— Всё у нас с тобой впереди. Мы обязательно увидим весь мир! Как замечательно жить, правда?

   — Правда... — отвечал его верный друг.

...Шестнадцать лет. Какая дивная пора жизни! Время телесного и духовного созревания, первые увлечения, обнажённость чувств в восприятии мира, мучительные вопросы: «Зачем я пришёл на эту землю? В чём смысл существования?..» И жажда знаний, стремление к новизне во всём, энергия действия, переполняющая тебя до краёв. И жизнь кажется бесконечной, смерти нет... А если уже в эти годы появилась высокая цель — приступы счастья почти постоянны: я знаю, для чего живу! У меня есть цель, и ей я полностью посвящу себя.

Именно так ощущал себя Гриша Каминский в 1911 году, поселившись в доме своего замечательного дяди Алексея Александровича. Первый ученик в классе, и преподаватели все в один голос прочат ему золотую медаль. Он выделяется среди сверстников — высокий, косая сажень в плечах, густая тёмно-русая шевелюра падает на большой, выразительный лоб, в темноватых глазах светится ум, доброта, напряжение мысли. Гриша полон физической силой, которую, однако, постоянно развивает в себе: по утрам обливается ледяной водой, занимается с гантелями, на катке нет ему равных среди конькобежцев. Идёт в толпе гимназистов — невольно выделяется среди своих сверстников: стремительный шаг, гимназическая шинель нараспашку даже в самый лютый мороз, слышен его энергичный, сильный голос — всегда что-то рассказывает друзьям. Или спорит.

И одно определённо: авторитет Григория Каминского и в гимназии, и в рабочей слободе вокруг Брестского вокзала был весьма велик.

Да, жизнь заполнена до краёв: учёба, книги, музыка, спорт, дружба... Но было ещё что-то в этом юноше — сильное, цельное, делающее его личностью среди своих товарищей. Он не мог открыть друзьям, что делает его жизнь осмысленной, яркой, именно цельной, — это было не только его тайной.

Революционная борьба — вот главный смысл его жизни. Как всё здорово получилось: дядя сам член социал-демократической партии, его неприметный дом давно стал местом нелегальных встреч революционеров — удобно: к сапожнику каждый день приходят клиенты. И нет у Алексея Александровича секретов от племянника. Наоборот, Григорий в курсе всех дел местных социал-демократов и постоянно выполняет самые разные задания (благо ещё с тех пор, как с братом Иваном ходил на сходки, знает он много людей в рабочем Минске): разнести подпольную литературу по адресам, которые держатся в цепкой памяти, ночью в депо разбросать листовки, проводить товарища, приехавшего из Вильно, на конспиративную квартиру.

Зимой 1911 года в доме дяди Григорий особенно сблизился с Ильёй Батхоном. Этот белокурый, сутуловатый человек с впалыми щеками появился однажды, держа в руках дырявые сапоги, спросил, как он сказал, «господина мастера» и пробыл в комнате Алексея Александровича несколько часов. Скоро он опять появился и снова с дырявыми сапогами. На этот раз дядя кликнул к себе Гришу, представил его незнакомцу:

   — Вот он какой у нас, племянник мой.

   — Наслышан, наслышан. — Рукопожатие гостя было горячим и сухим.

Так они познакомились.

В первую встречу Гриша узнал, что Батхон только что вернулся из ссылки, из Туруханского края, а туберкулёз у него ещё давний, с первой ссылки, которую он отбывал в Тобольске.

   — Опасности, юноша, нет, — сказал он, усмехнувшись. — Фаза закрытая.

   — Да я и не опасаюсь, — смутился Григорий.

   — Для начала скажу следующее... — Гость деликатно покашлял в кулак. — Основная сила в будущей и неминуемой... подчёркиваю: неминуемой революции — молодёжь. Вы, Григорий, и ваши товарищи.

   — Вы говорите, — нетерпеливо перебил Григорий, — революция неминуема. Почему?

   — Такова судьба России, — последовал ответ. — На этот путь, безусловно кровавый, страну толкнуло русское самодержавие ещё в восьмидесятые годы прошлого столетия, когда Александр Третий окончательно отверг конституцию Лорис-Меликова... — Илья Батхон внимательно посмотрел на Каминского. — Вы вникали в этот пласт отечественной истории: хождение в народ, «Народная воля», убийство Александра Второго, «новые» люди при его дворе во главе с графом Михаилом Тариэловичем Лорис-Меликовым?

   — Откровенно говоря, подробно не вникал, — признался Григорий.

   — Вникните! Обязательно! — В голосе Батхона не было и тени упрёка, а только доброжелательность. — Молодой революционер должен, больше того — обязан знать историю своей страны. Борьба без знаний и чётких позиций — дело даже опасное. Вы меня понимаете? Просто увлечение самой борьбой... Так сказать, романтика...

   — У меня не слепое увлечение, — с обидой сказал Каминский. — И не романтика.

   — Я знаю. — На плечо Григория легла горячая дружеская рука. — Но учиться необходимо. И особенно вашим друзьям.

Вот что... Для начала — возьмите-ка несколько брошюр. Дайте почитать своим друзьям. — Илья Батхон помедлил. — Кому доверяете.

   — Спасибо... — Григорий держал в руках тонкую книжицу в сером переплёте: «Манифест коммунистической партии».

С того дня Каминский часто встречался со своим новым старшим товарищем по борьбе: через него попадала к Григорию и его друзьям революционная литература, издаваемая за границей и тайно перевозимая в Россию.

Однажды Илья Батхон сказал:

   — Гриша, я передаю вам предложение минского подпольного комитета социал-демократической партии... Почему бы здесь, в слободе, не организовать кружок молодёжи? Легальный.

   — Легальный? — вырвалось у Гриши.

   — Именно. Легальный... Скажем, литературный кружок. Ведь, разбирая литературные произведения, говорить можно о многом...

   — И я знаю, — нетерпеливо перебил Каминский, — кто у меня в этом кружке будет! Ведь по вечерам я занимаюсь в библиотеке имени Толстого!

   — Я знаю эту библиотеку, — сказал Илья Батхон. — Публика там самая разная.

   — Не беспокойтесь! — засмеялся Гриша. — Своих я там всех знаю.

   — Тогда, Григорий, действуйте!

Воздадим славу российским библиотекам, которые создавались в конце прошлого века и в начале нынешнего земствами, благотворительными обществами, меценатами в больших и малых городах, в казацких станицах, в крупных сёлах обширной империи. Очаги знания, очаги света и разума среди тьмы всенародного невежества и безграмотности. Скольких людей, и прежде всего молодых людей, приобщили они к кладовым познания, к высотам искусства, сколько юных сердец окрылили высоким порывом к справедливости, гуманизму, братству на нашей маленькой прекрасной планете!

Именно такой была библиотека имени Льва Николаевича Толстого в рабочей слободе около Брестского вокзала в Минске. Она была открыта по инициативе и на средства благотверительного общества «Просвещение» при городской управе; членами общества были местная интеллигенция, прогрессивные учителя гимназий и реальных училищ, врачи, инженеры, служащие государственных контор.

Скоро эта библиотека, занявшая капитально отремонтированный двухэтажный дом — в нижнем этаже сама библиотека, книжный фонд, в верхнем — читальный зал, — стала любимым местом для молодёжи рабочей слободки, главным образом гимназистов старших классов. Впрочем, сюда приходили и молодые рабочие депо, служащие местных контор, работница швейной фабрики, расположенной неподалёку.

Молодые люди появлялись здесь не только для того, чтобы обменять книгу, но и для встреч и знакомств — библиотека, а в большей степени читальня, на втором этаже, стала своеобразным молодёжным клубом.

Уютный небольшой зал с портретами классиков русской и мировой литературы на стенах. Лампы под зелёными абажурами на столах. (Тогда считалось: зелёный отсвет полезен для глаз во время чтения.) Свежие газеты и журналы специально выписывались для читального зала: «Русское богатство», «Мир Божий», научно-популярные журналы, даже горьковская «Летопись». Всегда здесь было тепло, встречают каждого приветливо, заинтересованно. Из читального зала дверь ведёт в небольшую комнату, где стоят удобные кресла, диваны, — здесь не читают, а беседуют, обсуждают прочитанное, не обходится, естественно, без жарких споров.