– Это я по совместительству санитаром в эшелоне служил, – неловко пытается рассмешить меня папа. – В солдаты не гожусь – только в санитары.
Мама вдруг как закричит на него: где тебя носило, где ты был, когда мы тут столько всего пережили и мучились? Он только глаза свои большие таращил и бормотал что-то про последний эшелон, про станки, которые нужно было отправлять. С последним он и приехал.
Потом приходил доктор, тоже из местных, осмотрел меня, послушал, сказал, что переломов и ушибов нет, что это нервный срыв у меня, потому и не говорю, но произошел срыв не вчера, просто так вот аукнулось. Мама вспомнила бомбу, которая напугала меня в поезде.
– Все может быть, – покачал головой доктор. – Теперь ему нужен покой, а речь постепенно восстановится.
Но я еще долго заикался после того полета, особенно когда волновался. Поэтому меньше стал разговаривать, а больше слушать и, когда научился понемногу читать, предпочитал стихи – они короче и укладывались в речь ровнее. Толстые книжки просил на первых порах читать маму. И читала она, бедная, подаренную мне кем-то хрестоматию для старших классов. Первый же рассказ – «Челкаш» – был хоть и не для семилетнего мальчишки, но я запомнил многое и особенно конец. Этот Челкаш очень напоминал мне дядю Гришу, который теперь бил проклятого врага.
С папой жизнь наша стала налаживаться. Те же остриженные наголо парни втащили в комнату папин стол из его рабочего кабинета, а наш, «покойницкий», по просьбе мамы вынесли в коридор. Попили парни чаю, сказали спасибо и засобирались уходить. Я пригляделся, и мне показалось, что все-таки это не те, что грузили нас в Егорьевске. Взял да и спросил про тех, других. Парни виновато потоптались в дверях. Сказали, что Пашка воюет, а Петро пропал без вести, и ушли. А папа добавил, что из его цеха уцелело меньше половины, остальных уже перемолола война.
Мы начали разбирать ящики его стола. Казалось, папа все впопыхах напихивал: игра «Репка» – зачем она взрослому парню? А мое старенькое пальто? Оно же мне на нос не налезет. Папа сбивчиво рассказал, как стоял в растерянности посреди растрепанной комнаты и вдруг увидел в шкафу это пальтишко. Подумалось: «Как будто Владьку оставляю». Вот и взял.
– Правильно сделал, – похвалила его мама, и он вздохнул облегченно.
«А медведя не взял», – пожалел я старого друга и тут же приказал себе: не раскисать! Не до медведей теперь, хоть и плюшевых и таких теплых.
Вот коллекция – это здорово. Я с удовольствием смотрел на жуков, больших и маленьких. Раньше в середине коробки красовалась прекрасная бабочка с голубыми крылышками. Но со временем голубая пыльца с крылышек слетела, они стали прозрачными и грязными. Бабочку выкинули, осталось пустое место.
Я знал, что эту коллекцию собирал гимназист Ваня Марков, которого убили царские солдаты в 1905 году в Коломне во время демонстрации рабочих. А коллекцию подарила мать Вани моему деду Андрею, старому большевику, участнику борьбы с басмачами в Туркестане. Мне иногда казалось, что Туркестан тот далекий, наверное, очень похож на наш Казахстан, только без снега. Я как будто видел деда на лихом коне с саблей в руках. Он и сейчас был боевым стариком: если что не по нему – ну, держись! Бандитам, видно, здорово от него доставалось! Одна только баба Дуня могла его усмирить: «Чего, чего развоевалси, остынь-ка». Бабушка была неграмотная, поэтому и говорок у нее остался деревенский: «пойтить», «уйтить», «надыть». Дед церковноприходскую школу закончил, а дальше жизнь его учила. С дедом мама переписывалась. В каждом дедовом письме для меня обязательно Мишин рисунок был: то фриц с голым задом убегает по снегу от Москвы, то сам Миша с молотком в руке и надпись: «Наш труд – удар по врагу!» Дед регулярно и кратко сообщал нам о коломенских делах, соблюдая все правила цензуры: «Григорий воюет, Владимир летает, Михаил работает на заводе, продукция идет та же и другая». Та же – это паровозы, другая – видно, что-то военное. Такую «продукцию» делали и наши отцы. Как-то на буксире проволокли с полигона сгоревший немецкий танк. «Хорошие огнеметы у нас выпускают», – подумал я.
А в тот день, когда стол привезли, за окном заревело, и я прилип к стеклу. Теперь уже наш танк, только без башни и с широкой лопатой впереди, расчищал снег, нагребая большую горку. Полить бы ее водой – обкатаешься. Только где воды набрать? Папа, мой вопрос услышав, сказал, что летом водопровод проведут, воду будут из речки качать – в дома, в баню. Хватит в корытах да в тазах мыться, вшей разводить. В первую же очередь надо туалет выгребной строить, не нужно будет ведра использовать да за сараи бегать, зад морозить. Я подумал, что ведро лучше, чем котелок, которым я до недавнего времени пользовался: очень уж у него края острые, впиваются. Ведра выливали в большую яму за сараями, а что с этой ямой будет весной – и представить было страшно.
Танк поехал чистить дорогу, мама копалась в ящиках, с удовольствием осматривая каждую вещь.
– Па, а можно с тобой на завод, как тогда? – спросил я, тщательно подбирая слова, чтобы не было в них шипящих да свистящих – они трудно выговаривались.
– Конечно, можно, – не сразу и не очень уверенно ответил он. – Можно и ребят захватить.
Васька всегда готов, Валере некогда: он в школе упущенное наверстывал. Борю я приглашать поостерегся: во-первых, парень работает в магазине грузчиком, устает, а во-вторых, стоял сейчас Боря в коридоре возле окна с красивой Эммой и что-то ей смешное рассказывал. Эмма вежливо улыбалась и по привычке делала движение, как будто откидывает назад, за плечо, роскошную косу, которой уже не было. Свои короткие волосы она прятала под косынкой и была похожа на тетеньку с плаката, которая подносила палец к губам: тихо, мол, враг подслушивает. Васька крутился рядом, ему, видно, очень хотелось развеселить печальную Фоку, да остерегался он. Недавно Боря оттаскал его за ухо – уши у стриженого мальчишки сразу под руку попадаются. А дело все в том, что Ваське вздумалось при ребятах закричать:
– Парни, как расшифровать РСФСР? «Ребята, Смотрите, Фока Сопли Распустила! РСФСР!»
Распустить сопли, однако, пришлось ему самому.
На следующий день мы втроем прошагали по расчищенной танком дороге к каким-то деревянным сараям с трубами и слепыми окошками. На железных столбах провисали толстые провода. Отец открыл чмокнувшую дверь, и нас обдало гарью. Кругом все дымилось, искрилось и булькало. Папа велел идти следом за ним и ничего не хватать. Какие-то люди в брезенте двуручными ковшами разливали металл в формы. Мальчишка в телогрейке, похожий на моего Мишу (мне многие казались на него похожими – скучал я по нему), жарил на железном листе пшеничные зерна. Папа не раз приносил мне их в кармане, зерна были очень вкусные, и я просил принести еще.
– Мишка! – услышал я окрик того, «сахарного», охранника. – Где твое место?
Мишка, затолкав горсть зерен в рот, умчался в дым и гарь. Охранник сидел на перевернутом ящике с палкой в руке вместо винтовки и пыхтел, отдуваясь. В «литейке» было не жарко, ветер гулял по цеху, а дышалось тяжело. Мы с Васькой, выбежав из сарая, еле отплевались черным. «А где же огнеметы?» – вертел я головой.
Папа вечером объяснил, сколько надо потратить времени и сил, чтобы получился этот дракон, пожирающий немецкие танки. Он вытащил из кармана горсть жареных зерен, но я замахал руками и с трудом выговорил, что не нужно больше носить никаких зерен – мы же не голодные. Папа не удивился, только внимательно посмотрел на меня и сказал:
– Да, мы-то не голодные. – Потом подумал и добавил: – Завтра попрошу военных полевую кухню с кашей к цеху подвезти.
Молодец, папка, догадался! А вот насчет того, что сыну играть во что-то нужно, никак понять не мог. Война войной, а играть-то хочется. А игрушек нету. Начал я к отцу подлизываться: все-таки люди заводские, вон какие штуки делают, неужели никакой игрушки смастерить не могут? Папа слушал невнимательно, хмурится – видно, опять им какие-то нужные детали не доставили. Детали эти доставляли на самолетике «У-2», который, к нашей радости, садился прямо в степи и катил на лыжах к заводу. Встречать его мы, мальчишки, бегали всей оравой. Летчик сердито махал нам рукой из открытой кабины – куда лезете! А мы уже тут, впереди самолета. Парни в дымной одежде выбегали из цеха, принимали от летчика какие-то длинные штуки, завернутые в масляные тряпки. «Что это?» – гадаем мы. А летчик так небрежно: «Колбаса!» Да, колбаски бы сейчас неплохо отведать… Вчера вон достал где-то Васька жмых (выжимку такую из съедобных растений и семян, скотину ей кормят) – так с голодушки этот жмых хорошо пошел.
