— Отныне будешь чувствовать, только когда мне это понадобится.

— Хорошо.

Соби не задаёт лишних вопросов, хотя на его лице отчётливо проявляется тревога. Странно, что он не спросил… Минуту. Нет, не странно. Это ведь я сказал вчера, что ему положено молчать. Он лишь выполняет моё пожелание. Тогда что это было, когда я сказал про вонь? В сравнении — откровенное хамство. Почему у него такая широкая амплитуда в общении со мной? Почему он исполняет мои требования и приказы выборочно? Что-то игнорирует, а чему-то подчиняется без надобности.

Но и мне не стоит забывать о законах дрессировки. За послушание собаку хвалят, особенно — за предупреждение желаний хозяина. В переводе на человеческий: Соби должен уяснить, что, когда он ведёт себя так, как мне хочется, я буду удовлетворять его любопытство.

Присев на подоконник, складываю руки на груди.

— Чем меньше будет активирована нить Связи, тем лучше. Если будем постоянно чувствовать друг друга, это сделает нас уязвимее.

— Но, Сэймей… — Соби наносит аккуратные лёгкие штришки на холст, постоянно хмурясь. Если ещё и он сейчас начнёт мне рассказывать о том, что так нельзя, потому что сила пары в слабости, я точно запрещу ему говорить до завтрашнего поединка. Но, как ни странно, слышу совсем другое: — Это небезопасно для Жертвы. Я должен чувствовать, что с тобой происходит, чтобы суметь вовремя оказаться рядом и защитить. Ты можешь не успеть позвать меня или не активируешь нить случайно, как вчера.

Смотрю на него во все глаза. Вот Минами об этом и словом не обмолвился, он выступал «адвокатом» Бойца. А сам Боец почему-то думает только о моих интересах. Это опять… неожиданно приятно.

— Не беспокойся. Даже в неактивированном состоянии нить никуда не делась. Если меня вдруг станут убивать — это ты точно почувствуешь.

— Я этого не допущу.

— Расслабься, — усмехаюсь я. — Это был юмор.

Поверх холста он встречается со мной глазами, в которых отчётливо написано: «А я понял». Но молчит. Почему же?.. Почему он такой разный? Противоположный самому себе. Как будто в одном теле уживаются два человека. Хотя должно быть, их и правда двое. Боец и… просто человек. И признаться, я бы хотел, чтобы в общении со мной второй проявлялся чуть чаще. Правда, это будет идти вразрез с моими требованиями к своему Бойцу. Да уж, я и сам что-то какой-то весь противоречивый стал в последние дни. Вздыхаю, отворачиваясь к окну.

Помимо блюдца с окурками, на подоконнике валяются две пачки сигарет. Одна новая и едва начатая. А вот другая явно старая, с пятном от кофе, немного помятая, как будто её долго таскали с собой, прятали или перекладывали с места на место. Зато внутри осталось всего четыре сигареты. И на бычках в блюдце красуется кружок «Lucky Strike», как и на ней. Те, первые, Соби почему-то почти не курил, хотя по вычурному дизайну пачки можно смело сказать, что они дороже и, наверное, лучше. Экономит что ли? Смотрю я на эту чёрную с золотой окантовкой пачку и не могу сообразить, почему она кажется мне такой знакомой. И тут меня осеняет. Это же сигареты Ритсу! Он курит такие же.

Пытаясь сопоставить эти, казалось бы, незначительные факты, опускаю голову и натыкаюсь взглядом на мусорную корзину, стоящую возле стола. Как интересно. Поверх смятых листов бумаги и баночек из-под краски лежит точно такая же чёрная пачка, совершенно новая, даже не распечатанная.

Мне, конечно, далеко до всемирно известного английского сыщика, но картина вполне себе складывается. «Lucky Strike» был куплен давно, может даже больше года назад, но валялся без дела, потому что Соби курил то, что курит Ритсу. А вчера-сегодня ритсовское наследие по какой-то причине отправилось в помойку. Это, как и в случае с бабочкой, безмолвный жест протеста. И пусть сам Минами этого жеста не увидит, Соби важно было его совершить. Не знал, что он такой символист. Но это знание, кстати, может неплохо пригодиться. Глядишь, так и до крючков доберусь.

— Давно ты здесь живёшь? — спрашиваю почти бесцельно.

— Около пяти лет. Почти с тех пор, как начал обучение.

— И что, всё время — в этой… комнате?

— Да.

Соби отрывается от рисования, только чтобы макать кисточку в краски, на меня даже не смотрит.

— И когда в коридоре свет исчез?

— Здесь его и не было.

— Почему? До этого этажа ремонт не дошёл?

— Нет, — Соби наконец откладывает рисовальные принадлежности на стол и вытирает руки тряпкой. — Я перерезал провода.

Ну предупреждать же надо. А то я от таких новостей могу и из окна вывалиться — очень уж «хорошо» на подоконнике сижу, как птица на жёрдочке.

— Зачем?! Ты что, ненормальный?

Он улыбается так нехорошо, что по его улыбке смело можно прочесть: «Да, я ненормальный». Однако ответ превосходит все ожидания.

— Так велел сенсей.

Ну, ясно. Значит, сенсей у нас ненормальный. Хотя с этим трудно поспорить.

— Почему?

Соби слегка мрачнеет, снимает холст с мольберта и прислоняет к стене. Отвечая, он стоит ко мне спиной, рассматривая то, что получилось.

— В детстве я боялся темноты. Он хотел, чтобы я поборол свой страх.

Меня подмывает спросить, помогло ли, но, видимо, помогло.

— А почему ты потом не починил свет?

— Я уже привык. Я хорошо вижу в темноте.

Соби отходит от картины к столу, чтобы прибраться, и я наконец могу разглядеть то, что он рисовал…

Холст поделён на две части по вертикали. В самом центре его зависла большая чёрная бабочка. Даже не сама бабочка, а её вычурный силуэт, как будто она летит на фоне солнца. Вот только позади неё вовсе не солнце. Левая часть рисунка выполнена в сине-голубых тонах. Здесь абстрактные мягкие завитки, нежные мазки и плавные переходы. Чуть ниже бабочки чья-то раскрытая вверх ладонь. Как будто бабочка взлетает с его руки. И крылья её на этой половине округлые, аккуратные и ровные. Точно по центру картины краски резко сменяются. В правой части — буйство огненно-красных и ядовито-жёлтых цветов, резкие штрихи, неправильные формы и изломанные линии. И крылья бабочки справа напоминают подпалённую бумагу, рвутся, сгорают в импровизированном огне. Половины рисунка настолько разные по настроению, стилю и цветам. Слева — спокойствие, тепло и умиротворение. Справа — боль, экспрессия, тревога и мучение. Я вообще не знаток живописи, но даже мне удаётся пропустить через себя все эти эмоции.

Бабочка взлетает с дарующей тепло и надёжность руки, чтобы сгореть в обжигающем пламени…

Так вот как ты видишь всё это, Соби? Вот что для тебя означает наш союз, наша Связь и твой переход от Минами ко мне…

Слезаю с подоконника и упираюсь в него руками, чтобы глотнуть побольше воздуха с улицы.

— Я к тебе, вообще-то, не трепаться пришёл. Завтра у нас поединок с Doubtless.

— Поединок? — я не вижу Соби, но слышу, что он перестал копаться на столе. — Но ведь сенсей сказал…

— Да ему самому плевать на то, что он сказал! — резко разворачиваюсь и ловлю его удивлённый взгляд. — Он выставляет нас на показательной дуэли. Завтра в шесть на полигоне. И видимо, соберётся вся школа. Так что, Агацума… — шагаю к нему и понижаю голос. — Завтра мы должны победить. Как хочешь — но должны. И если ты хоть раз облажаешься, я тебя в порошок сотру! Понял?

Он потерянно моргает. В глазах такое бесконечное непонимание… Но молчит.

— В чём дело, Боец? Ты понял меня или нет?!

— Понял, — отвечает Соби после паузы.

Мы стоим очень близко. Он хмурится. Его зрачки быстро перемещаются от правого моего глаза к левому и обратно.

— Хватит меня разглядывать! — шиплю сквозь зубы. — Я тебе не картина! И вообще — Боец не должен смотреть в глаза хозяину, когда с ним разговаривает. Меня это бесит!

— Прости, — механически произносит Агацума и отводит глаза. Не опускает, а именно что отводит в сторону. Примерно туда, к подоконнику, где лежит чёрная пачка сигарет…

Я ни разу никого не бил. Это и противно, и нелепо. Но сейчас, чувствую, как никогда близок к тому, чтобы заехать Агацуме по его смазливой роже. У меня уже кровь в венах закипает от опаляющей, почти животной ярости.