– А вот теперь я с тебя взыщу по полной! – сказал староста, склонившись над чужаком. – Око за око!

Григорий плюнул на Пейла.

Евгений возвращался домой, к жене. Над Приютом чернела ночь – наверное, самая темная за все время существования этого городка. Появление Пейла, убийство Лилии – первые камешки обвала, который может смести привычную жизнь. Евгений и не знал, что так боится перемен. В нем происходили и другие, пугающие, постыдные, очень личные перемены; он все безнадежнее запутывался в паутине противоречий и не видел выхода из ловушки, в которой оказался из-за своей слабости. Полгода назад начался его роман с Глебом. Евгений с самого детства знал, что с ним что-то не так, что он не укладывается в привычные рамки: он читал это в своих снах, различал это в танце огонька собственного желания. Плотина, которую он построил внутри себя, держалась стойко и не давала течей, пока Глеб дерзко не разрушил ее. Это все он, Глеб, этот дерзкий мальчишка, соблазнил его. Но эйфория, которую испытал Евгений, когда поддался искушению, не продлилась долго: он по-своему любил свою жену, хоть и не получал никакого удовольствия от связи с ней. Он не хотел ее обманывать и не мог не обманывать. Но самое ужасное – Глеб ему совершенно не нравился. Он презирал его и считал пустышкой. Когда он видел его, этого красивого мальчика, у него по телу будто бежали электрические заряды, кипела кровь и он весь погружался в сладостную истому, предвкушая удовольствие. Только после любовного акта он терял к нему всякий интерес: все, что говорил Глеб, казалось Евгению раздражающей чушью, даже звук его голоса был неприятен. Ему приходилось нехотя отвечать на его жеманное воркование. В последнее время он все чаще думал о жене. Доходило до того, что в моменты измены он представлял ее перед собой. И эта проклятая двойственность – нежелание обладать женой и презрение к любовнику – сводила его с ума. Эти полгода он раскачивался как маятник – от невероятного блаженства до полного отчаянья. Постепенно, правда, начало вырисовываться решение: раздражение одерживало верх над страстью. Евгений хотел бросить Глеба, но только никак не мог лишить себя прелестей этой преступной страсти.

Учитель Станислав рассказывал ему о большой книге, которая хранилась в библиотеке Приюта с незапамятных времен. Кажется, Станислав был единственным, кто ее читал. В ней в ироническом ключе пересказывалась древняя легенда о возвращении героя домой. Древний герой Одиссей долгие годы плыл по морям и попадал в ужасные опасности, чтобы наконец вернуться к верной жене. А герой этой большой книги в течение суток возвращался домой из пивной к неверной жене, пьяный, разбитый, предельно далекий от того, что называется героизмом. Евгений чувствовал себя такой же пародией на Одиссея.

Евгений свернул на улицу Хеймдалля, отсюда до дома было рукой подать. Улица Хеймдалля – тьфу, пропасть. В детстве его завораживали названия улиц в Приюте. Они назывались в честь мертвых богов и героев из давно позабытых стран. Бульвар Брюнхильд, проспект Вотана, Парнас… В этих словах звучала настоящая романтика, от них веяло чудом. Сегодня они казались Евгению глупыми, даже насмешливыми – призрак погибшего мира, локоть, который никак не укусишь. Чем руководствовались отцы-основатели? Наверняка открыли мифологический справочник – и понеслась! Хорошо хоть не назвали улицы по номерам – верх топонимической импотенции.

Евгений заметил краем глаза какое-то движение. Он нервно глянул в сторону, вырванный из своих мыслей. Из темноты переулка вышла фигура и двинулась к нему. В животе завязался холодный узел: незнакомец двигался к нему энергичной, упругой походкой. Когда Евгений в бледном свете фонаря разглядел, кто это, он испытал облегчение – это был всего-навсего учитель Станислав. Ну да, только вспоминал его. Как говорится, вспомнишь солнце, вот и лучики.

– Привет, Стас! – Евгений сделал неуклюжий жест рукой, приветствуя учителя.

Станислав начал учить детей сравнительно недавно. Может быть, лет десять назад, когда умер Иосиф, прежний учитель. Детей в Приюте было немного, и одного учителя хватало на всех, кто хотел учиться. Молодой (уже десять лет как) учитель еще не обрел той необходимой дряхлости, которая вызывает неизбежное уважение, поэтому его еще ценили мало и воспринимали скорее как бледную копию ушедшего патриарха. Вся его субтильная фигура, казалась, способствовала этому мнению. Станислав был похож на огородное пугало, сошедшее с шеста.

Учитель кивнул на приветствие Евгения и натянуто улыбнулся.

– Плохой сегодня день, да, Евгений?

– Не то слово. Что там с Пейлом, не знаешь?

– Руслан посадил его в клетку.

– В участке?

– Да.

– Ну и дела. Я не знал, что там есть клетка.

– А она есть.

Наступила неловкая пауза. Евгений попытался сделать шаг в сторону, но Станислав быстро преградил ему дорогу. Евгений вопросительно посмотрел на него, но тот только улыбнулся.

– А что вы здесь делаете, в такую темень? – спросил Евгений, чтобы что-то спросить.

– Это не так уж и важно. Важно, что здесь делаете вы, – сказал учитель.

Евгения охватило недоброе предчувствие. Он внимательно посмотрел на учителя и вдруг помертвел: он знает. Это говорили его холодные глаза, это говорила его напряженная поза.

– Я задержался, мы с ребятами играли… – начал глупо оправдываться Евгений, но голос дрожал, и он возненавидел себя за эту дрожь.

– Вы собираетесь в другой стороне города, – сказал Станислав.

– Мы были в другом месте в этот раз, – Евгений продолжил свою невразумительную оборону.

– Мы же оба знаем, что это не так, – мягко, чуть присюсюкивая, сказал Станислав, как будто Евгений был его маленьким учеником.

Евгений стушевался и не нашелся с ответом.

– Евгений, – сказал учитель. – Я ведь начал с того, что у нас случился такой тяжелый день. Наш город испытал страшное потрясение. Я не уверен, что мы сможем оправиться от него. Беды – они как лавина, как снежный ком. Они превращаются в безжалостную стихию, которая сметает все на своем пути. И первый снежок, упавший на наши головы – Пейл Арсин.

– Гребаный Пейл Арсин, – машинально сказал Евгений. В последнее время в Приюте эта фраза стала чем-то вроде «Черт побери!»

– Но мало кто понял, что же такое этот Пейл Арсин, – сказал Станислав. Взгляд его сделался мечтательным, и это напугало Евгения еще больше. Но тем не менее он зачем-то спросил:

– И что же такое Пейл Арсин?

– О, – учитель улыбнулся еще шире. – Пейл – это заря нового дня. Знаешь, улицы нашего города названы в честь разных мифов. Среди них больше всего скандинавских названий, ты когда-нибудь думал об этом? Я сам посчитал! 63 – скандинавских, 50 – греческих, 19 – славянских. И это учитывая, что наш с тобой язык вобрал в себя больше греческого, чем финно-угорского. Почти все – от греческого, почти ничего – от скандинавского, понимаешь? Мы всегда хотели быть не тем, чем являлись. Мы стремились на юг, а не на север. Север – это холод и голод, а юг – изобилие и счастье. Кто виноват в том, что мы люди? Мы хотим поплотнее набить брюхо, поменьше работать, забыть о необходимости выживать. Мы стараемся забыть о том, что такое быть человеком. Мы прячем наше дерьмо в водопроводе, мы узакониваем совокупление, мы выращиваем животных на убой вместо того, чтобы охотиться на них.

Учитель распалился и почти кричал, Евгений сделал несколько неуверенных шагов назад, но учитель последовал за ним, дрожа и искрясь.

– Но история – она как колесо. Совершив полный круг, она возвращается к началу. И Пейл – это начало. Это новый человек. Это снег, который упал нам на головы. Это суровый северянин, сделанный из льда, который пришел к нам, как когда-то бог пришел к евреям. Но как и евреи, мы его не поняли и не приняли. И мы распнем его за то, что он напоминает нам, какими мы должны быть. Ты понимаешь, о чем я? Понимаешь?

Одной рукой учитель схватил Евгения за воротник, другую запустил в карман своего линялого пиджака.