— Пора идти на ученое собрание, — сказал Аррак и оглядел одежду Бируни. — Вы, вероятно, устали, станете отдыхать сегодня или переоденетесь и пойдете на собрание тоже? — спросил он Масихи и Бируни.
— Я готов, — сказал Бируни. — А другой одежды у меня нет. Моя нисба Бируни — человек из предместья, и этим сказано все.
Аррак засмеялся и позвал слугу.
— Принеси этим людям новое платье из моего гардероба, — сказал он.
Но Бируни вдруг запротестовал:
— Я недостоин принять этот драгоценный подарок…
— Это еще почему? — удивился Аррак. — Надо быстрей собираться и идти, мы опаздываем.
— Я бы мог надеть платье, подаренное мне рабом, потому что рабом раба быть невозможно. Но платье, подаренное членом семьи хорезмшаха, не приму. Иначе каждый скажет обо мне: посмотрите, это идет раб хорезмшаха. А раб не может быть другом. Лишь оставаясь свободным, можно питать искренние чувства верности. — Он начал почти шутя, а закончил серьезно: — Я пойду в своей одежде, какая есть. А завтра куплю новую.
— Ну хорошо, — сказал Аррак. Он позвал другого слугу. — Есть у тебя запасная новая одежда?
— Есть, мой господин, — ответил слуга растерянно.
— Подари ее этому человеку.
— Хорошо, господин, — ответил слуга.
— Сдаюсь, — засмеялся Бируни.
Может быть, ученые услышали, что приехали Бируни и Масихи, может быть, это получилось случайно, но на собрании было необычно много людей.
— Я надеюсь, когда войдет хорезмшах, к нему не бросятся придворные поэты, не станут читать ему прямо в лицо касыды? — спросил Бируни у Абу Али.
— У нас не султан Махмуд, у нас пока таких порядков нет…
Везир ас-Сухайли подвел Бируни и Масихи к хорезмшаху, представил. Оба низко поклонились.
— Мы рады, что наше собрание обогатится двумя блистательными умами, — сказал хорезмшах.
Через полчаса Бируни уже забрасывали вопросами.
— Верно ли, что Бируни в своей книге отвергает известное предание — хадис — о том, что пророк однажды остановил солнце, и оно по его воле стояло над головой пророка три часа? — спросил человек в одежде богослова.
— Солнце не может остановиться ни на минуту, потому что это противоречит естественным законам природы.
Хусайн и Аррак переглянулись. Смело говорит Бируни. Одно дело — излагать свое мнение в книге, другое— отстаивать его вслух на собрании у хорезмшаха.
— Верно ли, что в книге Бируни есть такие слова: «Да покарает аллах всех тех, кто радуется, причиняя мучения другому существу, одаренному чувствами и не причиняющему вреда!»? — спросил личный врач хорезмшаха Хуммар.
— Да, верно, именно эти слова, — ответил Бируни.
Тут все радостно зашумели. Всем эти слова понравились, даже главному кади.
— Занимается ли Бируни изучением фикха — законоведения? — спросил везир ас-Сухайли.
— Меня больше интересуют физика, история, математика, астрономия, наука о минералах, — ответил Бируни.
— Хорошо, что задавали не слишком много вопросов, касающихся религии, иначе был бы скандал, — шепнул Аррак, когда собрание закончилось.
Бируни был ироничным человеком.
В то время в моду входили титулы. Каждый человек старался заполучить титул. Например, у султана Махмуда были титулы «меч державы» и «десница державы, хранитель веры». Судей — кади — могли звать «честь ислама» или «меч сунны». Даже никудышный человек порой добивался титула «мухтасс» — «избранник» или «муваффак» — «помощник». Главный кади, который сидел на всех ученых собраниях у хорезмшаха, носил титул «сейф ас-сунна», что значило — «меч сунны». Чаще всего он хмуро молчал, лишь поворачивал голову в сторону говорящего. Дома он старательно записывал каждое крамольное изречение, услышанное на собрании.
«Наступит день, и они у меня взвоют, как собаки, они заплатят за каждое свое умствование».
Он ненавидел и Абу Али и Бируни. Даже самого хорезмшаха презирал за мягкотелость.
«Так их распустить! — думал он о хорезмшахе. — Была бы моя власть, я бы их всех посадил на цепь и повез бы по городам напоказ, чтоб другим неповадно было рассуждать. Знания им подавай! Мало им откровения божьего, корана! Была бы моя власть!»
Но власть была не его.
Конечно, все ученые догадывались о жестокой ненависти кади. И никто открыто не смел ему перечить.
Только Бируни однажды особо уважительным тоном обратился к кади:
— Сейф ал-улама, меч ученых, скажи нам, пожалуйста…
Все заметили оговорку Бируни и, конечно, поняли ее тайный смысл. И посмеялись про себя, а потом дома — вслух. И только кади понял не сразу. Сначала он даже надулся важно. Лишь утром, вспоминая весь разговор, он заскрипел зубами от злости. Но теперь между собой ученые только так и называли кади — «меч ученых».
Часто Бируни шутил над друзьями. В то время многие люди, чтобы подчеркнуть свою образованность, старались говорить изящно. Уметь говорить красиво был обязан при дворе каждый. Без этого человека просто не пустили бы на ученое собрание. Бируни издевался над этой красивостью. Он любил делать ее смешной.
Например, Абу Али получил однажды такую записку от Бируни, может быть, выписанную из арабской книги, может быть, сочиненную им самим.
«Мы собрались, о господин, в компании, где есть все, кроме тебя, всем довольны мы, исключая того, что нет тебя. Здесь раскрылись глаза нарциссов, зардели щеки фиалок, благоухают курильницы цитрусов, открыты коробочки померанцев, заговорили языки лютней, поднялись проповедники струн, повеяли ветерки кубков, открыт базар вежества, встал глашатай веселья, взошли звезды сотрапезников, раскинулось небо амбры. Клянусь моей жизнью, когда ты придешь, мы очутимся в райском саду вечности, и ты будешь центральной жемчужиной в ожерелье».
Когда «центральная жемчужина», постигнув, что ее приглашают срочно прийти в гости, прибыла в дом Бируни, они вдвоем хорошо посмеялись над запиской.
Иногда Абу Али получал письма от брата.
Их привозили верные люди.
Заболела мать. Она заболела в тот день, когда брат Махмуд собрался продавать дом и имущество, чтобы ехать к Абу Али в Гургандж. Мать не вставала. За ней ухаживала служанка. Абу Али давал советы, как правильнее лечить, но одних советов было, конечно, мало.
«Только не возвращайся в Бухару, — писал брат Махмуд, — тебя постоянно ищут люди султана. Несколько раз они входили в наш дом, обшаривали углы. Искали даже на женской половине. Говорят, что султан приказал силой доставить тебя к нему во дворец».
Махмуд не писал о том, что его самого приводили во дворец наместника илиг-хана Насра. Там его долго допрашивали, пытались узнать, куда делся Хусайн.
На письме брата не было пометок, кому оно адресовано. Брат не подписывался. Если бы письмо перехватили шпионы султана, они бы не догадались, кто адресат.
Абу Али любил бродить с Бируни по улицам. В детстве Бируни не знал отца и образование добыл с трудом.
— В нашем городе жил грек-христианин, — рассказывал Бируни, — мне тогда было семь лет. Я приносил ему разные растения, а он говорил их названия, перечислял их свойства. Потом грек познакомил меня с Масихи. Масихи называл мне книги, которые надо прочесть, объяснял непонятное. Часто он давал мне свои книги. Даже арабский, грамматику и стилистику я выучил сам. Днем работал, помогал матери вести хозяйство, а ночью занимался науками.
— А мой учитель… — говорил Абу Али и рассказывал о Натили.
Однажды Абу Али узнал от случайного человека, что Натили похоронен здесь, за городской стеной.
Вместе с Бируни они сходили на кладбище. Абу Али оставил сторожу денег, чтобы тот берег могилу.
Только вдвоем Абу Али и Бируни могли разговаривать свободно обо всем.
— Однажды со мной весь день спорили богословы, говорили, что вода поднимается в фонтанах по причине божественного желания. Это же смешно — прикрывать свое невежество заявлением, что аллах всемогущ, — утверждал Бируни.
— Но может быть, он все-таки был? — колебался Абу Али.
— Кто был? — возмущался Бируни.
