© Молчанов Н.Н., наследники, 2011

© ООО «Алгоритм-Издат», 2011

© ООО «Издательство Эксмо», 2011

Поздней осенью 1900 года по одной из аллей Люксембургского сада мимо холодных статуй и уже потерявших листву деревьев проходил высокий, немного сутулый, седеющий мужчина, весь в черном. Преподаватель философии коллежа иезуитов на улице Вожирар Анри де Голль время от времени бросал то суровый, то мягкий взгляд на шагавшего рядом с ним сына Шарля, которому в этот день исполнилось десять лет. Они возвращались из театра Сары Бернар. Мальчик дождался, наконец, обещанного подарка, в руке он держал программу «Орленка», спектакля Эдмона Ростана. В последние месяцы Шарль столько слышал о нем! О Ростане говорили, что стоит ему захотеть, и завтра он будет королем Франции, так велика его слава!

Она засияла еще три года назад, после постановки знаменитой героической комедии «Сирано де Бержерак». Ростан воскресил старинное искусство стихотворной романтической драмы. Его главный герой Сирано заставлял плакать и смеяться одновременно. Отважный, благородный, остроумный гасконец, со смешным огромным носом, казалось, воплощал самые лучшие качества типичного француза. Новая пьеса «Орленок» была несравненно слабее. Злосчастная судьба сына Наполеона, так называемого Римского короля, оказавшегося после падения императора фактическим пленником австрийского королевского двора, вообще мало походила на ее изображение в пьесе. Ростан невольно подтвердил справедливость слов Наполеона о том, что от великого до смешного – один шаг. В «Орленке» трагедия смешалась с дешевой опереттой и, несмотря на блестящие александрийские стихи, великолепную игру актеров, пышное оформление пьесы, получилась банальная мелодрама. И все же «Орленок» затмевал успех действительно замечательной пьесы «Сирано де Бержерак» и производил Фурор. Впрочем, пьесы, как и книги, имеют свою судьбу в зависимости от головы читателя или зрителя!

А французы в дни, когда начинался новый век, оказались необычайно восприимчивы к напыщенной риторике на тему о Родине, Величии, Франции. Если речь заходила об унижении национальной святыни, об имени Наполеона, а об этом и напоминал Ростан в «Орленке», возмущенное патриотическое чувство доходило до экстаза. Уже тридцать лет французы болезненно переживали позор поражения во франкопрусской войне 1870–1871 годов. Франция познала тяжкое горе побежденных: у нее отняли Эльзас и часть Лотарингии, заставили платить огромную пятимиллиардную контрибуцию. Франции, как заявил Бисмарк, оставили лишь глаза, чтобы оплакивать свои несчастья…

Три десятка лет не только не ослабили чувства унижения, но превратили его в жажду отмщения. Франция вновь стала сильной. На Всемирной парижской выставке 1900 года она демонстрировала свои богатства, достижения и таланты. Теперь боль от старых ран стала невыносимой. Французы ничего не забыли, статуя захваченного врагом Страсбурга на площади Согласия неизменно покрывалась траурным крепом, а ее подножие утопало в цветах. Дух реванша, грозно созревая, выражался в самых неожиданных вещах. В моду вошли матросские береты для мальчиков с надписями вроде «Мститель», «Бесстрашный», «Неукротимый». Такая золотая надпись украшала и голову десятилетнего Шарля де Голля, возвращавшегося с представления «Орленка» как во сне: настолько его потрясла пьеса. Взгляд блуждал по сторонам, а в ушах не умолкали великолепные, звенящие стихи Ростана. Тирады старого наполеоновского солдата Фламбо, страдания несчастного «белокурого Бонапарта», игравшего на сцене в солдатики, любимое занятие маленького Шарля, – все волновало его. Слова сына Наполеона отдавались в сознании ребенка звучным эхом: «О царственная слава! Имперский трон, порфира и орлы!» Глаза наполнялись слезами, когда он вспоминал раннюю смерть Римского короля, покидавшего мир с очередной звонкой фразой: «Скорей коня, к отцу спешить я должен…»

Словом, Ростан безраздельно и надолго завоевал сердце Шарля. Видно, не зря мать еще раньше завивала и причесывала ему локоны под Римского короля, а вокруг его тонкой шеи обычно лежал туго накрахмаленный воротничок, подобный тому, в каком великий актер Коклен исполнял роль Сирано.

Правда, тогда все французские дети, выраставшие в атмосфере националистического психоза, легко поддавались обаянию барабанного боя, пушечной канонады, сверкания оружия и трепета боевых знамен. Но юный Шарль де Голль оказался особенно восприимчивым ко всей этой патриотической бутафории. Культ восторженного патриотизма, давних традиций, страстной национальной гордости безраздельно царил в семье, где он воспитывался. Здесь часто с грустью говорили о поражении Франции во франкопрусской войне. На всю жизнь запомнится Шарлю де Голлю рассказ матери об отчаянии, которое она испытала однажды в детстве, увидев своих родителей, горько плакавших при известии о капитуляции в 1870 году армии маршала Базена. О горестных днях поражения особенно часто напоминал отец Шарля, участник злосчастной войны. Лейтенант мобильной гвардии Анри де Голль сражался против пруссаков, осадивших Париж, был ранен в бою около местечка Стен. Он не раз возил своих детей на бывшее поле битвы и показывал им памятник погибшим с изображением сломанного меча и эпитафией, которую они с волнением читали: «Меч Франции, разбитый в доблестных руках павших, будет снова выкован их потомками».

Анри де Голль часто водил детей на прогулки по историческим местам Парижа и его окрестностей, рассказывая по пути о самых славных эпизодах истории Франции. Юный Шарль де Голль восторженно проникается чувством патриотической гордости. О самых сильных впечатлениях своего детства он напишет много лет спустя: «Ничто так не поражало меня, ребенком попавшего в Париж, как символы нашей славы: Собор Парижской богоматери, окутанный ночным сумраком, Версаль в его вечернем великолепии, залитая солнцем Триумфальная арка, трофейные знамена, колышущиеся под сводами Дворца инвалидов».

Анри де Голль показывал детям исторические памятники с таким же видом, с каким он давал им потрогать свою военную медаль 1870 года. Ведь эти памятники тоже были своего рода фамильной гордостью. Уже в раннем детстве Шарль де Голль узнал о своих предках, на протяжении веков помогавших королям «создавать» Францию.

Далеко не каждый из его сверстников, происходивших из старинной французской знати, мог похвастаться тем, что еще в 1210 году славный король ФилиппАвгуст пожаловал Ришару де Голлю ленное владение в Эльбеже.

Особенно заметный след оставил участник Столетней войны храбрый шевалье мессир Жеан де Голль, правитель Орлеана. В 1406 году с отрядом арбалетчиков он переправляется через Сену и штурмует Шарантон, в 1413 году король поручает ему защиту ворот СенДени, которые осаждал герцог Бургундский, а через два года он участвует в знаменитом сражении при Азенкуре, окончившемся поражением французов. Когда англичане захватывают Нормандию, Жеану де Голлю предлагают перейти на службу к английскому королю. Подобно своему далекому потомку, он отказывается стать коллаборационистом, теряет свои владения и обосновывается в Бургундии; король Франции вознаграждает его за верность и наделяет владением в Кьюзери…

Генеалогическое древо де Голлей дает новые ветви, и на страницах истории упоминается то один, то другой представитель рода, носившего имя, столь созвучное с названием древней Галлии, на земле которой возникла Франция. К началу XVIII века предки Шарля де Голля превращаются из представителей «дворянства шпаги» в «знать мантии». Наместники, советники парламентов, судебных учреждений, адвокаты, прокуроры сменяют друг друга в фамильном списке.

Но вот наступает Великая французская революция, и советник парижского парламента ЖанБатистФилипп де Голль, как и все дворяне Франции, ощущает на себе ее железную руку. Он разорен, а при Конвенте посажен в тюрьму. Контрреволюционный переворот 9 термидора спасает его; на другой день он уже на свободе, а затем постепенно приспосабливается к новым временам. К концу правления Наполеона он становится директором военной почты Великой армии. А его сын ЖюльенФилипп де Голль соединяет уже порядком высохшую ветвь дворянского рода с промышленной буржуазией севера. Он женится на Жозефине Мэйо из семьи владельцев табачной фабрики в Дюнкерке. И у нее был хотя и более скромный, но приличный список предков. Один из Мэйо в XVIII веке строил по приказу Вобана укрепления Лилля.