился, мы столпились вокруг. Партизана что-то насторожило, и он велел нам заткнуться и не пыхтеть; ружьё уже в руках, а сам он в чащу всматривается. Леший указал куда-то в лес, где среди деревьев начала сгущаться темень.
- Там? - едва слышно спросил он.
- И ещё вон там, - Партизан кивнул на кусты, что росли по другую сторону дороги.
Я тоже всмотрелся, и уши навострил - по листьям шуршит вновь начавший накрапывать дождь, журчит невдалеке ручеёк, ветер шелестит кронами. Вот и всё, что я увидел и услышал.
- Что-то рановато они повылезали, - прошептал Партизан, - хоть и тучи, а всё равно для них светло. Давайте поспешать. Успеем до темноты - переночуем по-людски, а не успеем - придётся, как птичкам, на деревьях ночь пережидать. Понятно?
- Понятно, начальник, - ответил Сашка.
- Если понятно, вперёд.
И мы рванули. Не то чтобы побежали - попробуй-ка, побегай с тяжёлым рюкзаком и автоматом за спиной! Я бы, может, и смог, а каково, например, профессору? Для него и прогулка из одного конца посёлка в другой - путешествие. Но пошли мы очень быстро. Я на ходу в чащу поглядывал. Иногда казалось, что меж деревьями мелькают силуэты - неясные и серые. Пристальнее всмотришься - никого там нет; всё - игра воображения. Вслушаешься - ни лист не зашуршит, ни сучок под лапой не треснет. Тишину нарушают лишь наше сопение да топанье. Скоро даже я выдохся, а Партизан и не думал сбавлять ход.
Сначала я увидел справа от себя ржавую табличку, на которой уже невозможно было разобрать надпись, а потом, неожиданно, и как-то сразу мы оказались в придушенном лесом селении. Кривые дома, дырявые крыши, пустые окна, улицы поросли кустарником и деревьями. Посреди этой разрухи крепостью высится маленькая железобетонная двухэтажка: наверное, в прошлом это был магазин, или, скорее всего, какая-то контора. Окна закрыты ржавыми ставнями, на двери огромный засов. Партизан повозился с замком, и дверь нехотя поддалась, окрест разлетелся железный скрежет.
Мы зашли в большую тёмную комнату. Проём в дальней стене, за ним лестница. Полки, на которых, кроме лоскутьев паутины и толстого слоя пыли, ничего нет; у шкафов выломаны дверцы; окна с выбитыми стёклами забраны железными решетками, и прикрыты ставнями; половицы под ними прогнили от дождевой влаги.
Партизан тщательно подпер дверь, и мы, бросив рюкзаки, повалились на пол. Лесники, те быстро оклемались, видать, привычны наперегонки с неприятностями бегать! Партизан через минуту, взяв ружьё, поднялся.
- Хватит валять дурака, Лёха, - сказал он. - Пошли дом проверим. А вы, что ли, ужин организуйте.
Лесники ушли на второй этаж. Антон запалил свечу. Пристроил я мокрую от дождя снаружи, и от пота с изнанки, куртку на торчащий из стены гвоздь - может, за ночь высохнет. Я смотрел на трепещущее от сквозняка пламя, из окон тянуло сыростью и холодком, меня начало знобить. Я придвинулся вплотную к огоньку, да разве от свечки согреешься?
- Чисто в доме, отдыхайте, - успокоил нас Леший, спустившись в комнату. - Ты чо смурной, Олежка?
Я махнул рукой, а Леший велел:
- А ну, сходи к Партизану. Поговорить с тобой хочет.
Я темноты не боюсь, по крайней мере, раньше думал, что не боюсь. А тут, едва поднялся на второй этаж, едва ударили в нос запахи сырости, тления и пустоты, страх, что весь день сидел внутри, как гной из прыща, выдавился наружу. Какой холод - теперь в жар бросило! На лбу испарина; капелька пота прочертила дорожку на щеке. Но Партизан разжёг свечку, и стало легче. А потом я разглядел в углу три скелета. Два человеческих - на одном ещё сохранились лоскуты одежды - и один собачий.
- Ты их не бойся, - сказал Партизан, - они к тебе ничего не имеют.
- Ага, - я вытер испарину со лба. - Кто это?
- Здесь покойники в каждом доме, - Партизан раскурил от свечи трубку. - Может, ватага обитала, а может, местные. Какая нам разница? Лучше расскажи, что с тобой творится?
- А что со мной? Всё нормально, - я тоже стал прикуривать, стараясь, чтобы Партизан не заметил, как трясутся руки.
- Ты не виляй. Думаешь, не видно? - сказал лесник. - Ты боишься! Делаешь вид, будто всё хорошо, а от самого страхом воняет. Я эти вещи чую, только про тебя не до конца понимаю. Кое-что Леший рассказал: когда тебя муравьиный лев поймал, ты на весь лес вонял страхом. Зато когда Савку спасал, куда и страх подевался! Значит, не в трусости дело, или не только в ней. Я вот почему интересуюсь: если боишься - это твои проблемы, а мне хватает и моих. А если случится чего, справишься? Не подставишь людей?
А я и сам не рад, что в лесу оказался. Но, когда меня из Посёлка прогоняли, забыли спросить о том, чего мне хочется, а чего - нет! Теперь бы вернуться домой, но, похоже, дорога туда через этот самый лес и проходит. Леснику я рассказал всё: про жуть непонятную, когда от каждого шороха сердце пытается из груди выскочить, про комочек ледяной, и про то, что кто-то в душу лезет, и в мозгах копается. Объяснил, как сумел, что весь измотался, а поделать ничего не могу, потому и не знаю... рад бы думать, что не подведу, а как оно сложится?
- В лесу всякое бывает, - равнодушно сказал Партизан, - особо поначалу. Лес каждого по-своему ломает. Значит, чутьё у тебя есть. Был бы ты глухой, не слышал бы леса, тогда б и не мучался. Глухому лесником быть нельзя - пропадёт. А тебе что могу посоветовать - не поддавайся! Со временем поймёшь, как с этим справиться. Будет время, поработаю с тобой, может, и выйдет толк.
Спустились мы вниз. От того, что Партизан не рассердился, даже и не упрекнул, а, наоборот, попытался что-то по-свойски объяснить, неожиданно сделалось легче. Вон оно что, граждане - это не со мной проблемы, это лес меня мучает. Совсем другое дело, получается. Другое-то оно другое, а только, всё равно, тяжко.
Хорошо бы выспаться - какую ночь без нормального сна. Тем более - самочувствие после того, как перекусил, исправилось, осталась лишь тупая боль в затылке, ровно там, где надулась шишка, полученная во вчерашней потасовке. Я прикрыл глаза, начала одолевать дрёма, и тут прозвучало это. Не вой, и не скрежет - что-то среднее. Сна как не бывало! Я взметнулся на ноги, сердце заколотилось, а внутренности застыли, будто меня нашпиговало ледяными осколками.
- Савка, глянь, кто орёт? - высунув нос из-под плаща, попросил Леший.
Приоткрыв ставень, механик долго таращился в темноту.
- Там, у делева, стоит, - сказал он.
- Волколак, что-ли? - спросил Партизан.
Савелий кивнул.
- Один? - уточнил Партизан.
Савелий опять кивнул.
- Раз один, - усмехнулся Леший, - нечего было и просыпаться. И вы ложитесь. Завтра пожалеете, что не спали.
- Темно, - сказал Партизан, выглянув в окно. Он долго целился из ружья. - И далеко.
Выстрел так и не прозвучал. Партизан убрал оружие, и, для тех, кто не в курсе, объяснил:
