— Да ты в своем уме? — вскричал Равиль, вспыхнув от возмущения. — И не смей называть этого ребенка щенком! Я принял его, как собственного сына. Ведь своих заводить я даже и не пытаюсь. Наш брак с Сарой остается формальным!

Лицо офицера стало серьезным и сосредоточенным, и он понимающе кивнул.

— Равиль, я тебе верю, просто слегка поддразниваю. Я знаю, что ребеночек нашей Сары не от тебя. Я так еще ранее предполагал, что вы в дальнейшем поженитесь, не знаю, почему. Наверно, просто вы много вместе испытали, живя со мной, негодяем, в одном доме, что вас тогда и сроднило…

— Мы сразу с ней договорились, что никаких отношений между нами не будет, — твердо продолжал Равиль. — Ну, в смысле постели. Причем, именно она инициатор этого. Наверно, не может забыть пережитый в Освенциме кошмар, когда ее жизнь висела на волоске. От кого ребенок, я даже у нее не выспрашиваю, наверно, она и сама не знает. Но он очень хороший, тихий и спокойный мальчик. Он полюбился мне, в отличии от сыночка моей сестры и двоюродного брата, который, если честно, меня порядком раздражает.

Они замолчали, и каждый задумался о своем, и Равиля опять потянуло к офицеру с неимоверной силой. Но, раз уж они заговорили о своих семьях, он понимал, что обязан сообщить Стефану о письме Анхен и показать ему фотографию дочки, тем более, что для этого был вполне подходящий момент.

— Я привез тебе… — начал было он, но Стефан прервал его властным жестом.

— Ева — не от меня, — уверенно заявил он.

— Ева? — поразился Равиль. — Ты даже знаешь, как ее зовут?

— Да, знаю, у меня свои информаторы.

Тут уж наступила очередь Стефана отворачиваться и прятать глаза.

— Она — от Ганса. Анхен обвела меня вокруг пальца. Ганс, оказывается, не раз захаживал к ней в общежитие. Она спала с нами обоими одновременно. Я никогда не вернусь к ней, Равиль, хотя и осуждать тоже не могу. Не сомневаюсь, что я ей нравился больше, чем Ганс, но в настоящее время ей выгоднее быть женой пропавшего без вести офицера, чем офицера-инвалида. Как матери-одиночке, ей назначат солидное пособие. А если появлюсь я, то может возникнуть множество проблем.

— У меня фотография девочки есть, — робко сообщил Равиль.

— Давай сюда!

Стефан решительно протянул ему ладонь.

Ах, как бы хотел сейчас Равиль, чтобы вот этим жестом Стефан пригласил его в постель! У него даже все в паху вдруг свело так, что он едва не заскрипел зубами от вожделения и боли. Но, вместо этого, пришлось достать письмо и фотографию ребенка. Письмо мужчину не заинтересовало — даже не взглянув, он отложил его в сторону, — а вот снимок рассматривал долго, и взор его смягчился.

— Она очень похожа на женщин из нашей семьи, — удовлетворенно кивнул он. — Ну, хорошо, что действительно оказалась Краузе, а не от покойного Отто Штерна. Ведь Анхен и на него вешалась тоже. А знаешь, почему я считаю, что девочка от Ганса? Он ведь был помешан на нацистских идеях. Именем Ева звали жену Гитлера, а я всегда хотел назвать свою дочку Марией. Как только я узнал, на какое имя пал выбор Анхен, у меня в душе все перевернулось. Неужели она все же любила этого скота, моего брата? И тогда я отказался от нее. У Анхен есть мой дом, мои деньги, моя фамилия, и пусть живут теперь как хотят.

— Женщинам нельзя верить, — полушутливо подвел итог их разговору Равиль, пытаясь смягчить тяжелый момент, и, чтобы отвлечь любимого от тягостных размышлений, тут же ловко и переключил его мысли совсем в другое русло. — А теперь давай, рассказывай, кто тут твой любовник? Только не плети байки, что у тебя никого нет!

Вопрос этот был совсем не безосновательный, так как Равиль, увидев покалеченного и кособокого Стефана, подумал было, что дела мужчины совсем плохи и он растерял былую мужскую силу.

Однако теперь, сидя перед ним, ощущая игривый взгляд блестящих глаз, а так же созерцая красноречивую выпуклость в области ширинки, он с радостью осознавал, что опасения оказались беспочвенными. Его мужчина не потерял вкус и стремление к жизни и по-прежнему горел желанием. Эти мысли будоражили кровь и одновременно возбудили ревность. Не мог такой мужчина, как Стефан, столько лет быть один!

Однако тот, скромно потупив глаза, изрек:

— Ох, про что ты говоришь, Равиль? Я ведь завязал с этим видом спорта и перешел на бои вручную, сам с собой. Так что если ты приехал ко мне за сексом, то зря. Я давно сошел с дистанции. Да и кто может положить глаз на такого квазимоду, сам подумай?

И он замолчал, недобро сузив светлые глаза. А Равиль в ответ аж задохнулся от негодования и горя! Ему, получается, давали отставку! Стефан подумал, что он приехал в расчете на секс! В глазах парня все смешалось, ему стало дурно.

— Да будь ты проклят! — с горечью выдавал из себя Равиль. — Ты, конечно, хороший человек, но такая сволочь!!! Как же тебе нравится меня унижать! Я приехал, потому что я тебя люблю и жить не могу без тебя! Я буду с тобой всегда и никогда не гляну в сторону другого мужчины, даже если тебя не станет!

— Ну, а к чему тогда расспросы о моей интимной жизни? — ловко парировал Стефан. — Думаешь мне, такому уроду, легко смотреть на тебя, красавца, и ловить твой жалостливый, полный сострадания взгляд?

Итак, он все же заметил… Равиль поджал губы и резко отвернулся. Это было просто невыносимо. Был момент, когда он пожалел любимого, но уже не сейчас, когда в беседе он вполне удостоверился, что перед ним прежний сильный человек, которого он полюбил ранее. Да и было бы по-иному, все равно он никогда не отказался бы от него!

— Мне не нужна ничья жалость, а тем более — благотворительность, — жестко отрезал Стефан. — Если ты приехал ко мне с целью переспать, или с предложением помочь деньгами, или еще с чем-то подобным, то катись к черту, Равиль!

При этих словах Равиля пронзила такая острая боль, что невозможно было ее выразить. Он закрыл глаза, и, тяжело дыша, сосчитал до пяти, и приподнял ресницы. В нем вдруг проснулись злость и негодование, перемешанные с обидой, такие сильные, что могли сокрушить даже камень.

— И. Не. Надейся, — ледяным тоном, сквозь зубы произнес он. — Я никуда и никогда от тебя не уйду, господин офицер. Была надо мной твоя власть, но она закончилась, и все поменялось. В другой раз я приеду, привезу тебе лакомства, чтение, хорошую одежду. Я не забыл, как ты одевал меня, когда мы жили вместе. Я ходил в самых качественных вещах. А ты сейчас сам одет, точно бродяга с большой дороги. Я привезу тебе шерстяной костюм, кашемировое пальто и батистовые сорочки. И журналы, самые интересные, все подшивки за текущий год. И хлеб из моей пекарни. И мне все равно, что ты обо мне думаешь. Ты дал мне все, что у меня сейчас есть, в том числе и жизнь. То, что я сейчас благополучен — это исключительно твоя заслуга. Я ничего не забыл, офицер Стефан Краузе. Ни-че-го. Не буду тебе повторять ни про газовою камеру, ни про мою сестру, ни про барак смертников, ни про часы, которые меня сделали богатым человеком. А будешь упорствовать, седой и вредный ты черт, так я начну переводить деньги вашему заведующему, чтобы тебя здесь лучше обслуживали, даже если ты меня никогда не захочешь больше видеть. Вот! Ты мой теперь и навсегда. Никому и никогда не отдам. Только мой! И никуда я не поеду. Я деньги истратил на паровоз и уеду теперь, только когда сочту нужным! И ты мне теперь не указ!

Во время тирады Стефан сидел полностью ошарашенный, у него даже рот от изумления приоткрылся, и он совсем не знал, чем ответить на столь явное проявление бунта.

Закончив гневную речь, Равиль поднялся со стула и принялся самым естественным образом раздеваться. Он медленно и аккуратно снимал с себя предмет за предметом, вешал на спинку стула, на котором сидел Стефан, самым интимным образом, как можно ближе к нему наклоняясь, пока полностью, сняв черные трусы, не обнажился.

— Ух ты! — пораженно выдохнул Стефан. — Хорош! Поправился, в плечах раздался… Уже не мальчик, но мужчина. И все же не надо делать из меня сексуально озабоченную тварь. Я не готов, Равиль. Я не ожидал твоего приезда.