Весь послевоенный период, так или иначе, окрашен Великой Победой, когда Советский Союз, после горестных первоначальных поражений, собрал в единый огромный кулак всю немыслимую силу народную и разгромил агрессора. В истории нашей страны не было более трагического испытания, чем война, начавшаяся 22 июня 1941 г. Задуманная как война на истребление, она поставила вопрос о нашем историческом выживании. Нацисты навязали Советскому Союзу войну на истребление. И получили ее.

Два обстоятельства спасли нашу страну и нас, в ней живущих. Первое – военная промышленность дала армии могучий меч. Второе, главное, – в час выбора между жизнью и спасением Родины наш солдат бестрепетно пожертвовал жизнью.

В трагический и решающий час Россия вывела на поля битв всех способных справиться с современной техникой. Их судьба была тяжелой, но они сохранили доблести отцов и прадедов: упорство, мужество, беспредельную жертвенность, фаталистическую небоязнь смерти. И добавили новые черты – владение техникой, самостоятельный расчет, ориентация в большом и малом мире.

Наша страна бросила все на дело национального выживания. Победа была добыта невероятными усилиями, огромными жертвами, мобилизацией всего лучшего в нашем народе. Наш народ заплатил за свою свободу огромную цену.

После войны три цели стояли перед новым Вашингтоном как перед самопровозглашенным новым центром мира: проблема самостоятельности большого и победоносного Советского Союза; создание плотины на пути левых сил в мире с сохранением базовых основ прежнего порядка; замена западноевропейского колониализма новой международной системой, базирующейся на Организации Объединенных Наций.

Трумэн подписал 11 мая 1945 г. приказ о прекращении поставок России товаров по ленд-лизу. Жестокое решение – даже вышедшие уже в море корабли были возвращены назад. Сталин назвал решение американского правительства «брутальным». Он сказал Гопкинсу, что Советский Союз – не Албания. Если окончание ленд-лиза «было замышлено как средство давления на русских с тем, чтобы ослабить их, то это было фундаментальной ошибкой». Если бы к русским «подошли откровенно и дружески, многое можно было бы сделать…Репрессии же в любой форме будут иметь обратный эффект».

В Восточной Европе, более чем в каком-либо другом регионе американцы усмотрели опасность того, что они назвали советским экспансионизмом. Между тем для непредубежденного наблюдателя было достаточно ясно, что именно «война окончательно и бесповоротно уничтожила традиционные восточноевропейские политические и экономические структуры, и ничто, что Советский Союз мог сделать, не в силах было изменить этого факта, ибо не Советский Союз, а лидеры «старого порядка» в Восточной Европе сделали этот коллапс неизбежным. Русские могли работать в новых структурных ограничениях самыми различными способами, но они не могли выйти за пределы новой реальности. Более осведомленные, чем кто-либо, относительно своей слабости в случае конфликта с Соединенными Штатами, русские пошли достаточно консервативным и осторожным путем повсюду, где могли найти местные некоммунистические группы, согласные на отказ от традиционной политики санитарного кордона и антибольшевизма. Они были готовы ограничить воинственных левых и правых, и, принимая во внимание политическую многоликость региона, они питали не больше, но и не меньше уважения к не рожденной еще функциональной демократии в Восточной Европе, чем американцы и англичане продемонстрировали в Италии, Греции или Бельгии. Ибо ни американцы, ни англичане, ни русские не желали позволить демократии возобладать где-либо в Европе за счет важнейших стратегических и экономических интересов… Русские не намеревались большевизировать в 1945 г. Восточную Европу, если – но только если – они могли найти альтернативу»[1].

Склонность советской стороны к компромиссу сказалась, прежде всего, в практике Единого фронта, в составе которого Россия фактически заставляла прислушивающиеся к ее мнению левые партии подчиняться вождям гораздо более широких коалиций, часто традиционным консервативным деятелям. Задачей Москвы в годы войны было не создание максимального числа социалистических стран, а предотвращение возвращения в власти в восточноевропейских столицах горячих приверженцев отсекновения России от Запада, приверженцев cordon sanitaire, сторонников замыкания России в Евразию.

Если бы это было не так, и Сталин стремился бы распространить социализм на всю Евразию, то он, как минимум, готовил бы соответствующие правительства для потенциальных кандидатов от Норвегии до Турции. Между тем все правительства с которыми он, в конечном счете, имел дело, образовывались независимо. Показателен пример Эдварда Бенеша. Не был «старой заготовкой» и Болеслав Берут, не говоря уже о послевоенных министрах венгерского, румынского, болгарского и прочих правительств.

Америка же готовила полуколониальное место восточноевропейцам, положение зависимых от западноевропейского центра стран, участников мирового разделения труда на положении поставщиков самых примитивных продуктов и сырья. Свобода и демократия были своего рода «вторым эшелоном» соблазна; первым был допуск на рынки развитых стран.

Итак, Восточной Европе предлагался все тот же «старый порядок» колониализма и зависимости от финансового и технологического треугольника Нью-Йорк – Лондон – Париж. На виду у всего мира американцы уничтожили совместный характер Союзных контрольных комиссий в надежде на то, что мощь Запада сдержит революционные перемены и создаст контролируемую Западом демократию.

Вторая мировая война стала казаться американскому правительству трагической ошибкой, и империалистические Германия и Япония стали казаться предпочтительнее в качестве «спутников в будущем, чем СССР»[2].

Можно сказать, что «холодная война» родилась из противоречия, которое создатель Организации Объединенных Наций президент Рузвельт старательно стремился не замечать. С одной стороны, новая международная организация должна была идти по вильсоновскому пути и решать свои проблемы на «общем собрании», на Генеральной Ассамблее. С другой стороны, основные проблемы мира обязаны были решать Великие Державы (Совет Безопасности ООН). Противостояние между двумя этими фактически противоположными подходами в ходе Второй мировой войны как бы камуфлировалось. Но с наступлением мира оно стало очевидным. Мощь, а не «коллективный разум», стала основой решения спорных проблем, это и породило «холодную войну».

Был ли Советский Союз с его специфической идеологией и политической системой причиной распада мира победителей на блоки и начала «холодной войны»? Чем больше мы узнаем о процессе возвышения США, тем значительнее сомнения в такой «демонизации» Советской России. Трудно не согласиться с, возможно, лучшим западным исследователем данного вопроса Дж. Л. Геддисом: «Не многие историки готовы отрицать сегодня, что Соединенные Штаты были намерены доминировать на международной арене после Второй мировой войн задолго до того, как Советский Союз превратился в антагониста»[3]. К. Лейн не без основания утверждает, что «Советский Союз был значительно меньшим, чем это подавалось, фактором в определении американской политики. На самом же деле после Второй мировой войны творцы американской политики стремились создать ведомый Соединенными Штатами мир, основанный на превосходстве американской политической, военной и экономической мощи, а также на американских ценностях»[4]. Несогласие огромного мира с абсолютным доминированием США и повело мировое сообщество к «холодной войне».

Резюмируем. В конце Второй мировой войны в Вашингтоне утвердились несколько аксиом. Первая. Европа после периода 1914–1945 гг. ослабла радикально и надолго. Центр мира переместился за океан, на этот раз американцы утвердятся на всех континентах и предложат свои решения основных спорных проблем от Филиппин до Греции.