Мы стоим на краю пропасти. Под ногами – бесконечная бездна, и мне страшно. Я судорожно сжимаю руку своего мужа. Он отвечает, и мне становится немного легче. Потому что знаю, что если я струшу, он все сделает за меня – сделает первый шаг и потянет меня за собой.
Так было всегда. Всегда ему доверяла, всегда знала, что он будет рядом, что бы ни случилось.
Мы познакомились в университете. Ему было девятнадцать, а мне двадцать один. Я насмешливо смотрела на первокурсника, уверенная, что мой будущий супруг непременно будет меня старше, будет иметь престижную работу и какую-нибудь жилплощадь. А потом понеслись посиделки на кухне, походы на “Сплин” и безумные поцелуи в лаборантской. Я цвела, сгорала от любви и ни о чем не думала. Совершенно ни о чем. Когда любовь проглотила, все предрассудки и страхи потеряли смысл – я люблю его такого, как он есть, и не важно, младше ли он, беднее или…
Но я всегда была трусихой. Слабой девчонкой с большими амбициями, и моему мужчине пришлось силком тащить меня под венец, заставлять вписываться в ипотечные долги и рожать дома.
Сейчас я прекрасно осознаю, что продолжай я бояться, не добилась бы ничего и его бы потеряла. Но тогда мне казалось, что по моей жизни проехались катком и разрушили до основания. Мне было очень страшно: я не справлюсь, я не смогу, я не умею. Такие легкие отговорки чтобы ничего не делать, но муж тащил вперед, пинал, требовал, и даже сейчас в инвалидном кресле он сильнее, в сотни раз храбрее.
Студенческое веселье закончилось стремительным выбросом во взрослую жизнь: у меня не было ничего, у него еще меньше. Но муж смеялся мне в лицо, когда я начинала причитать о том, как плохо быть выпускником без опыта с маленьким ребенком и таким же студентом-мужем. «Прорвемся», — всегда спокойно отвечал он.
Одна работа, другая, мы оба по специальности – компьютерщики и таскались из одной компании в другую за ручку, как малые дети. Точнее, он пробивал своим упорством двери, я плелась следом, уверенная, что балласт, что ни на что не годна, что слаба и не справлюсь.
После третьей работы удалось, наконец, закрепиться. Я – в техподдержку, муж – в программисты. И на каждый обед вместе, домой – на моей маломощной двухдверной машинке, а в квартирке на одну комнату сын кидался в меня кашей, потому что я не умела готовить. И все равно где-то на задворках сознания я понимала, что счастлива. Потому что у меня есть семья, потому что у меня есть человек, который не боится за нас двоих.
И его не сломила даже авария. Кресло-каталка сначала простая, а по мере роста его карьеры все более навороченная. И я уже не просто поддержка, а специалист с собственным кабинетом, потому что муж стучал кулаком когда надо и требовал не трусить, а добиваться своего.
И годами скрывая свою боль, он мне улыбался, смеялся и требовал чтобы и мы, его семья, не боялись и смело шли вперед, гордо подняв голову. Отпуск в экзотические страны, экстремальные путешествия – разве этому помеха дети и муж-инвалид? Мы покоряли волны на серфе, смеясь и держась за руки; он лежал на груди, а меня заставил подняться на ноги. И я смотрела морскому ветру в лицо и верила только в мужчину, что рядом со мной, а не в свои силы. Мы спускались на санках с гор Андоры, вокруг - люди на лыжах, а мы визжим, как малые дети, и катимся вниз с головокружительной скоростью. И муж всегда впереди, потому что мне страшно его везти, хотя и ноги у него недееспособные. А еще ныряли у берегов Индии в открытом океане, и я руками ловила золотистых рыбок, кружащихся между моими пальцами. И через маску я видела, как светятся от счастья глаза моего мужа, наконец обретшего подвижность и способность самостоятельно передвигаться – в воде ему даже ногами удавалось шевелить. Там мы провели почти три недели, а когда вернулись, дети устроили нам жуткую взбучку, так как мы бросили их на мою престарелую мать. Но потом мы все дружно смотрели фото с подводной съемки и снова погружались в волшебные воспоминания. И в нашей крошечной квартире, собравшись у экрана, мы любовались, как мой муж барахтается и ныряет, совершено бесстрашно, а также подгоняет меня. Смотрим на себя, счастливых, и улыбаемся, смеемся. Я, мой муж, наш сын и моя племянница…
В тот роковой вечер мы возвращались с пикника. День был прохладный, но солнечный, и весну с семьей я встречала на природе, в дыму трещащего костра и с запахом жаренного мяса. Домой ехали поздно, уже стемнело, и от холода дети жались комочками на руках. А мы заболтались, не обращая внимания как резко упала температура, мужчины выпили, и за руль села я. Рядом сидел брат и продолжал что-то рассказывать из своих нескончаемых историй «за жизнь». За его спиной сидела его жена – улыбчивая веселая девица, которую я за пять лет так и не смогла принять, но все равно любила, принимая выбор своего брата. Мы не сходились характерами, но сходились в своей любви и могли смело ругаться и обниматься, не стесняясь своей несопоставимости и искренней дружбы. За моей спиной сидел муж. Он уснул от пары бутылок пива, но это обычное дело – в машине его всегда укачивало, и на пикник он выехал после ночной. В серединке разместили детей – их пристегнули общим ремнем, и они вповалку дремали, завернутые в теплый плед.
Дорога была темная, ехали из-за города, и в какой-то момент единственным ориентиром в темном пространстве стал для меня голос брата. С этим голосом я живу до сих пор: просыпаюсь в холодном поту и засыпаю, в надежде увидеть его во сне и попросить прощения.
Конец марта, неожиданно теплый днем и пронзительно ледяной ночью. Дорога покрылась тонкой коркой льда, и я ехала так медленно, что мы и к утру могли бы не добраться до теплых постелей. Но мне было страшно за семью, на мне была ответственность за детей и еще троих взрослых. Я бы доехала. Я и сейчас верю, что могла бы доехать. Но уже на подъезде в город на автомагистрали меня обогнала легковушка с низкой посадкой, и ее закрутило прям перед моим носом. Я испуганно вдавила тормоза, пытаясь выровнять машину и не врезаться в препятствие. На скользкой дороге этот маневр стал моей ошибкой. Машина дернулась в сторону и пробила дорожное ограждение. Мы съехали с дороги, несколько раз перекувырнулись, остановились вверх колесами, и на мгновение я потеряла сознание, ударившись об руль.
В сознание меня привели оглушающие крики детей. Я попыталась выбраться из ремней, но не могла пошевелиться - руку мне придавило изогнутой от удара дверью. Вторую зажало где-то у руля, и я с трудом могла понять, как расположилось мое тело.
Эти безумные десять минут, пока до нас добирались спасатели и полиция, до сих пор кажутся самыми длинными десятью минутами в моей жизни. Я пыталась успокоить детей. Племянница громко плакала - у нее были сломаны ребра, и она не могла успокоиться от боли. Где-то совсем рядом у моего уха стонал муж, и я молилась, чтобы с ним было все в порядке. Брат молчал, и я не могла даже посмотреть что с ним, потому что в темноте я не видела даже своих зажатых рук. Моя невестка громко и хрипло дышала, и ее севший голос повторял и повторял дочери, что девочка должна успокоиться.
Сейчас воспоминания кажутся безумным бредовым сном, от которого я снова и снова бессмысленно начинаю реветь.
Я проклинала себя, винила во всем. Ненавидела, желая убить и уничтожить и свое тело и свою душу. Я была виновата в аварии, в смерти дорогих и близких. Проклинала за слабость и страх, что тогда в машине ничего не сделала и даже не попыталась.
Мой муж - инвалид. Каждый раз, встречаясь с ним взглядом и видя его заклеенные пластырем руки в мозолях от колес, я себя ненавижу. Мне страшно было смотреть родителям в глаза и говорить: “Я жива, а ваш сын мертв”. И в этом только моя вина. Я не могла брать племянницу на руки и рассказывать что там, на небесах, ее мама все так же любит ее и хочет быть рядом. И невестка вовсе не бросила бедную девочку, что стала моей приемной дочерью, и что это я убила ее отца и мать.
Но ни одного упрека ни в словах, ни в жестах. И все равно я не могу остановиться и не ненавидеть себя…
