— Хан, — сказал он с унылостью, — не может сломить сопротивление мулл, считающих, что акт противен магометанской вере. И просит королеву милостиво уволить от такой уступки... Муллы говорят, что, если в крепостях стоят чужие войска — это уже не вольность.
— Именно в этом и есть вольность! — взорвался Веселицкий, которому порядком надоели однообразные ответы, приносимые ахтаджи-беем. — Как же можно этого не понимать?! Ты же передал хану письмо господина Синявина! Разве из него не видно, какие угрозы грядут для Крыма, если не будет нашего защищения?!
— Что касаемо капудан-паши Синявина, — сказал Абдувелли, — то мне велено объявить следующее. Хан подобным вестям крайне удивлён и считает их неосновательными, ибо таманский правитель Ахмет-бей ещё прошлым летом подтвердил, что все обитатели Тамана повинуются хану и, следовательно, к России дружны... Вернувшийся недавно с кубанской стороны ханский нарочный Хасбулат-ага говорил, что на Тамане турок нет. А появившиеся там пирейские султаны Акгюз и Вахта по своей злой воле собрали некоторое число бродяг и возмущают народ. Но хан и диван ручаются, что об этом ранее они не ведали... Хан намерен сегодня же отправить Гасан-агу с письмами к Ахмет-бею и другим таманским мурзам, чтобы они этих двух султанов у себя не терпели и поскорее прогнали. А капудан-пашу хан просит задержать тех четырёх татар, что подстрекательские письма везли, и через Гасан-агу передать ему для наказания.
— Надеюсь, наказание для смутьянов будет примерным, — холодно изрёк Веселицкий.
— В суровости хана к нарушителям покоя вы могли убедиться сами, — ответил ага, имея в виду недавнюю казнь пятерых татар, уличённых в убийстве двух русских солдат и публично повешенных у въезда в Бахчисарай.
— Мне не хотелось бы обижать его светлость, однако прошу напомнить ему, что брат его, калга Шатан, находящийся ныне в Петербурге, не будет отпущен до тех пор, пока её величество не увидит подписанный и скреплённый печатями акт, — пригрозил в который раз Веселицкий. — Не гневайте её! Не понуждайте лишать Крымскую область своего всемилостивейше го покровительства!..
Абдувелли-ага приходил к канцелярии советнику ещё дважды. В последний свой визит он сказал, что хан отправляет нарочных к старейшинам крымских родов, дабы узнать их окончательное мнение об уступке крепостей. Сам же ага напросился поехать к ширинским мурзам...
Пока Абдувелли находился в отъезде, Веселицкий сосредоточил свои усилия на укреплении приятельских отношений с нуррадцин-султаном Батыр-Гиреем и особенно — с Олу-хани. По всему было видно, что она сама желала этого — едва ли не каждый день присылала служанку осведомиться о здоровье Петра Петровича, о бытии калги-султана в Петербурге, о прочих мелочах, расцениваемых обычно как знаки дружеского внимания.
Пётр Петрович столь же любезно интересовался здоровьем Олу-хани, передавал каждый раз через служанку небольшой галантерейный подарок. И всё чаще просил её, как «благоразумную принцессу», побудить своего брата Сагиб-Гирея отвергнуть притязания мулл и уступкой крепостей ещё больше укрепить дружбу Крыма и России. Служанка исправно доносила сказанные ей слова хозяйке. Олу-хани пообещала уговорить брата, но просила подождать неделю-другую.
— О, я не смею торопить, — замахал руками Веселицкий, выслушав служанку. — Любомудрая Олу-хани, влияние на хана которой столь известно, сама знает, как лучше и полезнее поступить в этом деликатном деле!.. Но долго тянуть нельзя... Смею напомнить ей, что нарочные, посланные к старейшинам крымских родов, вернулись с печальными вестями: старейшины дали ответы, сходные с прежними...
Об этом Петру Петровичу рассказал Абдувелли-ага, заглянувший в его дом сразу после возвращения в Бахчисарай.
— Ширины твёрдо стоят на своём, — с сожалением объявил ага.
— И нет никаких способов преклонить их к уступке?
— Человек может сдвинуть небольшой камень, но гору — нет!
— А что решили хан и диван?
— Решили отправить к королеве нарочного.
— Зачем?
— Просить об утверждении вольности и независимости Крыма при будущем трактовании мира с Портой.
— А крепости?
— О них не упоминается.
— Значит, всё остаётся по-прежнему.
— Да... А вас просят дать нарочному охрану до Полтавы и деньги на проезд.
— Однако-о, — протянул Веселицкий, поражённый наглостью просьбы. — Впрочем, ответ я дам завтра...
Вечером вместе с Дементьевым он обсудил сложившуюся ситуацию.
— Отправлять курьера с таким письмом нельзя! — убеждённо заявил переводчик. — Трактовать без уступок крепостей — значит прикрыть вольность Крыма бумажкой, а не солдатскими штыками и корабельными пушками. А мы в глазах её величества будем выглядеть не токмо бездельниками, но и пособниками.
— Это я и сам знаю, — буркнул Веселицкий. — Но как поступить?.. И чтоб хана не обидеть, и чтоб его нарочный не доехал... Отказать-то я не могу: получится, будто мы против трактования крымской вольности. Умно придумали, сволочи!
Дементьев хитро прищурил глаз:
— А вы его сиятельству напишите. Пусть придержит нарочного...
6 февраля ханский нарочный Мегмет-ага отправился в Полтаву, чтобы оттуда проследовать в Петербург. Сопровождали его два рейтара. В кармане одного из них лежало письмо Веселицкого, адресованное Долгорукову. Если бы Мегмет-ага знал содержание письма, то, вероятно, повернул бы назад — канцелярии советник просил командующего задержать агу в Полтаве (под видом карантина против моровой язвы) до получения подписанного акта.
Долгоруков рассудил по-своему: вернул Мегмета назад, усмотрев, что просьба о принятии её величеством под своё покровительство Крымской области и утверждение её вольности и независимости при заключении мира с Портой лишняя. Это, как уже неоднократно торжественно объявлялось, разумелось само собой.
— Неча государыне надоедать, — пробурчал недовольно Василий Михайлович, возвращая письмо татарину.
Тем временем Веселицкий, обнадеженный заверениями Олу-хани и нурраддина, приказал Дементьеву перевеста набело акт об уступке крепостей и передать его хану для подписи.
Несколько дней прошли в смутном ожидании.
А затем одно за другим посыпались несчастья: здоровье старой Олу-хани, болевшей чахоткой, ухудшилось — она надолго слегла; нуррадцин Батыр-Гирей, страстно любивший соколиную охоту, мчась за добычей, на полном скаку упал с лошади, сломал ногу и тоже оказался в постели.
Оставшись без влиятельных доброжелателей, Веселицкий загрустил. Он понимал, что окружение хана, особенно Джелал-бей и духовенство, уведут того с праведного пути. И не ошибся — акт вернули из дворца без единой подписи.
И тогда Пётр Петрович отважился на рискованный шаг: обратился к Сагиб-Гирею с прошением о срочной аудиенции, поставив к тому же условие, что разговаривать с ханом будет с глазу на глаз.
Сагиб-Гирей неохотно согласился на аудиенцию, принял канцелярии советника весьма холодно и, выслушав его короткую, но энергичную речь, сухо заметил:
— Если бы её величеству акт был столь необходим, как ты об этом говоришь, то находящийся в Петербурге калга-султан давно написал бы мне про то... При посылке его к российскому двору мы заранее обговорили просить её величество пожаловать нам эти города.
Веселицкий округлил глаза:
— Я с крайним удивлением слышу такие речи, которые отличаются от прежних ваших обнадеживаний. Её величество, одобрившая учреждение новой независимой татарской области...
— Мы признательны ей за это, — не дослушав, перебил Сагиб-Гирей. — И поэтому вступили в вечную дружбу, отторгнувшись от Порты.
— Чем же вы уверили пребывание в такой дружбе? — едко спросил Веселицкий.
— Учинённой по нашему закону клятвой, — бесстрастно ответил хан.
— В какое время учинённой?! — воскликнул Веселицкий. (Он был зол на себя за доверчивость к обещаниям хана. А тот, как теперь оказалось, ещё в минувшем году сговорился с калгой удержать за Крымом все города и крепости). — Не тогда ли, когда блеск обнажённого меча и гром победоносного нашего оружия грозил истреблением и сокрушением всех крымских обывателей?.. Кто может на такую дружбу полагаться?! Нет, милостивый государь, извольте немедля показать опыт истинной дружбы и благодарности добровольным подписанием акта об уступке крепостей. Другого не дано! Да-с... Без акта ваша независимость, как дом, сооружённый на песке, при всяком бурном дыхании подвержена будет к сокрушению... — Веселицкий дерзко глянул на хана, добавил голосу металла. — Ваша светлость, как обладающий всей полнотой власти в здешних местах, должен повелеть подвластным чинам подписать акт и вручить его мне для доставления в Петербург!
