Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Вечером в лагере было гулянье: генералы, офицеры, нижние чины пили за здоровье матушки государыни, кричали здравицы его сиятельству, слюняво целовали друг друга.

Сам Долгоруков, опьяневший, в мокрой нательной рубахе, сидел за столом, сплошь заставленным бутылками и кувшинами, и делал страшные усилия, чтобы не заснуть тут же, упав головой в грязную тарелку, как это уже демонстрировал генерал-майор Бурман. Слабым жестом Василий Михайлович подозвал денщиков.

Те подхватили командующего под руки, с трудом довели до постели.

Не открывая глаз, обращаясь к раздевавшим его денщикам, он промычал невнятно:

   — А вы-ы... сволочи... передайте га-аспадам... чтоб не напивали-ись... Вот я и-их...

И упал бесчувственно на кровать.

В лагере, у офицерских палаток, раздалась нестройная стрельба, послышались пьяные возгласы: господа офицеры на спор гасили пистолетными выстрелами свечи, били пустые бутылки... Гуляли до рассвета...

* * *

Июль — август 1771 г.

Огромное расстояние, отделявшее Петербург от Крыма, сдерживало оживлённость переписки между Советом и Долгоруковым, ибо только в одну сторону самые резвые нарочные скакали по две недели. Собравшийся на очередное заседание Совет ещё не знал о переменах, произошедших в далёкой южной земле: ни о подписании акта, ни об избрании нового хана Сагиб-Гирея. Совет обсуждал рапорт Долгорукова о желании крымцев иметь своим ханом Селим-Гирея и о согласии того отторгнуться от Порты. Отторжение, естественно, одобрили, а вот о хане Вяземский высказал озабоченность:

   — Он был и останется нам враг!.. Хану, возведённому Портой и преданному ей, доверять никак нельзя!

Панин, проводивший в отсутствие Екатерины заседание, заметил с досадой:

   — Увы, господа Совет, мы не можем выбирать ханов за самих татар. Я тоже сильно сомневаюсь в искренности побуждений Селима. Но, принимая во внимание просьбу крымцев, надо одобрить сие его достоинство, показав татарам, что они доподлинно независимы.

Вице-канцлер Голицын предложил отметить хана каким-либо подарком, который засвидетельствует полное благорасположение к нему российского двора. Совет постановил послать Селиму саблю, шубу и прочие достойные презенты.

   — В новом нашем состоянии с Крымом, — продолжал говорить Панин, — я нахожу за нужное аккредитовать при хане доверенную особу, что могла бы не только представлять российские интересы, но и приглядывать за сим подлым ханом... Такой особой я вижу канцелярии советника Веселицкого, пребывающего ныне при князе Долгорукове.

   — Консулом? — спросил Иван Чернышёв.

   — Особа должна иметь более высокий ранг. Скажем, министра.

   — Но он всего-то канцелярии советник, — заметил Вяземский. — Чин для министра недостойный.

   — Чин можно повысить, — сказал Панин. — Но сейчас лучшего человека, хорошо знающего татарские особенности, нам не сыскать... К тому же он с ногайцами имеет давнее знакомство, а с некоторыми — дружбу. Последнее имеет важное значение, ибо сии коварные орды нуждаются В постоянном присмотре и успокоении, дабы сдержать их от вероломных поступков.

   — Вы сомневаетесь в их верности? — насторожился Вяземский.

Панин достал из папки плотный лист.

   — Я позволю себе огласить отрывок из письма князя Долгорукова... «О Едисанской и Буджакской ордах осмеливаюсь доложить: они в таком положении, а особливо знатные мурзы, что с крымцами почти никакой разницы я не почитаю. И чтоб они прежде данную присягу, пока Всевышний не увенчает армию её императорского величества победою над Крымом, вспомнили, — я от них не ожидаю. И когда крымское войско против меня будет сопротивляться, то не сомневаюсь я, чтоб и они в том им не участвовали...»

   — Письмо-то давнее, — заметил Иван Чернышёв. — Нынче и Крым завоёван, и войско не сопротивляется... К тому же, как мне ведомо, сами крымцы не жалуют орды и хотят их отделить от себя.

   — Это всё, пока армия князя в Крыму стоит, — пояснил Панин, откладывая бумагу. — А как далее будет?

   — Так, может, не искушать судьбу? — развёл руки Чернышёв. — Пусть ногайцы изберут себе другого хана или остаются под властью Джан-Мамбет-бея.

   — С двумя такими соседями будет хлопотно иметь дело, — предостерёг Вяземский.

   — Однако всё же спокойнее, вследствие их слабости, происходящей от разделения, — возразил Чернышёв. — Недурно бы тонкими, неприметными действиями противопоставить их друг другу и, может быть, разжечь вражду.

   — Здесь поспешать нельзя, — предостерёг Панин. — Следует сообразовываться с обстоятельствами, что будут, видимо, весьма переменчивы.

   — А по-моему, господа, все они порядочные сволочи, — ругнулся Разумовский. — Что крымцы, что ногайцы — один чёрт!

Панин иронично улыбнулся:

   — До окончания войны и подписания выгодного мира, граф, придётся сих сволочей почитать за лучших приятелей.

   — Ну а ногайцы чем недовольны? — снова вступил в разговор Вяземский. — Им-то что надо?

   — Мы лишаем их христианских рабов. Не возвращаем тех, кто сбежал из орд и пристал к армии князя Долгорукова... Вот и Евдоким Алексеевич писал, что Джан-Мамбет-бей требует их возвращения.

   — Христиан магометанам? — искренне возмутился Чернышёв. — Ну знаете...

   — Большинство пленников — купленные люди, — уточнил вице-канцлер Голицын. — Вот бей и не хочет убыток терпеть.

   — Так заплатите им деньги! — горячо воскликнул Чернышёв. — Александр Алексеевич!.. — Он повернулся к Вяземскому. — Неужто несколько тысяч причинят казне ущерб?

   — Коль Совет решит — станем платить, — торопливо ответил Вяземский.

   — Прочих беглых христиан надобно, конечно, выкупать. Но русских подданных — никогда! — жёстко сказал Григорий Орлов, молчаливо сидевший всё заседание. (После затянувшейся вечерней пирушки он с утра был не в настроении, чувствовал себя усталым и разбитым). — Нам российскими людьми торговать зазорно!

Совет так и постановил...

Позднее, когда в Петербург пришло сообщение об избрании ханом Сагиб-Гирея, Совет снова вернулся к обсуждению вопроса о ногайских ордах. Решили придерживаться прежней линии: осторожно лавировать, отделываясь расплывчатыми обещаниями, но не торопиться их выполнять.

В рескрипте, подписанном Екатериной 27 августа, Щербинину повелевалось приложить старание, чтобы ордынские начальники «согласились на избрание нового хана Сагиб-Гирея и признали его власть над собой».

«Может быть, ногайцы будут в сём случае в затруднении, — говорилось в рескрипте, — в рассуждении пределов дозволяемой ему власти, потому что ханам крымским только время от времени в большее подчинение приводить их удавалось. Но сие обстоятельство, однако, не препятствует в соглашении на его избрание, ибо при том им вся удобность остаётся точные положения учинить с сим ханом при здешнем посредстве, поскольку и в чём они от него зависимы быть имеют...»

Подполковнику Стремоухову и другим офицерам, находившимся в ордах, Щербинин от своего имени должен был дать предписание: «Несмотря на дружбу ногайских татар, по свойственной им к продерзостям поползновенности, в ведомстве каждого предосторожность наблюдать должно».

Не остались без внимания Екатерины и крымские дела. В рескрипте Долгорукову указывалось, что избрание ханом Сагиб-Гирея следует «за благо принять, в показание татарам, что, соглашаясь во всём на их желания, тем самым подаём им опыты бессумнительные, сколь мы склонны находимся доставить им совокупную во всём независимость».

Долгорукову вменялось в обязанность от имени её величества сделать пристойные отзывы хану и дозволить ему вступить в правление Крымским полуостровом со всеми прежними правами и преимуществами. Однако это следовало сделать только после того, как «он подпишет акт своего отрицания пред народом от Порты, с обязательством никогда и ни при каких обстоятельствах не подчиняться, но всегда пребывать в дружбе и союзе с нашей империей».

77
{"b":"598512","o":1}