Сасори выровнялся в кресле, уже примерно зная, о чем пойдет речь, как и догадываясь, что давить на него не перестанут, разве что теперь будут более осторожны и обходительны.
- Здравствуйте, Сасори-кун, - Момочи был сегодня как никогда вежлив, выглядел непривычно в просторной темно-зеленой рубашке и темных джинсах, да и сам тон голоса мужчины явно не внушал доверия
- День добрый, Забудза-сан, - Акасуна расправил плечи и гордо вскинул голову. – Чем обязан вашему… - альфа на миг запнулся, сжавшись, судорожно пытаясь вытолкнуть из легких превратившийся в ком воздух, вцепляясь пальцами в подлокотники кресла и с трудом заканчивая фразу, - визиту?
- Да так, хотел уточнить кое-какие моменты, - Забудза непринужденно сел на диванчик для посетителей и, намотав на кулак тонкую, декоративную цепь, слегка её дернул. – Вы же не против, Сасори-кун, что я заявился к вам с довеском?
- Ваше право, - Сасори едва сдержал себя, чтобы не фыркнуть, но вытренерованное годами поведение беты все же взяло свое, и фраза получилась более чем обыденной, хотя, признаться, далось ему это с неимоверным трудом
Довеском Момочи назвал никого иного, как, по сути, ребёнка, который, склонив голову, покорно уселся у его ног, как верный щенок. Именно этот малыш, хотя, судя по внешнему виду, уже подросток, но очень хрупкий и тонкий, и заставил Акасуну на миг потерять дар речи и толику самообладания. Мальчишка был одет в розовое юкато с черными рисунками, которое плотно облегало его изящное тельце. Черные, как смоль, волосы густой волной рассыпались по плечам и спине мальчика, скрывая его лицо, но все же Акасуна успел заметить, что у него большие глаза антрацитового цвета и нежно-белая кожа, к тому же, мальчик был омегой, причем, очевидно, пробудившейся не так давно, возможно, у него вообще была всего лишь одна течка.
- Я вас внимательно слушаю, Забудза-сан, - Сасори старался не отвлекаться на чарующий запах молодого омеги, который медленно, но уверенно, заполнял его кабинет, и даже приоткрытое окно не могло полностью выветрить этот пронзительный в своей свежести аромат, что могло означать лишь одно – у мальчишки скоро течка
- Ну, переговоры, думаю, уже не столь уместны, Сасори-кун, - Момочи слегка потянул за цепочку, от чего омежке пришлось податься вперед, и Акасуна был уверен, что даже услышал едва сдерживаемый всхлип, но, посильнее стиснув губы в тонкую нитку, красноволосый все же смог сконцентрироваться на разговоре, терзаясь мыслью – неужели Демон прознал о его прошлом?
- Вы довольно-таки умело смогли обойти меня, - Забудза хмыкнул, но надменность и самоуверенность выражали и его взгляд, и коварная ухмылка, что не могло не натолкнуть Акасуну на мысль, что капитулировать тот явно не собирается, - но все же не все мосты были сожжены
- Насколько мне известно, Забудза-сан, вы получили прямой приказ, - безапелляционно и со знанием дела парировал Акасуна, будучи уже осведомленным о том, что ходатайство Учихи по поводу его персоны было более чем дельным, а соответственно, Красная Луна должна была отступить
- Это, да, но… - мужчина хищно оскалился, ещё сильнее натянув цепь, от чего мальчишка, не удержавшись, плюхнулся к его ногам. – Приказ был таковым: не давить на вас, но только до той поры, пока вы сами не пойдете на уступки
- Мой ответ – нет, - коротко и ясно, но эти слова дались Сасори с невероятным трудом. Запах молодого омеги окутал его полностью, проникая в каждую клеточку тела, подбираясь к сущности и вызывая жгучее желание воспрепятствовать, отобрать, защитить, сделать своим. Неуместное, странное, неконтролируемое желание, и это учитывая то, что на выдержку Акасуна не жаловался и что раньше он так реагировал только на одного омегу – на Дея. Что же изменилось? Что было не так? Почему этот мальчишка нарушил его стойкое спокойствие? Откуда это ощущение принадлежности омеги только ему?
- Вижу, вас заинтересовал мальчишка, Сасори-кун, - не без ехидства подметил Момочи, вновь дернув за цепь. – Что ж, позвольте представить: Хаку – моя собственность. Малыш, - альфа почти ласково потрепал мальчика по волосам, - поздоровайся с Сасори-куном
- Здравствуйте, - едва слышно сказал мальчик, а после повернул голову в сторону красноволосого, тут же столкнувшись с ним взглядом и едва заметно улыбнувшись
Сасори не мог дышать, не мог двигаться, не мог трезво мыслить и, тем более, не мог контролировать себя. Мальчик был прекрасен, утончен, изящен, чист, и, а это отчетливо чуялось по его запаху, не мечен, но, в то же время, столько боли и горести было в этом кротком взгляде, в этой робкой улыбке, что Акасуне на миг и самому стало больно, где-то внутри, там, где бесновалась его сущность. Альфа смотрел на этого, по сути, ещё ребёнка, и давился собственным негодованием, был поражен, причем неприятно, до побелевших костяшек пальцев, когда увидел на шее мальчика ошейник с выгравированным на нем именем Момочи. Омега был маткой – и это неоспоримый факт, к тому же маткой, которому дали имя, маткой, у которого скоро должна была начаться течка. Злость и гнев вместе с током крови ударили Акасуне в голову: это ж за какие такие заслуги мальчишка получил имя? Что мог такого сделать этот ребёнок, этот омега, чтобы ему присвоили имя? Быть великолепной шлюхой – вот что, иначе никак. Сасори, взбудораженный этой догадкой, и думать позабыл о чистом запахе мальчишки, не это его сейчас волновало, не это рвало его ментальные щиты в клочья, не это освобождало из оков его сущность, запах отошел на второй план, оставив только полный мольбы и просьб взгляд омеги, взгляд затравленного, едва живого существа.
- Хаку – мой подарок, - как ни в чем не бывало, продолжал Момочи, улыбаясь лишь уголком губ, - за верную службу Красной Луне, разумеется. Он, - альфа оскалился и резко вздернул мальчишку вверх, сильно сжимая его лицо в своей, казалось, огромной ладони, - моя личная матка, что я уже и собираюсь доказать через пару дней
Во взгляде омежки была только покорность и смиренность, но, где-то глубоко внутри этих антрацитовых глаз, Сасори увидел ненависть, причем полыхающую так ярко, что об неё невольно можно было обжечься. Мальчишка был необычен – это красноволосый признал сразу, вот только эта необычность вызывала в нем боль, сперва душевную, выворачивающую его сущность наизнанку, а теперь и физическую. Акасуна всматривался в эти глубокие, завораживающие своей таинственностью глаза и никак не мог понять причину двойственности своих чувств. С одной стороны он ненавидел этого омегу, фактически шлюху, которая бунтовала против своего хозяина, которая уже принадлежала кому-то, которая была всего лишь подстилкой для многих, маткой, призванной лишь выпячивать зад и воспроизводить потомство, но с другой… с другой стороны все было сложно.
Акасуна задыхался, будто его шею сдавили невидимыми клещами, будто ворот рубашки превратился в удавку, будто это на нем был ошейник принадлежности. Все тело ломило и выкручивало, будто он несколько часов проспал в неудобной позе, будто его вытянули на инквизиторской дыбе, будто само по себе тело было не его, а чем-то инородным и отдаленным. В груди полыхало пламя злости, огонь подбирался к его сущности, которая рычала и была готова к броску, жар разливался по венам, окутывая гневной дымкой, искажая мир перед глазами, окрашивая его в багровые цвета крови. Челюсть сводило болью, будто ему сейчас нарочито медленно ломали кости, будто впивались когтями в кожу, будто разделяли мышцы на ниточки и вили из них веревки. А ещё была обида, такая горькая и непередаваемая, такая предрешенная и глубокая, такая хорошо скрываемая, но разъедающая внутри, такая, что порождала ненависть к самому себе. Обида душила его, рвала изнутри, подкатывала к горлу, билась внутри него, смешивалась с сущностью, желала выплеснуться и вцепиться обидчику в горло, но, понимая свою обреченность, только и могла, что стекать по щеке жаркой капелькой слезы.
Сасори дотронулся до своего лица, ощущая под пальцами влагу, и, в тот же миг, видя, как прозрачная капелька скатывается по щеке мальчишки, скапывая на пол и теряясь в ворсе ковра. И Акасуна понял – это были не его эмоции, не его ненависть, не его обида. Это были чувства мальчика… омежки… его омежки… его Пары. И альфа не сдержался, впервые за долгое время полностью раскрывая свое биополе, которое всколыхнуло атмосферу вокруг, от силы которого дрогнули бумаги на столе, от мощи которого затрепетало пространство, тугие витки которого устремились к альфе-конкуренту и его омеге, желая подавить первого и заполучить второго.
