- Неправда! - страстно сказала она. - Я для тебя только любовница и, значит, должна...
- Таня! - поскорее перебил ее Женя, чтобы она не сказала что-нибудь страшное, о чем стыдно и тяжело будет потом вспоминать. - Как это "должна"? Разве я виноват, что меня к тебе так безумно тянет?
- Но ведь мы уже были сегодня вместе!
Это "уже" его просто убило.
- Ну и что? - холодея, вымолвил Женя, и бурные Танины слезы хлынули в ответ на такой простой вопрос... - Перестань, дорогая моя, перестань, ради Бога, - повторял Женя, стараясь заглянуть Тане в лицо, но она закрывала его руками и плакала бурно, безудержно.
- Я так ждала, так мечтала!
- Да что я такого сделал? - не выдержал Женя.
Он вскочил, накинул на голое тело халат и зашагал по комнате. Подошел к столу, налил полный бокал вина, выпил, задумчиво повертел полупустую бутылку в руках. На диване всхлипывала, постепенно успокаиваясь, Таня. Теперь ему уже не было ее жалко. "Слишком много выпила, - решил он. - Эх, зря не поехал домой, дурак..." Досада на себя, Таню, на не прекращающиеся за окном вопли ширилась и росла. Но успокаивать было нужно: по негласным законам так принято у интеллигентных людей. Женя подошел к дивану, сел на краешек.
- Может быть, ты меня разлюбила? - неожиданно для самого себя, конечно, в это не веря, спросил он.
- Не знаю, - медленно сказала Таня, и эти ее слова ударили в самое сердце.
- Не знаешь? - переспросил он уязвленно. - Помнишь, ты давала мне книжку какого-то англичанина, из "сердитых молодых"?
- Эмиса, - подсказала Таня.
- Не важно... Там герой говорит, что узнать, любишь ты или нет, так же просто, как определить, нравится ли тебе вкус яблока.
- Значит, герой не прав, - коротко сказала Таня.
Она уже совсем успокоилась и сидела, завернувшись в одеяло, - колени у подбородка, а на коленях руки, и подбородок лежит на скрещенных тонких руках.
- Понимаешь, - думала она вслух, - я мечтала не только о встрече нового тысячелетия.
- А о чем еще?
- Как бы это сказать... Ты только не смейся!
- Да уж какой тут смех.
Таня будто не слышала.
- Я мечтала о доме, - продолжала она.
- О доме?
Женя правда не понимал.
- Ну да. - Темные глаза при неярком свете елки казались огромными. И смотрели вдаль, мимо Жени. - Я все представляла, как мы сидим за столом провожаем старый год и встречаем новый, - потом гуляем вместе со всеми по улицам, приходим в наш дом, - она чуть заметно подчеркнула слово "наш", говорим о чем-то неважном, самом простом, и ложимся спать.
- А любовь?
- Это и есть любовь.
Женя обнял ее колени, ткнулся в них лицом, с великим облегчением почувствовал, что рука ее теребит его волосы.
- Нет, - сказал он. - Любовь - совсем другое.
- Что же?
Таня говорила так отстраненно, будто речь шла не о них двоих, а о предмете сугубо академическом. Женя поднял голову, поймал ее взгляд, стиснул руку.
- Сама знаешь, - взмолился он. - Любовь - это когда так тянет к женщине, что жить без нее невозможно.
- Но ведь живешь, - грустно заметила Таня.
- Дорогая моя, не надо! Я ведь ничего от тебя не скрывал! И сто раз мы об этом уже говорили. А теперь...
- Я знаю, прости. Иногда унизительно быть только любовницей.
- Но любовница - от слова любовь, - изо всех сил старался защитить Танин статус Женя. - Хватит философствовать, Заинька. Давай-ка спать.
Он взъерошил пятерней ее короткие волосы, снял халат, натянул трусы в доказательство, что ни на что не претендует, и так, при параде, лег под бочок к Тане. Дружески обнял, чуть отодвинувшись, чтобы она ничего не заметила и не обиделась бы, дурочка, на него, и полночи крепился, то засыпая, то просыпаясь от жгучего желания, а утром повернул к себе сонную Таню и стал целовать и шептать всякие глупости. А когда она улыбнулась и губы ее шевельнулись под настойчивыми его губами, стянул к чертовой матери трещавшие по швам трусы и наконец-то обрел свою единственную, желанную женщину.
- Ах ты, дурочка, - блаженно вздохнул он и почувствовал, как напряглась под его рукой ее маленькая грудь, которой он всегда восхищался, и услышал, как стон слетел с ее губ, и увидел, как закрылись в истоме чудные ее глаза. - Ах, дурочка, - повторил он, и все утонуло в сияющем свете.
8
Шли дни, а Лере не становилось лучше. Она лежала, равнодушная ко всему, будто вслушиваясь в себя, с трудом отвлекалась от внутренней серьезной работы, когда появлялись то муж, то сын, то забегала постоянно оживленная Надя. Они все рассказывали о чем-то, а Надя водрузила на тумбочку здоровенную бутыль с пушистой еловой веткой, и ветка мешала, когда приносили обед, и загораживала собой свет. "Ничего, скоро ее уберут, говорила себе Лера. - Кончатся же когда-нибудь все эти новые годы".
Третьего января не пришел, слава Богу, никто. Очередь была Жени, но он вел от Надиной фирмы первые в своей жизни коммерческие переговоры, волновался, боялся, во всем чуял подвох, поминутно заглядывая в распечатки-шпаргалки, и, конечно, забыл предупредить сына. Зато четвертого ввалились все чохом.
- Слушай, - трещала Надя, - у твоего Женьки просто коммерческий дар! Оптовики, представь, на все согласились! А парни, между прочим, крутые...
Надя покачала головой и задумалась.
- А при чем тут Женя? - рассеянно спросила Лера.
- Как при чем? - изумилась Надя. - Мы же с тобой еще до болезни твоей говорили!
- О чем? Не помню...
Казалось, Лера вот-вот заснет.
- Ладно, потом, - неожиданно вмешался Денис. - Мама устала.
Он смотрел на мать с тревогой и даже страхом.
- Нет, пусть знает! - прямо-таки негодующе возразила Надя. - Чтоб ценила своего мужика.
И она принялась расхваливать Женю, сулить какие-то проценты от прибыли.
- А если бы ты бросил дурацкий свой институт, да впрягся как следует...
Черные глаза горели, взлетали, описывая всевозможные комбинации, пухлые руки, дергались от возбуждения коленки.
- Ты покрасилась? - спросила вдруг Лера.
Надя споткнулась на полуслове.
- Я давно крашусь, - пробормотала она и взглянула на Леру тоже с испугом.
- Не-е-ет, - хитро улыбаясь, погрозила пальцем Лера. - Так разноцветно - недавно.
- Ах это... - Надя вынула зеркальце, погляделась, поворачивая голову направо-налево на разбросанные в живописном художественном беспорядке белые пряди среди черных волос. - Так теперь носят. Ты Женьку-то своего похвали!
