Едичкульские и джамбуйлукские мурзы сообщали, что имели давнее желание отторгнуться от Порты и соединиться с другими татарскими народами. Но при этом не давали никаких клятв, подтверждавших бы верность их слов. И ничего определённого о сроках отторжения, о присылке грамот не писали.

В другом письме — от 75 знатных крымцев — также были слова о желании соединиться с ордами. Но в нём об отторжении от Порты вообще не упоминалось.

   — Я сыт подобными обещаниями, — прошипел Панин, раздувая широкие ноздри. — Летом меня ими кормили хан и его сераскир, а по осени я желаю переменить яства.., Из сих посланий за ласковыми словами и заверениями я могу усмотреть только одно: они хотят и впредь оставаться под Портой... Пиши!

Панин продиктовал канцеляристу ответы на письма.

Ордынским мурзам он повелел немедленно прислать к нему полномочных депутатов из знатнейших фамилий для отправления ко двору её величества для окончательного заключения договора.

   — Передашь Веселицкому, чтобы он подготовил текст присяжного листа — как мы с едисанцами делали! — и присовокупил его к этому письму, — бросил Панин канцеляристу.

Ответ крымцам был резок и категоричен. Во-первых, они должны были объявить себя отложившимися от Порты и пристать к прочим татарам для составления независимой державы. Во-вторых, при содействии российской армии выгнать из крымских крепостей все турецкие войска. Наконец, в-третьих, для обеспечения дальнейшей своей независимости — принять в Крыму часть российской пехоты, а флоту дозволить занять некоторые приморские гавани.

Требования были серьёзные, ультимативные, но полностью соответствовали политике, избранной Петербургом в отношении Крымского ханства. Более искушённый в политических делах человек, наверное, смягчил бы многие слова, изложил бы требования не столь круто. Однако Пётр Иванович не счёл нужным лебезить перед татарами, полагая, что они, напуганные победами российской армии и ослабленные уходом под покровительство империи двух орд, долго упрямиться не будут.

Вернувшись к письму Джан-Мамбет-бея, Панин сделал неожиданный ход. Похвалив ногайцев за их стремление быть вместе, он предложил вызвать из Крыма находившиеся там орды и «составить особенную от Крыма татарскую, названием ваших орд, державу». (Неожиданность заключалась в том, что известное решение Совета об отторжении Крымского ханства от Турции не предусматривало создание отдельной ногайской области).

Готовя письма к отправке, Веселицкий, знавший, разумеется, решение Совета, прочитав эти строки, счёл нужным высказать сомнение в реальности такого предложения:

   — Мне думается, ваше сиятельство, что ногайцы, привыкшие всегда быть под чьим-то покровительством или чтоб ими кто-то управлял, не способны к созданию своего отдельного государства. Их бродячий образ бытия, известные раздоры между предводителями орд сильно мешают положительному решению сей задачи.

Панин внимательно перечитал письмо, подумал, но оставил его без изменения, пробурчав недовольно:

   — Среди этой сволочи можно найти одного порядочного человека, пользующегося доверием и кредитом у всех орд. Ежели это сильный человек, то, получив нужную поддержку от нас, он сможет объединить орды и создать свою державу.

Веселицкий, видя настроение командующего, не посмел возражать, но укрепился во мнении, что он с умыслом нарушил решение Совета. Но вот с каким — так и не понял.

Письма были вручены ожидавшим в крепости татарским нарочным. Их под охраной проводили к границе и отпустили.

Ноябрь 1770 г.

Захар Чернышёв, сидевший на резном стуле, обитом светлым штофом, напротив Екатерины, закончил читать письмо Панина об отставке. Чуть приподнявшись, он жил бумагу на столик и, скользнув по глубокому декольте ночной сорочки, соблазнительно обнажавшему иную грудь императрицы, белой в мелких морщинках шее, остановил взгляд на пухлых губах, ожидая, что они произнесут.

Екатерина зевнула, прикрыв рот ладонью, и ленивораспевным голосом спросила:

   — Что скажете, граф?

Чернышёв склонил набок голову, ответил равнодушно и неопределённо:

   — Подагра, ваше величество, болезнь неприятная и изнуряющая... Он, видимо, серьёзно занемог.

   — Мне до его болячек дела нет... Резолюцию какую ставить?.. Военные дела-то в вашем ведомстве состоят. Вот и присоветуйте.

   — А что советовать? — также равнодушно отозвался Чернышёв, уловивший неудовольствие императрицы. — России полководцев удачливых и именитых не занимать. И коли граф так ослаб здоровьем, что не способен предводительствовать армией, то замена его не токмо возможна, но и вовсе необходима... В следующую кампанию Второй армии предстоит покорять Крым, ежели, конечно, татары в течение зимы не последуют примеру ногайцев и не отторгнутся от Порты. Там болезненному командующему делать нечего!.. А братец его какое суждение имеет?

   — Оставим Никиту, — выразительно махнула рукой Екатерина, давая понять, что домогательства старшего Панина во внимание не приняты. — Кого ж тогда определить в командующие?

   — Подумать надобно.

   — Что ж тут думать? — капризно вскинула голову Екатерина. — Сами говорили, что достойных генералов у нас предостаточно.

   — В обеих армиях генерал-аншефов всего два, — поспешил ответить Чернышёв. — В Первой — Пётр Иванович Олиц, во Второй — князь Василий Михайлович Долгоруков... Но Пётр Иванович воюет со своим корпусом в Валахии. Вызывать его сейчас из Бухареста было бы неразумно.

   — А как чувствует себя князь?..

Долгоруков так и не смог стерпеть предводительство Петра Панина. Спустя два месяца после перемены командующих он попросил Екатерину уволить его из армии для излечения старых ран и в минувшем январе временно отошёл от дел.

   — Как будто бы поправился, — неуверенно сказал Чернышёв.

   — Тогда напишите ему... Пусть берёт армию в свои руки!

Чернышёв охотно поддержал такое решение: князь был послушным генералом и всегда беспрекословно выполнял все его указания.

   — Негоциацию с татарами тоже в его руки отдаёте?

   — Ну нет, — покачала головой Екатерина. — Отторжение татар — дело тонкое и сложное... Князь — воин, а не политик. Он прост, без хитринки и по прямоте своей, по ревностному желанию услужить мне может подпортить почти испечённый пирог. Здесь пирожник должен быть опытный... Такой, что с татарами ранее дела имел...

Удачная негоциация с ногайцами порадовала императрицу. И теперь для неё было важно показать выгоды отторжения всем упорствующим ещё крымцам. Именно поэтому — обеспокоенная возможными конфликтами ордынцев и жителей приграничных губерний — Екатерина подписала 13 ноября указ, в котором среди прочего потребовала от губернаторов внушить жителям, «дабы с оными татарами дружелюбно обходились, всякое чинили им вспоможение и имели бы между собой свободную торговлю».

   — Ногайцев отпускать от нас никак нельзя, — говорила она Никите Панину. — А кто посмеет обижать их — наказывать без жалости!

   — За этим дело не станет, — усмехнулся Никита Иванович. — Только вот заставить людей враз полюбить татар будет трудно. Особенно после последнего их набега на наши земли.

   — Надо заставить! — колюче воскликнула Екатерина. — Надо!..

...После некоторых раздумий она назвала фамилию генерал-майора Евдокима Щербинина, правившего Слободской губернией.

   — Насколько мне ведомо, он есть человек твёрдый, рассудительный и исполнительный, — согласился Чернышёв. — Такой сумеет негоциацию довести до нужного конца...

На следующий день Екатерина подписала два рескрипта: Щербинину — о препоручении ему негоциации с татарами, и Панину — об увольнении из армии.

Скорее для приличия, чем от души, она заметила, что «теряет в Панине искусного в войне предводителя, которого поступки приобретали всегда её удовольствие».

Сенат отметил Петра Ивановича своим указом: