Дети – что-то такое призрачное и не вызывающее никаких чувств. Отсутствие биополя и сущности – особенность его подвида, норма. Короткий жизненный цикл – следствие мутации. Все было просто… до Орочимару. Отношения с омегой изменили его, и Кабуто понял, что он если уже не причиняет, то обязательно причинит хрупкому омеге боль. Это осознание огорошило его, заставило делать ошибки: бета и ошибки – несопоставимые понятия, - например, спихнуть, а иначе это и не назовешь, Орочимару Учиха Гурен, даже уйти, в конце-то концов, страшась собственной природы, которая с каждым годом неумолимо отсчитывала срок его сравнительно короткой жизни.
Одним только богам и ему самому известно, что беты тоже могут страдать, что их сердце может болеть, что они способны потерять сон и аппетит, что его может разрывать на части от эмоций и невозможности их выразить, потому что не знаешь – как. Только он знает, как это – любить. Но в тот день, когда Орочимару так неожиданно снова появился в его жизни, он, бета, опять совершил ошибку, оставшись, как бы странно это ни звучало, бетой. Да, позже, когда Шиин стало известно обо всем, они поговорили, его, к слову, отчитали, зацеловали, заверили в своих чувствах страстным шепотом и попросили больше не бросать, снова и снова признаваясь в любви, но Кабуто понимал, что их отношения в тот момент держались только на чувствах самого омеги, поэтому он поставил себе цель – стать другим ради того, кого любил сам.
Не мог Якуши, даже по прошествии семи лет, сказать, что он достиг своей цели, хотя упорно шел к ней, порой перебарщивая, порой чего-то не понимая, порой ошибаясь, порой возвращаясь к исходной точке, но он старался, у него было, для кого стараться. Супруг и сын. Мог ли он, бета, надеяться на такое? Да он даже мечтать о подобном не мог, потому что, раньше, не видел смысла в семье, тем более с омегой, да ещё и с ученым, который возложил себя на алтарь науки и профессии, а вот теперь он не видел смысла жизни без них. Сколько ещё ему отведено богами? Тридцать? Сорок лет? Как бы там ни было, он не собирался отказываться от своей семьи, как и они от него. Не тогда, когда он, наконец, понял, что любовь – это целый мир, воплощенный в двух, самых дорогих ему людях.
- Что? – слегка прищурившись, спросил Орочимару, заметив с какой нежностью и любованием смотрит на них с сыном супруг
- Обед по расписанию, - четко, без единой лишней эмоции, лишь взглядом выдавая то, что готов смотреть на возлюбленного и сына вечность, ответил Кабуто, а после улыбнулся, едва заметно, в ответ на улыбку омеги и мальчика, пытаясь вложить в эти сокращения семнадцати лицевых мышц хотя бы толику того, что творилось сейчас у него на душе
- Обед! Обед! Обед! – требовательно выкрикнул Тоширо, и омеге ничего не оставалось, как подняться, не выпуская сына из рук, и покинуть кабинет, направляясь к ближайшему кафе и чувствуя, как бета, словно защищая их незримыми и неощущаемыми ментальными нитями, следует за ними
Орочимару, выйдя на улицу, сразу же был собственнически взят за руку, что спровоцировало девяностолетнего омегу на детский, смущенный смешок. Кабуто поцеловал его в румяную щеку, после чмокнул малыша, тем самым вызывая недоуменный взгляды прохожих, которые откровенно, изумленно, недоуменно пялились на странную парочку. Но самому Орочимару, когда он сжал ладонь супруга в ответ, было все равно на эти толпы, потому что любимый был рядом с ним. Да, семь лет не прошли бесследно, и у тридцатитрехлетнего беты появились едва заметные, мимические морщинки, но сам омега не особо переживал по этому поводу. Во-первых, потому, что сильно и искренне любил, а, во-вторых, потому, что он уже больше года, в рамках проекта «Энигма», трудился над препаратами Б-Х* (*«би-икс») и Б-Y* (*«би-игрек»), которые, в перспективе, могли не только продлить жизнь его возлюбленному, но и пробудить его сущность беты.
- Да поймите же вы, в конце-то концов! – омега, наклонившись над грубым, деревянным столом, который был завален бумагами, чертежами и проектами, показательно стукнул кулаком по столешнице, устремив свой, блещущий негодованием взгляд на слегка обрюзгшего альфу напротив. – Древние не просто так запечатали эту гробницу и выгравировали на лунном камне предостерегающие символы! Нельзя её вскрывать! Я чувствую! Джиробо-сан, - мужчина устало выдохнул, уже обеими руками упираясь в столешницу, - поймите, это не просто закорючки, это язык Древних, это послание, - и вновь багряноволосый посмотрел на мужчину, ища в его глазах понимание, которого там, естественно, не оказалось
- Нагато-кун, - мужчина, брезгливо скривившись, поправил меховой воротник теплой куртки, а после небрежно сгреб все чертежи в охапку, сжав тонкую бумагу в своем громадном кулаке, - ваш удел – расшифровка криптограмм и консультативная диагностика, не более. Решения же, - альфа фыркнул, хотя его биополе не всколыхнулось ни на йоту, но взгляд главы экспедиции и доверенного лица спонсора исследований и так был более чем выразителен, - принимаю только я, - Джиробо, шестидесятилетнего альфу, этот омега раздражал в принципе, в первую очередь потому, что он постоянно лез не в свое дело
Изначально, как только ему поручили курировать столь знаменательный и обещающий внушительную прибыль проект, он был кардинально против того, чтобы в экспедиции участвовал омега. Северные Льды – не место для изнеженных омежек, которые должны заниматься домом, ублажать супруга и воспитывать отпрысков, но этот омега был упрям до безобразия, сунул свой нос в каждую щель, был пронырлив, как корабельная крыса, ещё и командовать пытался, подтачивая его репутацию. Но главным и, по его мнению, самым отвратительным было то, что муж этого крысеныша относился к супругу с завидным попустительством, позволяя ему слишком многое, тем более сейчас.
У него было четкое указание от хозяина – найти залежи лунного металла или лунного камня и добиться монопольного права на их добычу и переработку, а этот омега тормозил работу уже больше года, настаивая на том, что где-то на стенах он увидел, прочел и перевел предостережение от Древних. Сам Джиробо считал это все чистой воды выдумкой, находя рациональное зерно только в том, что кто-то, к слову очень разумный, но явно не Древний, припрятал от глаз людских источник внушительной прибыли, а для вот таких вот суеверных фанатиков ещё и на стенах что-то понакалякивал, мол, «не подходи – убьет», но он сам фанатиком не был, ценил лишь свой счет в банке и готов был из шкуры вон лезть, чтобы его пополнить, поэтому преграда в виде истеричного омеги казалась ему, по меньшей мере, смешной. Впрочем, прямо указать стервецу на его омежье место он тоже не мог, потому как знал, что тот состоит в прямом и косвенном родстве с сильнейшими кланами Японии, вступать в конфликт с которыми его хозяину было не с руки, да и его муж, Намикадзе Яхико, имел достаточно широкие права первооткрывателя, с чем тоже нужно было считаться.
Сперва он, как оказалось легкомысленно, надеялся просто откупиться от этой неугомонной парочки, тем более что деньги, даже Великим Кланам, никогда не были лишними, но, вновь-таки, чета оказалась идейной, а у него – сроки, поэтому и пришлось прибегнуть к радикальным мерам. Тянуть со вскрытием последнего яруса полости, в котором, судя по разведданным, и находились залежи лунного камня (боги! да там, кажется, все было сделано из этого камня), он больше не мог, потому что хозяин требовал результаты, пока в Северных Льдах не объявились конкуренты, способные предложить Намикадзе более выгодную сделку. В общем, сегодня он перестал ходить вокруг да около, учтиво кивая в ответ на протесты омеги, и прямо заявил, что, как только прибудет необходимая техника, они приступят к вскрытию последнего яруса полости, и это не обсуждается. Омега, как он и предполагал, взбеленился, да ещё, что, по мнению альфы, было просто уродством каким-то, начал давить на него своей ментальной силой, а он, все-таки имея уважение к слабому полу, ответный удар нанести не мог, хотя хотелось, прям до багровых пятен перед глазами.
