Старушка заулыбалась вдруг и, приложив сухонькую руку ко рту, будто собираясь выдать нам тайну, перешла почти на шёпот.

– Сашка тётку просто обожал. – Она вскинула бесцветные брови и закачала головой, чтобы нам были понятны чувства её сына. – Подростком влюбился в неё по уши. Мы с отцом не знали, что делать. Целая проблема была. До восемнадцати лет мучился, пока в армию не ушёл.

И баба Катя, мобилизовав остатки энергии, стрельнула в нас напоследок озорными глазками.

– А когда зять вашей сестры Игорь Ветров видел тещу последний раз? – не удержался шеф от вопроса, игнорируя воспоминания нашей клиентки о периоде полового созревания её сына.

– В позапрошлом году на юбилее Светланы, на семьдесят лет. Ленка его уговорила поехать.

– Спасибо за ответы, – закончил шеф.

– Адрес нотариуса оставьте, пожалуйста, – попросил я.

Она порылась в ридикюле, извлекла из него визитную карточку и подала мне. Я списал адрес, помог ей одеться и проводил до такси. Сын бабы Кати поблагодарил меня за чай и на прощание так крепко пожал руку, что мне пришлось в ответ очень сильно напрячь кисть, чтобы она не превратилась в раздавленную лепёшку.

Утро следующего дня выдалось особенно холодным. Шеф обещал подобрать меня в десять, но уже пять минут как опаздывал. У меня начали замерзать ноги, и я принялся пританцовывать на тротуаре недалеко от входа в метро. Я беспрестанно приподнимался на носки, с нетерпением высматривая его тёмно-красную Шкоду в потоке машин, будто это могло ускорить её появление.

Выбор чешского автомобиля – это у шефа оттуда же, откуда и любовь к хорошему чешскому пиву, – из далёкого прошлого. За время нашего с Юрием Львовичем знакомства я кое-что узнал о нём. Это было непросто. Я воссоздавал историю предков шефа на основании его редких обмолвок и ещё более редких и коротких откровений. Моя любовь к деталям сыграла свою роль: по крупицам я кое-что сумел собрать, дополнив картину игрой собственного воображения, иначе полотно представляло бы собой чередование невыразительных мазков.

Леопольд Венцлович Яних, прадед Юрия Львовича, был чешским крестьянином, хотя не исключено, что в роду его перемешались и австрийцы с поляками. Трудовая деятельность его была сугубо мирной: он занимался кормами и выращиванием бычков на мясо. Но это не мешало ему иметь политические воззрения. Что касается этих самых воззрений, то он смолоду заразился национальной идеей создания независимого чешского государства, на протяжении полувека изнывающего от несвободы в составе Австро-Венгерской империи.

Когда началась Первая мировая война, Леопольда призвали в армию, и он с неохотой начал воевать против России. Но воевал недолго, поскольку вскоре подвернулась оказия, и он сдался в плен русской армии. После этого был зачислен в ряды чешской дружины и с энтузиазмом бегал в атаки с винтовкой наперевес теперь уже с востока на запад, веря, что приближает торжество чешской национальной идеи. Даже принял участие в последнем успешном наступлении русской армии в Галиции в июле семнадцатого года, остался в живых и получил на грудь Георгиевский крест.

Входивший в состав русской армии Чехословацкий корпус набрал к концу войны такую силу, что, когда в самой России наступило смутное время смены власти, обнаружилось много желающих заручиться поддержкой корпуса для достижения своих целей. Выслушивая речи агитаторов разных мастей, командование корпуса поочередно склонялось то в одну, то в другую сторону и в итоге приняло решение ни за чьи интересы кровь не проливать, прорываться во Владивосток и оттуда возвращаться в Европу морским путём.

Но дорога через всю Россию оказалась нелёгкой. Так что Леопольду ещё пару лет повоевать всё-таки пришлось и против тех, и против этих, но точно не за себя и уж совершенно точно не за застрявшую в голове по молодости и со временем окончательно выцветшую национальную идею.

От бесконечной войны, бесконечной Транссибирской железной дороги и бесконечной неразберихи он очень устал и хотел от жизни уже немногого: мира и порядка. И судьба откликнулась на его скромное желание и сделала так, что где-то на железнодорожном разъезде восточнее Байкала, будучи раненым, он по недоразумению был забыт своими товарищами и благополучно отстал от эшелона. Но ему не суждено было пропасть на чужой земле: истекающего кровью Леопольда подобрала одинокая сердобольная женщина. Она привезла его на санях в свою деревню, вытащила из него пулю, после отогрела и накормила. На его счастье, баба ему досталась в результате проклятой войны вдовая и ничейная, так что возражений со стороны местных мужиков не последовало.

Немного оклемавшись, Леопольд для начала разобрался с принципиальным для себя вопросом. Прежде успокоив свою встревоженную русскую бабу смесью ласковых слов из двух языков, он, прихватив с собой винтовку, углубился в ближайший лесок и остановился возле неохватной лиственницы. Затем взял за конец ствола свою винтовочку, до того времени пять лет кряду изрыгавшую огненную смерть, размахнулся от души три раза и за тройку гневных ударов раскрошил это орудие убийства о приглянувшееся дерево на мелкие части. Лиственница под ударами выстояла и ответила единственной сорвавшейся вниз шишкой; это послание угодило Леопольду прямо в темя, и он воспринял его как одобрение. Потом собрал винтовочные ошмётки в тряпицу и снёс их в лесной овраг; после этого на душе его сделалось покойно и светло.

Про шишку я, понятное дело, сочинил, а вот история про винтовочку подлинная, потому что передавалась в роду Юрия Львовича из поколения в поколение, разве что обросла со временем подробностями.

Поправлялся Леопольд быстро. Осматриваясь на новом месте, обнаружил, что бабы в Сибири ничуть не хуже, чем в его родной Моравии. И с мужиками можно ладить, если сильно не задирать нос. В общем, решил он пока задержаться в чужой стране, а там, как говорится, видно будет, тем более что у себя дома он не оставил никаких сердечных дел и обязательств перед кем-либо. Но как позже выяснилось, задержался он навсегда. Окончательно выздоровев, женился на своей спасительнице и на удивление и радость всей деревни назвал родившегося сына Иваном; не могли знать деревенские, что имя Иван не было диковинным на родине Леопольда. После научил мужиков лечить простуду и прочую хворь горячим пивом, а через год бил белку в глаз не хуже сибиряков и стал в деревне своим человеком.

Натурализация его в образовавшейся вскоре Дальневосточной республике прошла на удивление гладко. Вот только фамилия его уж больно плохо ложилась на русское ухо и однажды при переписывании из одной канцелярской бумаги в другую трансформировалась чьей-то лёгкой рукой в «Яных» с нормальным сибирским окончанием и, как следствие, правильным ударением на нём же.

Иван вырос и назвал своего сына Лёвой, Леопольдом назвать в честь деда не отважился, легкомысленным казалось это имя на сибирских таёжных просторах. Лёва тоже вырос и назвал своего сына Юрием, так как выпало это событие на середину шестидесятых, когда родители видели своих сыновей исключительно будущими космонавтами. А Юрию Львовичу бог сыновей не дал, у него две дочери.

Кстати, отцу Юрия Львовича, Лёве как-то пришла в голову вздорная идея вернуться к исконной фамилии, а заодно и к правильному ударению. Но в Загсе его сумели отговорить от этой глупости, а с ударением предложили разобраться самостоятельно. С тех пор Лёва поправлял всех, кто искажал его фамилию неправильным ударением. Позже эту традицию подхватил его сын.

…О чём только я не успел передумать, поджидая шефа и пытаясь согреться с помощью бесполезных телодвижений. Шеф опоздал на целых десять минут. Как только он остановился передо мной, я рывком распахнул дверь, рухнул в кресло и демонстративно включил подогрев сиденья.

– Извини, Иван, – сказал Юрий Львович, – ничего нельзя спланировать после того, как сел за руль. Поэтому, ты же знаешь, я стараюсь обходиться без машины.