Днем Равиль ходил истомленный любовью, от счастья просто не чувствовал под собой ног. Он летал, словно на крыльях, и внутри у него царила сладкая невесомость, от которой замирало и падало куда-то вниз его сердце. Иногда Равиль просто подолгу сидел, замерев без движения, без книги в руках, погрузившись в свой сказочный мир любви. И жил ожиданием, когда придет он и снова наполнит его до краев, словно сосуд, пьянящий нектаром.

Стефан пригласил портного, который снял с Равиля мерки и сшил юноше гардероб — два домашних костюма, один полотняный, а другой из мягкой фланели; батистовую пижаму, брюки, несколько сорочек, шерстяное пальто и пару теплых и крепких ботинок. Стефан всегда обращал внимание на внешний вид своего друга и был готов разбиться в лепешку, лишь бы любимый парень был хорошо и добротно одет.

Теперь Равиль получил возможность гулять на улице. Делать это можно было в утренние часы и в будние дни, когда в городе почти не было немецких солдат и офицеров, за исключением патрульных. Юноша надевал пальто, кепочку, обматывал вокруг шеи шарф, связанный для него Эльзой, и отправлялся на прогулку. Ему было очень приятно находиться в этих новых и таких хороших вещах, надежно защищающих его от осеннего пронизывающего ветра.

В эти часы он почти забывал, что он узник концлагеря, если бы не две нашивки на его одежде. Одна свидетельствовала о расовой еврейской принадлежности, а на другой чернилами был написан его личный лагерный номер. Во внутреннем кармане он постоянно носил бумагу, заменяющую ему удостоверение личности, в которой говорилось, что он узник Биркенау и слуга офицера Краузе.

Конечно, он боялся столкнуться с немцами, поэтому выбирал для своих прогулок не центральные дороги, а обходные пути. Однако встречи с солдатами были неизбежны, но, к счастью, те не обращали на него ни малейшего внимания. Они достаточно убивали на службе, а в город приезжали в отгулы весело провести время или по неотложным делам. Поэтому Равиля никто не трогал.

Однажды все же его остановил патруль — два здоровых немца со злобной овчаркой на поводке. Надо сказать, что парень значительно струхнул, у него даже ноги подкосились от страха, и он почувствовал морозный холодок, словно смерть опять прикоснулась к его коже своими ледяными губами.

Но ничего страшного не случилось, солдаты просто проверили его документы, этим и обошлось. В городе вместе с офицерами жили множество узников в качестве прислуги, а эти патрульные слишком дорожили своим теплым местом в тылу, поэтому вовсе не жаждали разъярить какую-нибудь высокопоставленную шишку и оказаться на передовой восточного фронта.

Равиль любил проходить через парк, пинать ногами мерзлые листья, смотреть на хорошо одетых дамочек, укутанных в дорогие меха и выгуливающих своих маленьких декоративных собачек, или же на проходящих мимо пожилых нянь с колясками.

Он заходил в булочную и покупал там ржаной хлеб, полюбившийся Стефану, пять рогаликов с маком и несколько пирожных. В булочной стоял такой одуряющий запах свежей сдобы, что, находясь там, он едва не падал в обморок, а цены на продукцию были столь высокими, что раньше на деньги, которые сейчас стоила одна булка, можно было накормить приличным обедом целую семью.

Парень решил, что если случится чудо, и все произойдет так, как предсказывал Стефан, и он умудрится отсюда выбраться, то они с Ребеккой приложат все усилия, чтобы открыть свою пекарню и торговать хлебом. Это стало его мечтой. Он поделился ею с сестрой, и она поддержала идею. Нужно же на что-то надеяться, хотя строить какие-либо планы в их положении было, конечно же, смешно.

Иногда он посещал местную комиссионную лавку, естественно как бы по делу, например, покупал там для Стефана ручки, тетради или еще какую-нибудь мелочь. На всякий случай, если опять остановит патруль и спросит, что он несет, юноша всегда брал у продавца товарный чек с обязательной припиской, что куплено это для офицера Краузе.

Еще Равиль раз в три дня ходил в библиотеку. Сам он пользоваться услугами общественных учреждений не мог — не имел права, — но в нее записался Стефан, и Равиль брал книги на абонемент офицера, как будто бы для него, а на самом деле — себе. За дарованную ему Краузе возможность читать книги юноша был очень благодарен. Но как он мог отблагодарить? Любые слова не отражали его настоящих чувств, да он и стеснялся лишний раз откровенничать, хотя все чаще и чаще в их совместной постели шептал на ухо своему офицеру слова любви.

Стефан тоже ходил одуревший от счастья. С его возвращением, характер Краузе сильно изменился. Словно грызущая, адская боль, которая жила в нем все эти месяцы, вдруг отпустила, и он, избавившись от демонов, впервые за долгое время дышал полной грудью. Умиротворенный, веселый, он прекратил скандалы и, несмотря на то, что частенько по выходным навещал своего друга Отто Штерна, стал гораздо меньше пить. То, что Равиль вопреки всему оказался жив, возродило к жизни его самого.

Хорошему настроению офицера также способствовала смена должности. На новой работе он чувствовал себя гораздо более комфортно. Подписывать акты о поступлении мешков с цементом, составов с кирпичом и грузовиков с щебенкой ему нравилось больше, чем вести учет трупов безвинно замученных людей.

К тому же, Стефан имел основания полагать, что труд его не так уж и бесполезен, как казалось. Пусть завод пока отстроен лишь частично, понятно, что ни красная армия, ни польское население в последствии не сравняют его с землей, и была вполне реальная надежда на то, что после войны предприятие постепенно введут в эксплуатацию и, настанет время, оно принесет пользу человечеству.

С Равилем у них установилась восхитительная близость, они так душевно общались и оказывали друг другу такие интимные ласки, что Стефану порой хотелось кричать на весь свет о своей любви.

А тут произошло еще одно счастливое событие — он получил письмо от жены с радостным известием. Анхен сообщала Стефану о своей беременности. Краузе был готов скакать до потолка, да, в общем-то, и скакал, потрясая над головой заветным исписанным листком бумаги. А вечером он писал ей в ответ:

«Моя возлюбленная жена, драгоценная Анхен! Ты сделала меня счастливейшим в мире человеком. Береги себя, ведь в тебе вся моя жизнь. Если родится девочка, то обязательно назови ее Марией. Если же будет мальчик, то пусть он носит имя моего отца. Целую тебя, бесконечно верю тебе и люблю. Твой Стефан Краузе.»

Равиль смотрел на это не без печали. Он ревновал, но одновременно испытывал мужскую солидарность, ведь ребенок — это в любом случае хорошо. Однако Стефан даже не заговаривал о том, что увидит и когда-либо возьмет на руки своего малыша, а значит, твердо верил в свою ближайшую гибель.

— Ты решил умереть, — однажды с укором сказал Равиль Стефану, целуя его шею и ключицы. — А меня заставляешь жить…

— Если будет нужно, то мы умрем вместе, Равиль, — прерывающимся голосом ответил ему Стефан, тая в объятиях любимого и задыхаясь от страсти. — Верь мне. Я больше тебя никогда не оставлю.

====== 45. Любое желание. ======

Нахлынувший на Стефана адреналин счастья довольно быстро сошел на нет. И виной этому был не его дурной характер, вовсе нет. Просто с каждым днем офицер стал чувствовать себя все хуже и хуже. Боли в груди беспокоили его, еще когда он поехал в командировку в Берлин, но они были не сильными, и поначалу мужчина просто не обращал на них внимание. Да и последние события, связанные со смертью мамы и вестью о гибели Равиля, не дали ему серьезно задуматься о своем здоровье.

Однако все же он показался в военном госпитале и проконсультировался у врача. Впрочем, визит оказался совершенно бесполезен. Доктор тщательно его прослушал и простукал и порекомендовал лечь на обследование, чтобы сдать все анализы. Стефан разозлился. В последнее время он вообще считал врачей абсолютно бесполезными людьми. Ведь большинство своих приятелей, которые ложились в больницу, вскоре после этого скоропостижно умирали.