Царский суд понимал, что главные зачинщики и руководители мятежа сбежали за границу. «В рассматриваемом случае, когда важнейшие преступники были увлечены примером других, а все остальные действовали под угрозой лишения жизни, зачинщиков и главных виновников нет. Поэтому все наказания назначаются по усмотрению суда, в зависимости от вины и степени участия каждого».
На основании манифеста от 21 октября 1905 года смертная казнь трем матросам была заменена каторгой на 15 лет, 16 человек были осуждены к различным срокам каторжных работ, остальные отделались посылкой в исправительно-арестантские роты.
Руководители мятежа Матюшенко и Вакуленчук вошли в историю как герои. В Большой Советской Энциклопедии они названы «организаторами революционного движения на Черноморском флоте». Но по всем законам – божеским и человеческим – это были не герои, а бандиты, взявшие в заложники своих собственных товарищей. Они даже стреляли в них, не в буржуев, а в простых крестьянских парней. Матюшенко хвастался прибывшему на броненосец Фельдману, что из семерых офицеров он собственноручно убил пятерых. А сколько он наубивал бы, доживи до 1917 года! Но, к счастью, этого не произошло.
Этих убили до Октября:
матросы с «Потемкина» Афанасий Матюшенко и Григорий Вакуленчук.
А этих расстреляли в 1938-м:
революционеры из Одессы Константин Фельдман и Анатолий Березовский
Сбежав после восстания за границу, Матюшенко мечется из страны в страну. Из Румынии отправляется в Швейцарию, где, по воспоминаниям Н.К. Крупской, будто бы встречался с Лениным (непонятно, зачем они были нужны друг другу?). Из Швейцарии едет в Америку, оттуда во Францию, переходит из партии в партию – от социал-демократов к социал-революционерам, от социал-революционеров к анархистам, от анархистов к максималистам. Во всех странах Матюшенко живет на широкую ногу (видно, кто-то хорошо оплачивал его бандитизм). В июне 1907 года он возвратился в Россию под чужой фамилией, но был опознан, судим и 20 октября 1907 года по приговору военно-морского суда повешен.
А вот Фельдману удалось бежать. Через несколько дней после поимки, еще в Феодосии, к двери камеры, где он сидел, подошел какой-то солдатик-еврей. Назвался Мочедлобером и предложил свою помощь для побега. Но не сдержался: прежде, чем помог Фельдману, попытался убить начальника гарнизона Герцыка. Попытка не удалась – пуля сразила стоявшего рядом с Герцыком солдата, за что Мочедлобер и был повешен. Тем временем офицер Померанцев, допрашивавший Фельдмана, установил, кто такой на самом деле Матвей Иванов (так Фельдман называл себя, когда проник на броненосец).
Раскрыв псевдоним, Фельдмана перевели в Севастополь, где начальником военной гауптвахты был ефрейтор Бурцев. Бурцеву нужны были деньги, и он, узнав, какая «птица сидит в его клетке», решил разбогатеть, организовав Фельдману побег. Сначала хотели усыпить часового папиросами. Но потом возник другой вариант – найти среди солдат-охранников еврея. Как вспоминал Фельдман:
«Бурцев верил, что каждый еврей сочувствует революции и стоит ему сказать одно слово, чтобы заставить его действовать с ним.
– Уж ты, Костинька, подожди, – часто говорил он мне, – только придет на этот пост часовой-еврей! Как придет, так сейчас и уйдешь, – в этом не сомневайся! Эх, евреи – золотой народ! – заключал он, захлебываясь от восторга.
Сомневаюсь, прав ли он был вообще в своей вере в «еврейскую революционность», но на этот раз «еврейство» не обмануло его… Как-то утром Бурцев подошел к моей камере и сказал: «Сегодня в третьей смене часовой-еврей, действуй!»
И таким солдатом-евреем оказался Штрык. Он согласился помочь бежать Фельдману, но за деньги, сославшись на извечное, что он бедный еврей. Фельдман передал на волю записку: на организацию побега нужна тысяча рублей. К побегу были подключены: от Одесской организации Бунда брат Фельдмана, Самуил, по кличке «Евгений», от Киевской организации – Коган («Андрей») и Зборовский («Федор»), от Крымской организации – Канторович и известный впоследствии большевик Адольф Абрамович Иоффе, который и вывез Фельдмана за границу.
Деньги на побег выделила берлинская группа Бунда, которая оказывала материальную помощь «российской революционной эмиграции», и немецкий фабрикант Юлиус Герсон. На деньги германских социал-демократов был подготовлен контрабандный переход русско-германской границы, и через несколько дней на квартире Карла Либкнехта (Гарнштейна) Костя Фельдман подробно рассказал о своих приключениях…
Кому служили обманутые потемкинцы
События, происшедшие на броненосце «Потемкин», приоткрывают одну историческую тайну, о которой поведал троцкист X.Г. Раковский, проходивший в 1938 году по делу «Право-троцкистского антисоветского блока»: «Бунт на «Князе Потемкине» – это частичный, преждевременный взрыв обширного, смело задуманного плана всеобщего восстания, которое должно было охватить огненным кольцом весь русский Черноморский флот. Это восстание должно было вспыхнуть в июле, во время больших морских маневров. По условному сигналу – две ракеты, выпущенные с палубы броненосца «Екатерина II», – участвовавшие в заговоре матросы должны были убить своих офицеров и от «имени народа» (так у Раковского и записано с кавычками. – Авт.) овладеть всеми судами. Как известно, несчастный инцидент с тухлым мясом преждевременно вызвал бунт на «Князе Потемкине» и разрушил весь наш план».
Еще более конкретно об этом плане писал Фельдман: «Восстание должно было вспыхнуть на Тендре, пустынном острове, куда ежегодно выезжает на маневры эскадра. Ночью, в заранее условленный час, на всех кораблях участники заговора бросятся на спящих офицеров, свяжут их и объявят республику». Но, думается, мало кто из участников намечавшихся событий догадывался, что речь идет не об установлении республиканского строя во всей России, а о создании иудейской республики, отделенной от России. Похоже, об этом не знал даже Матюшенко, который за несколько дней до выхода к Тендре на стрельбы запрашивал Севастопольский комитет Бунда, не нанесет ли «Потемкин» вреда революции, если поднимет мятеж. Этот запрос вызвал переполох среди еврейских сепаратистов. «Состав команды «Потемкина», – писал Фельдман, – не особенно благоприятствовал восстанию». На броненосце почти не велась агитация, матросы считались самыми отсталыми, им больше импонировал бунт, чем организованное восстание. Поэтому Севастопольский комитет, не желая разъединять действия матросов-заговорщиков, просил Матюшенко не предпринимать никаких действий до начала восстания на других кораблях.
Но, видимо, хорошо зная характер потемкинских главарей, комитет понял, что удержать их от бунта не удастся. И чтобы не сорвать план всеобщего выступления флота и направить взбунтовавшуюся массу «Потемкина» в нужное русло, на броненосец и был срочно командирован Фельдман. «Надо немедленно заставить матросов высадить десант, вместе с рабочими взять город и основать республику в Одессе, – писал он. – Нужно было спешить к броненосцу. Не было времени сноситься с организациями, и я решил действовать за своей личной ответственностью». Прибыв на броненосец, Фельдман увидел следующую картину: «Из первых же разговоров на корабле стало ясно, что положение тут не такое простое, каким оно казалось со стороны. Вместо ожидаемого энтузиазма мы встретили здесь серый прием и неопределенное настроение. Матросы как будто сами были удивлены своим делом, не свыклись еще с новизной положения, не зная еще, что делать, куда и с кем идти». А далее Фельдман с горечью отмечал: «Мы убеждали матросов сойти на берег и примкнуть к восставшему народу, но матросы отказывались покинуть корабль и сойти на берег, чтобы вместе с рабочими захватить город, повелеваясь своему сознанию». Матросы не поддались уговорам Фельдмана стрелять по городу и воспротивились поднятию красного флага на «Потемкине».
