Сидни прочитал за «высоким столом» положенную перед едой молитву, надеясь, что знакомое повторение латинских слов восстановит его религиозный пыл. Опустившись за стол, принялся за говяжье консоме, но ему не давала покоя горячность Хильдегарды и мысль, с каким пренебрежением относятся научные сотрудники к рабочим колледжа. Конечно, следует признать, что его коллеги — странная компания и не каждый захотел бы проводить с ними время. Однако, несмотря на чудаковатость каждого, трудно было представить, что кто-то из них способен на убийство. Сидни смотрел, как они молча едят суп.

Вот пожилой профессор истории Клиффорд Уотт. Еще много лет назад, в расцвете сил, он очень растерялся, когда во время войны сократили обслуживающий персонал. Постоянно спрашивал, как опускаются шторы в его комнате, потому что раньше никогда этого сам не делал. Нейл Гардинер, ответственный за набор студентов и лектор юриспруденции, владел для перемещения по стране собственным самолетом. Ходили слухи, что ему нравилось одеваться пожилой дамой и просить перевести через дорогу, когда улицы переполнены велосипедистами.

А вот Марк Мортимер, светило английской словесности, приятный собеседник, но волокита и любитель спиртного. Он часто проводил занятия, лежа на полу. И был настолько неисправим, что его студенты, изучая поэтов-метафизиков, часто звали на помощь Сидни и жаловались, что их профессор считает, будто Донн и Герберт слишком христианские.

Кроме Орландо Ричардса было еще несколько человек, с кем можно было поддерживать разговор. Особенно сварливым нравом отличался профессор математики Эдвард Тодд, который постоянно делал замечания по поводу работников кухни. Утверждал, что пирог с красной смородиной нельзя подавать без малины, тушеный ревень не что иное как сорняк, непригодный для употребления в пищу, а черепаховый суп без хереса — мелочная и глупая экономия.

В тот вечер Сидни сидел рядом с ним и спросил, над чем перед смертью работал Адам Кейд.

— Думаю, теперь это уже не важно.

— Может, и не важно, профессор Тодд, но если доктор Кейд завершал работу над книгой, не стоит ли ее издать в его память?

— Вряд ли это кто-нибудь поймет.

— Но вы утверждали, что репутация Кейда росла и публикация его труда добавила бы блеска математической славе колледжа.

— Сомневаюсь. Я сам сейчас готовлю публикацию.

— Чему она посвящена?

— Теории просачивания, если вы знаете, что это такое.

Сидни покаянно улыбнулся:

— Попробую догадаться. Изучение вопроса, как вода обтекает или просачивается сквозь камень. Верно?

— Не совсем. Это математическое описание поведения связных структур в дискретной среде. Иными словами, попытка смоделировать поток жидкости в пористом теле.

— Вы пытаетесь выявить модель или повторяющиеся элементы, чтобы предсказать поток или распространение просачивания?

— Что ж, именно так я мог бы объяснить теорию простыми словами. Воспроизведение процессов в двухмерных и трехмерных решетках. Двухмерная — проще, но наша цель — создать вразумительную теорию случайных пространственных процессов, то есть повязать геометрию с вероятностью.

— Доктор Кейд был в курсе вашей работы?

— Мы работали в одном отделении.

— А он ее читал?

— Доктор Кейд интересовался ее практическим применением: как с помощью теории просачивания смоделировать распространение лесного пожара, эпидемий или роста населения. Меня же больше занимала математическая составляющая проблемы.

— А вы читали заметки доктора Кейда — как он предполагал применять теорию просачивания на практике?

— Вы проявляете необычайный интерес к моей работе, каноник Чемберс.

— Считаю, что всегда существует возможность пополнить знания. И еще есть мнение, что теология и математика не так далеки друг от друга, как принято думать.

— Надеюсь, вы не собираетесь говорить со мной о нумерологии?

— Например, цифра двенадцать имеет в Библии большое значение.

— Не математически — тематически. Двенадцать колен израилевых, двенадцать апостолов, двенадцать оснований стены Нового Иерусалима, двенадцать жемчужин для его двенадцати ворот, двенадцать ангелов. Это всего лишь повторение.

— Понимаю, все можно довести до крайности, но цифра «три» также важна для Троицы.

— Или шесть. Человек был сотворен на шестой день, шесть значений слова «душа», число 666 — насмешка над Троицей, двойничество совершенной святости. С Библией можно проделывать какие угодно штуки. Доктора Кейда больше интересовала нумерология в музыке. Он часто говорил об этом с профессором Ричардсом, хотя, если желаете знать мое мнение, все теории слишком искусственны, чтобы им доверять.

— Вы тесно работали с доктором Кейдом?

— Математика такая наука, которая требует уединенной сосредоточенности, поэтому замена проводки Кроуфордом отвлекала. Он то заходил, то выходил — никто из нас не мог сосредоточиться.

Профессор Тодд доел суп, а Сидни свой отставил.

— Почему вы предполагаете, что это могло послужить причиной смерти доктора Кейда? — спросил он.

— Я ничего подобного не говорил.

— А Кроуфорд утверждает, что говорили.

— Надеюсь, вы не верите ему больше, чем мне?

Со столов убрали тарелки и подали цыплят. Сидни почувствовал, что профессор Тодд рассердился и лучше поостеречься и больше не давить на него. Но было в его тоне нечто большее, чем обычное чопорное профессорское превосходство. Он поспешил уволить университетского электрика, и Сидни ощутил в его поведении одновременно и защиту, и агрессию. Он начал размышлять, не было ли у Тодда причины желать смерти Адама Кейда, и не было ли ему на руку удаление Кроуфорда из колледжа.

Надо это выяснить и, если опасения подтвердятся, сообщить о них инспектору Китингу. Перспектива не из приятных. И пусть он много раз вовлекал в свои проделки Аманду, это не повод впутывать в расследование Хильдегарду. Сидни не знал, как все это повлияет на их будущие отношения, но если хотел уподобиться герою Джона Баньяна из «Путешествия пилигрима», то должен был поставить поиск истины превыше всего остального.

Орландо Ричардс радовался, что Хильдегарда играет в его комнатах Баха, и надеялся, что она не прервет занятий из-за того, что совсем рядом недавно умер человек. Он явно нервничал, и Хильдегарда задавалась вопросом: уж не предчувствовал ли профессор музыковедения смерть коллеги? Не специально ли перебрался на это время в другой колледж? Казалось странным, что кто-то решил покинуть прекрасное помещение из-за обычной смены проводки. Но это была не единственная его странность. Взять хотя бы омовение рук в теплой воде перед тем, как сесть за клавиатуру. Орландо считал, что способен играть лишь в том случае, если температура его пальцев выше естественной температуры тела.

— Они проворнее всего при температуре девяносто девять градусов по Фаренгейту, — сообщил он. — Летом иногда приходится их даже охлаждать. Но нужно следить, чтобы не сесть за инструмент с влажными руками.

Хотя Хильдегарда уже признала важность этого действа (подумав, что привычка профессора на грани неврастении), Орландо все продолжал объяснять, что следует методике Гленна Гульда. Он не снимал перчатки дома, постоянно опускал кисти в горячую воду и держал включенным свой электрокамин. Хильдегарда решила никак это не комментировать, но не сомневалась, что все его уловки никак не влияют на чувствительность пальцев. Орландо же объяснил, что нервничает больше обычного из-за нового музыкального сочинения к Страстной пятнице на слова Сорок четвертого псалма: «Если бы забыли мы имя Бога нашего и простерли руки наши к божеству чужому, разве не разведал этого Бог, ибо знает Он тайны сердца? Ведь из-за Тебя убивают нас всегда, считают нас овцами заклания».

Он выбрал этот текст в качестве пролога пасхальной жертвы. И Хильдегарда отметила, что размер произведения четыре четверти, а его исполнение намечено на четвертое число четвертого месяца, на которое выпала Страстная пятница.