Василий перехватывает руку Камчатки с заточкой, что тот едва не воткнул в него. Мужчины борются, то отскакивают друг от друга, то наскакивают.
КАМЧАТКА. Молодца Васёк, врасплох тебя не цапнешь. И догадался же, что мне его кончить надо. Настороже или ангел шепнул? Прости, брат, такая наша планида: мне жить, тебе червей кормить. Где ж ты так драться наловчился. Верно мыслишь, заточка - не нож, не метнёшь.
В борьбе Василий отбрасывает Камчатку и тот падает в болото.
ГОЛОС КАМЧАТКИ. Тону! Вася, родной, вытащи! Клянусь, не посягну на тебя. Не молчи, брат, спаси!
ВАСИЛИЙ. Врёшь, Христа у нас любят, и люди мы сердечные. А ты пёс, я по тебе даже свечку ставить не буду. Все обеты, все заветы из-за такой поганой сволочи похерил, ничего святого, ничего человечьего... Что ж я наделал, Господи, что учудил... И что теперь делать... как жить...
СЦЕНА 18. Май. Овраг. Аринка обхаживает цветущий боярышник.
АРИНКА (поёт). "Калина с малиною в поле расцвела, Эх, рано меня маменька замуж отдала. Рано меня маменька замуж отдала. Эх, рассержусь на маменьку годика на два. Рассержусь на маменьку годика на два, Эх, а на третий годик я в гости не пойду. А на третий годик я в гости не пойду, Эх, на четвертый годик я пташкой прилечу, На четвертый годик я пташкой прилечу".
Осипов, спустившись с откоса, подходит к Аринке со спины, протягивает руку, чтобы схватить её за шиворот. Аринка, сориентировавшись по тени, борцовским приёмом через плечо кидает Осипова на землю.
ОСИПОВ. Ох, ты ж дрянь.
АРИНКА. Боже мой, Иван? Не знала, что ты, прости.
ОСИПОВ (поднявшись). Драться!? Она ещё и борьбу знает. Да, жена, это я, муж твой. (Даёт Аринке затрещину.) Тебе сколько говорено, чтобы не шлялась по Москве одна или ты думаешь, я всех моих бойцов отправлю тебя охранять? В твою тупую голову никак не уместиться, кем ты стала из-за меня? Я - хозяин города, а хозяина не любит ни один раб. Может, раба присмотрела для утех? Иначе чего тебе делать тут, в овраге? Боевая язва, а молчит ведь, отвечай, когда я спрашиваю.
АРИНКА. Боярышник зацвёл, что я сюда пересадила в память о нашей первой встрече.
ОСИПОВ. Когда я тебя чуть не ссильничал? Ушибленная ты, что ли? Чего молчишь, говори.
АРИНКА. Ушибленная.
ОСИПОВ. Застенок поминаешь.
АРИНКА. Любовь. Мой первый взгляд с тобой, глаза в глаза.
ОСИПОВ. Боярышник-то зачем, ведьмино дерево?
АРИНКА. Я не колдовка, хоть и ведаю кое-что, как и все русские жёны, моё дерево растёт в надежде на упрочение супружества.
ОСИПОВ. Когда же ты его посадила?
АРИНКА. Два года как.
ОСИПОВ. Врёшь, его пересаживают не позже четырёх лет, а первое цветение бывает не раньше восьми.
АРИНКА. А наш зацвёл, вот я и стала ходить сюда, дивиться.
ОСИПОВ. Два года назад ты решила укрепить наш брак, которому только теперь два месяца? Балаболка ты.
АРИНКА. Я так сделала, Иван Осипович.
ОСИПОВ. Дивлюсь тебе рядом с цветами. Вчера снилась на лугу, а я, как дурак, тебе веник рвал.
АРИНКА. Веник?
ОСИПОВ. Ну, не венок же. Прости, ударил, не хотел, кругом глаза охраны, а ты меня, как куль сухарей о земь, надо было, не молчи.
АРИНКА. Твоя воля мужа над женой.
ОСИПОВ. Ой, да ладно тебе, небось, готова меня не то, что переломать, зарезать всего перерезать, третий месяц пошёл, а я до сих пор не вошёл к тебе.
АРИНКА. Ничего, придёт час всей Аринкиной радости. Ты же ночами правосудие чинишь, утром спишь, днями обязанности правишь, занят всегда, вечером видимся за столом, мне уже славно.
ОСИПОВ. Ври-завирайся, всякая баба, однажды вкусившая, хочет ещё, всегда и много.
АРИНКА. Вчера у нас были графини Шакировы, мать с двумя дочерьми, и купчихи Помысовы из Вятки. Графини рассказывали про Париж, Львов, Прагу, а купчихи про Истамбул, Дамаск, Флоренцию, восторгались, умилялись, а мне всё равно до зарубежных прелестей, потому как я там не бывала.
ОСИПОВ. Стало быть, я теперь в долгу перед Федькой Половцевым.
АРИНКА. Ни перед ним, ни перед кем-то, только перед любовью. Ты взял меня в жёны, подарил жизнь свою, а это такой чудесный мир, где не только день, но и ночь, не только дары, но и тайны.
ОСИПОВ. Думаешь, меня отталкивает то, как над твоим телом палач надругался?
АРИНКА. Твоя воля.
ОСИПОВ. Верно, моя. И ты так думаешь. Так верно, что куст на том самом месте, где мы встретились?
АРИНКА. Верно.
ОСИПОВ. Не сделал тогда, исполню сейчас. (Подхватывает Аринку на руки.)
АРИНКА. Люди же смотрят.
ОСИПОВ. Пусть их, на то они и люди.
СЦЕНА 19. Два года спустя. Весна. Двор дома. Дарья колет дрова. Входит Федька, с дорожным мешком.
ФЕДЬКА. Бог в помощь, тётя Дарья.
ДАРЬЯ. Лучше мужика бы.
ФЕДЬКА. Может, я сгожусь?
ДАРЬЯ. Как ты меня разыскал?
ФЕДЬКА. А помните, два года назад мы с тобой столкнулись на крыльце знахарки, ну, а язык меня и до Киева доводил, и далее. Вернуться решил, нет русскому человеку радости ни в славянских краях, ни в заморских.
ДАРЬЯ. Как же ты на Ваню похож.
ФЕДЬКА. Пришёл просить тебя, чтобы замолвила словцо перед ним, без него в Москве мне не жить, а в других городах привыкать надо, времени жалко.
ДАРЬЯ. Может, и сгодишься.
ФЕДЬКА. Так давайте, поколю.
ДАРЬЯ. Коли, коли делать нечего. Но я с Осиповым дружбы не вожу и чаи мы с его женой не гоняем.
ФЕДЬКА. Говорят, у них - душа в душу.
ДАРЬЯ. Светлая девчонка, мне ли не знать, не того полюбила бы да тут уж, как выросло, так и срослось. В избу не пущу, там сынок хозяином, а вот в баньке поживи покуда, дальше видно будет.
ФЕДЬКА. Ты светлее, тётя Дарья, правда-правда, вот тут уж мне лучше знать. Сын Корытин?
ДАРЬЯ. Старая я уже, Федя, да и время безмужних особенно не щадит.
ФЕДЬКА. Ты мне всегда виделась краше всех жён на Москве, я и Аринке честно признавался.
ДАРЬЯ. Ты ко мне клинья бьёшь, что ли, весна разум мутит?
ФЕДЬКА. Рад был бы да не смею. Нет, тётя Дарья, за помощью пришёл, искренне, по ходу и полюбоваться. Вслух почему не сказать, чтоб знала. Когда честно с близкими людьми, надёжнее крыша над головой и сон всегда в руку.
ДАРЬЯ. Аринку любишь...
ФЕДЬКА. Не знаю, обманула она меня с возвращением, обидела. Так-то бы только хорошее от неё помнится, а вот про себя не очень. Нет, наверное, любви нет, одна печаль и та лёгкая, приятная.
ДАРЬЯ. Ладно, потом доколешь, пойдём, покажу тебе крышу над твоей головой. Мешок не забудь. (Уходит за дом.)
ФЕДЬКА. Главное, голову не забыть. (Уходит за Дарьей.)
СЦЕНА 20. Спальня в особняке. Аринка больна, лежит в постели. Входит Осипов, в руках - ящик с пистолетом.
ОСИПОВ. Жива? Сейчас отец твой придёт.
АРИНКА. Обедал?
ОСИПОВ. Глянь, какой пистолет. (Демонстрирует.) К столу вместе пойдём.
АРИНКА. Кто-то поднёс оружие? Ванечка, чёрт побери, ты сбрил бороду!?
ОСИПОВ. Нельзя долго лежать, Аринка, поверь стреляному воробью хождение и свежий воздух лечат добрее. Ты же просила посмотреть, что у меня за лицо на самом деле.
АРИНКА. А я думаю, что такое, ужели и с глазами что-то стряслось.
ОСИПОВ. Зря?
АРИНКА. Ну, нет, я так и знала, что ты красивее красоты...
ОСИПОВ. Французский атташе подарил, шпион чёртов, его вздёрнуть бы, а он танцует из дома в дом, мозги тёткам пудрит, молодец шельмец, уважаю, и штукарь ещё тот. Всё, про бороду хватит.
АРИНКА. Женские хвори, Ваня, требуют покоя. Хотя знахарка моя, вспомнилось, говорила твоим речами. На свежем воздухе по мне не бывать надо, а жить, там хочешь не хочешь и находишься, и намашешься.
