- Я думаю, повлияла смерть бедной маленькой Арианы, — говорит Батильда. – Это было ужасным шоком. Геллерт был у них, когда все произошло, по возвращению он весь дрожал и сказал мне, что завтра хочет поехать домой. Ужасно, знаете ли, обеспокоенный, потом я подготовила портал, и это был последний раз, когда я его видела.
Альбус винил себя в смерти Арианы. Это было настолько жутко для обоих братьев. Они потеряли всех, кроме как друг друга. Не удивительно, что нервы иногда взлетали. Аберфорт обвинял Альбуса, ну вы понимаете, как люди ведут себя при таких страшных обстоятельствах. Но Аберфорт всегда был немного безумным, бедный мальчик. Все равно разбить нос Альбуса на похоронах было не прилично. Это окончательно погубило бы Кендру, если бы она увидела, как дерутся ее сыновья около тела дочери. Очень жаль, что Геллерт не остался на похороны.... По крайне мере, это было бы утешение для Альбуса.
Эта ужасная ссора возле гроба, известная только тем немногим, кто посетил похороны Арианы Дамблдор, поднимает несколько вопросов: почему Аберфорт Дамблдор обвинял именно Альбуса в смерти его сестры? Это был бред сумасшедшего, не более чем излияние горя? Или, возможно, там была некоторая более конкретная причина его ярости? Гриндельвальд, отчисленный из Дурмштранга из-за опасных для жизни нападений на сокурсников, сбежал из страны через несколько часов после смерти девочки и (из-за позора или опасения?) больше не видел Альбуса, только когда он вынужден был это сделать по просьбам волшебного мира.
Ни Дамблдор, ни Гриндельвальд, кажется, больше никогда не упоминали про их недолгую детскую дружбу. Однако нет сомнения в том, что Дамблдор откладывал еще примерно пять лет в суматохе, несчастьях и исчезновениях его атаку на Геллерта Гриндельвальда. Было ли это сильной привязанностью к человеку или опасением, что лучший друг разоблачит его, и это заставило Дамблдора колебаться? Правда ли, что Дамблдор намеревался поймать человека, которым он был когда-то столь восхищен?
И как же умерла таинственная Ариана? Была ли она невинной жертвой некоторого Темного обряда? Пошла ли она вопреки тому, чего не должна была делать, в то время как эти два молодых человека сидели и изобретали план захвата власти и славы? Возможно ли то, что Ариана Дамблдор и была первым человеком, который умер “Ради Большого Добра? ”
Все слушавшие, в том числе и Гарри, чье лицо менялось по мере прочтения, застыли в нерешительной паузе. Затем прошел шквал несогласия, недоверия к этой проныре Риты Скиттер, но Гарри перебил всех репликой:
— Вы же слышали все письмо Гриндевальда, все выглядит так, будто это была идея Дамблдора…
Споры, недовольство пронеслись по палатке.
— Нет, Дамблдор не такой! — решительно протестовала я. — Не стоит вестись на эту макулатуру.
А потом я села и крепко задумалась, ведь я верила человеку, который убил самого Дамблдора, и Игорю верила… Быть может, в книге есть что-то правдивое, а может и нет. Гарри уходил во все большие размышления насчет судьбы директора. Он считал себя обманутым, опустошенным. В его голове царил хаос, который оставил ему в наследство Дамблдор…
====== От неба камнем вниз к земле ======
Сидя на дежурстве возле палатки, я слышала стоны Гарри во сне, в последнее время он совсем плохо спит. Сны крутились вокруг той поездки в Годрикову Впадину, он корил себя, что кроме шрамов там ничего не приобрел, он считал, что если бы он убил Нагайну, быть может, вернулся хотя бы с лицом победителя, не сожалел, не мучился в кошмарах, вертясь на кровати. Эти стоны были похожи на симптомы тропической лихорадки. Я чувствовала эмоции всех, кто находился в палатке, никто не спал, слушал, не мог подойти, ведь это было не впервые. Лишь под утро Гарри засыпал хоть каким-то подобием тихого сна. В эту ночь, не выдержав его очередного стона, я зажала уши руками. Еще пять минут, и я вставлю ему кляп в рот.
Я зашла на цыпочках в палатку, прохрустев перед входом рыхлым снегом, стряхивая его с кроссовок. Хоть никто не спал, кроме самого Гарри, я всё же старалась вести себя тихо, отыскивая кусок колбасы и хлеба, которые Гермиона стырила вчера при вылазке в город. Снова стон. Голова начала раскалываться от эмоций, которые испытывал Гарри: страх, боль, ярость, ненависть… Я схватилась за стол и стиснула зубы, затем, развернувшись, целенаправленно пошла к постели Гарри. Он спал на нижнем этаже двухъярусной кровати, наверху которой раньше спал Рон. Я присела на корточки возле друга и потрогала лоб, моя холодная ладонь стала медленно его успокаивать, но он все равно метался из стороны в сторону. Будить не было смысла, он точно так же быстро засыпал и впадал в новые смятения.
Гарри, Гарри… Как остановить твои боггарты? Как помочь тебе? Его рука дернулась и едва не съездила мне по лицу, но я успела отклоняться. Теперь я держала его за руку. Позади раздался шорох и негромкий скрип кровати – это Сириус встал сменить меня на посту.
— Если хочешь, поспи еще, я пока не хочу, — прошептала я.
— Да уж, тут поспишь… — немного раздраженно произнес он, подойдя.
Сириус не винил Гарри за ночи без сна, но он и так мало спал, хоть и не будил никого – я чувствовала, как бессонница мучила Сириуса, под его глазами залегли тени. Он, размешивая сахар в кружке кофе, смотрел на меня, держащую руку его крестника. Внезапно на меня повеяло завистью. Я повернулась и неуверенно посмотрела на Сириуса. Он завидовал моему проявлению заботы, относительно Гарри. Не выдержав подобного, я подошла к нему и просто встала напротив, в то время как он продолжал методично ворочать ложкой в кофе, хотя сахар уже давно был растворен. Словно разговаривая без слов, мы просто стояли и смотрели друг на друга, и никто не решался сделать шаг навстречу.
— Что? — спросил он, наконец.
— Не знаю… — тихо ответила я.
Он отвел взгляд через силу, ему так хотелось поцеловать меня, прижать к себе, но он просто развернулся и пошел к столу, на котором стояла тусклая керосиновая лампа. Снова эта нерешительность во мне калечила его душу. Сириус поставил кружку на стол и замер от неожиданности, когда мои руки обхватили его сзади. Этот порыв нежности взорвал нас изнутри, я просто должна была это сделать – так чувствовала. Сириус неуверенно положил свои руки поверх моих.
— Что ты делаешь?... — тихо спросил он, боясь, что я вот-вот оторвусь от него.
Но я молчала, прижавшись щекой к его спине, его волосы щекотали лоб, его запах заставлял дышать прерывисто. Я ощущала, как в нем нарастает протест, хотя душа стремилась к иному.
— Не могу больше так… — шептала я и прижалась еще теснее.
В сердце сомнения, но в действительности я уже не могла представить жизни без него, привычка? Нет, это своеобразная любовь, такая паршивая неправильная любовь. Наконец, я освободила объятия и позволила ему повернуться, опустила взгляд, опасаясь осуждения. Он протянул ладони, от которых пахло недорогим маггловским кофе, к моему лицу, и осторожно коснулся скул. Невыносимая тоска и боль осознания потерянного времени кольнули душу, и из предательских глаз потекли слезы. Я слишком много плачу, эмоции — мой друг и злейший враг.
Что бы не случилось, Сириус всегда примет меня. Его объятия дарили такое необходимое чувство облегчения, оказавшегося таким простым, понятным... И почему я так долго не позволяла ему прикасаться к себе? Неужели совсем потеряла рассудок, отталкивая такого родного, близкого человека от себя, мотивируясь ошибками, за которые я уже сполна поплатилась, но ему-то за что?
Прильнув к его груди, я ощутила биение сердца и вдруг поняла, что за все это время мы практически не оставались наедине, не считая сухих разговоров о крестражах и проблемах Гарри. Как я могла позволить себе утратить эту нежность? Я чувствовала, что Гермиона прислушивается.
— Пойдем на улицу… — сказала я.
— Тебе нужно выспаться, — прошептал он.
Оторвав щеку от теплой груди, я посмотрела в его глаза.
— В последнее время мне достаточно спать только четыре часа в сутки.
