«Это порадует генерала, — подумала Екатерина. — Да и по чести будет! Сынок-то и под Кафой отличился...» (За штурм Перекопа юный Долгоруков был награждён орденом Георгия IV класса).

Екатерина понюхала табак, задержала взгляд на табакерке с написанным на крышке её портретом, на секунду задумалась, снова взяло перо.

«Приметна мне стала из писем ваших ваша персональная ко мне любовь и привязанность, и для того стала размышлять: чем бы я при нынешнем случае могла вам сделать с моей стороны приязнь? Портрета моего в Крыму нет, но вы его найдёте в табакерке, кою при сём к вам посылаю. Прошу её носить, ибо я её к вам посылаю на память от доброго сердца. Всем, при вас находящимся, скажите моё удовольствие. Я не оставляю от вас рекомендованных наградить, о чём уже от меня повеление дано. Впрочем, будьте уверены, что всё вами сделанное служит к отменному моему удовольствию, и я остаюсь, как всегда, к вам доброжелательная...»

В душе императрица, несомненно, понимала, что полководческие способности князя уступают Божьему дару Румянцева. Но она всегда заботилась о преданных ей людях! По тем наградам, которыми она одаривала подданных, можно было судить не только о степени её расположения, но и определить круг лиц, которым она особенно благоволила. Долгоруков был в этом кругу!

В Эрмитаже, шумном и многолюдном, говорили о разном, но почти во всех разговорах упоминался Крым, ибо успехи Долгорукова несколько скрасили неудачные действия Первой армии...

После весенних побед генералов Олица, Репнина, Вейсмана, разгромивших на правобережье Дуная сильные турецкие корпуса и взявших тамошние крепости, в мае последовали чувствительные удары: сначала комендант Журжи майор Гензель сдал крепость «на капитуляцию» туркам, а затем был разбит отряд генерал-поручика Эссена, пытавшийся вернуть Журжу под Российский флаг.

...Генерал-прокурор Вяземский предложил Екатерине сыграть в карты.

   — Как обычно... По десяти рублёв вист.

К нему присоединились братья Чернышёвы — Захар Григорьевич и Иван Григорьевич, вице-президент Адмиралтейской коллегии.

Екатерина любила играть, но играла посредственно — партия закончилась быстро.

   — Не идёт карта, — вздохнула она, разочарованная проигрышем.

   — Зато воинскими победами вы не обделены, ваше величество, — пошутил без улыбки Захар Чернышёв. (В отличие от многих карточных партнёров Екатерины он никогда не поддавался ей — играл зло, азартно).

Екатерина натянуто улыбнулась:

   — Победы, конечно, приятны. Только стоят гораздо дороже, чем вист... Александр Алексеевич подсчитал, что война уже обошлась казне до тридцати миллионов рублей.

   — Это приблизительно, — заметил Вяземский.

   — Но туркам она тоже недёшево стоит, — сказал Иван Чернышёв, ловко разбрасывая карты партнёрам.

   — Ах, граф, нам-то от этого не легче, — поморщилась Екатерина. — Заканчивать её надобно... Вы бы, Захар Григорьевич, подумали, куда сподручнее применить Вторую армию, да на Совете рассказали бы.

   — Хоть завтра, ваше величество, — отозвался Чернышёв, рассматривая разложенные в руке карты...

Спустя несколько дней, на очередном заседании Совета, Захар Чернышёв доложил следующий план. Вторая армия делилась на четыре корпуса: первый — 16 тысяч человек — оставлялся в Крыму в крепостных гарнизонах и обеспечивал коммуникации на полуострове; второй — 10 тысяч — размещался по Днепровской линии[18] до Таганрога и Азова и в случае турецкой угрозы должен был подкрепить первый корпус; третий — 14 тысяч — располагался по Украинской линии и в Елизаветинской провинции; четвёртый — 5 тысяч — отправлялся к польской границе. Михаил Никитич Волконский, бывший послом в Польше, предложил передать часть полков в состав Первой армии, но Чернышёв возразил:

   — Войско, измотанное длиннейшими маршами, имеющее потрёпанные обозы, к наступательным действиям способности иметь не будет... Армия нуждается в отдыхе и пополнении... Крепкие полки мы оставим в Крыму и направим в Польшу, слабые — на винтер-квартиры... Граф Румянцев наступать нынешней зимой как будто бы не собирается. И для оборонения ему вполне достаточно тех сил, что имеет. К весне же мы определим план новой кампании и сколько войска для неё понадобится. Если, разумеется, Порта к тому времени не запросит мира...

В последние недели разговоры о мире возникали всё чаще: война тяжёлым бременем легла на Россию, требуя всё новых и новых средств и сил. Великая держава начинала задыхаться под этим бременем. Но завершить войну без получения общей виктории над Портой, без выгодного мира с контрибуцией было невозможно.

   — В будущей негоциации и совершении мира, — вступила в разговор Екатерина, — со стороны России не может быть иного правила, как возложить сильнейшую узду на честолюбие Порты и тем доставить нам лучшую безопасность от грядущих нашествий... С другой стороны, объявив единожды, что я не желаю увеличивать победами свои области и полагая непременным правилом основывать твёрдую свою славу на благоденствии моих подданных, не могу я переменить сих бескорыстных мыслей. Примеряясь к существу дела, я вижу кондиции, на коих можно заключить мир... Первое. Надобно беспременно уменьшить Порте способности к атакованию Российской империи в будущие годы... Второе. Россия должна получить справедливое удовлетворение за убытки войны, воспринятой турками без всякой законной причины. А убытки сии по самому точному исчислению простираются до двадцати пяти миллионов рублей... Третье. Следует освободить от порабощения торговлю и беспосредственную связь между подданными обеих империй для вящей их выгоды и взаимного благополучия...

Екатерина говорила ровно, с короткими паузами, как говорят люди, хорошо знающие суть предмета рассуждения. По всему было видно, что она давно продумала будущие мирные переговоры, желаемые выгоды для России и потери в состоянии Порты.

   — ...Если исчислять силу тех земель, кои Порта должна потерять при замирении, или то, чем сии земли способствуют её могуществу — прибытком ли, от них получаемым, или числом солдат, там вооружаемых, — то усматривается, что её спасение не соединено с их сохранением. А потеря оных станет малочувствительной для истинных источников её силы и могущества. Судя таким образом, я вижу, что Порта может вести войну ещё многие годы, несмотря на удары, разрушившие её силы. Но коль я в этой истине себе и вам призналась, то признаюсь и о виде, в котором представляю будущую Порту... Я вижу её, укрепившуюся долговременным миром, приведшей моря свои в конечную безопасность, исправя внутренние пороки своего воинства, начинающей новую войну с Россией и быстро преодолевающей пространство, оба наших государства разделяющее... В этом пункте я себе мечты не делаю!.. Вот почему — и после замирения — я всегда буду почитать в Порте страшного неприятеля, а не такую державу, которой бы по своей воле я могла бы давать опровержение... Мои мирные кондиции, принятые в их истинной цене, ограничиваются в умалении способностей неприятеля к новым нападениям. Отдаляя его, я даю время прийти в себя в случае начала новой войны, но не доставляю Порте никаких новых средств к нападению. Несколько большее спокойствие и безопасность — вот то, к чему ведёт всё мнимое уничтожение её могущества, — закончила монолог Екатерина.

Первым после всеобщего напряжённого молчания подал голос граф Иван Чернышёв, ставший минувшей зимой ещё одним членом Совета.

   — В таком случае, ваше величество, — предложил он, — будет полезно при подписании акта с татарами выговорить особливым артикулом возможное их участие в оборонении наших границ на юге. Ведь они всё-таки наши союзники!

   — Татары акт с таким артикулом подписать откажутся, — возразил Никита Иванович Панин. — Коль мы пообещали дать им независимость и свободу, они будут тверды в своём упорстве, отсылая нас к данному нами же обещанию.

   — В прежних своих суждениях татары не раз высказывали озабоченность, чтобы их не использовали как военную силу, — поддержал Панина вице-канцлер Голицын. — И ссылаются при этом на калмыков, коих мы всю нынешнюю войну привлекаем при надобности.