На следующий день, после полудня, российская депутация наехала на отряд буджаков Тенис-мурзы, брата Джан-Мамбет-бея. Мурза проводил её к реке Березани, на правом берегу которой расположились ногайские орды.

Веселицкого встретил лично Джан-Мамбет-бей и знатные мурзы, аги, духовные лица — не менее сотни человек. Ещё около пяти тысяч едисанцев и буджаков широким кольцом окружили шатёр бея.

Войдя в шатёр, Джан-Мамбет-бей, покряхтывая, тяжело сел на тюфяк, покрытый разноцветными потёртыми коврами. Справа от него расположился едисанский Мамбет-мурза, слева — буджакский хан Хаджи-мурза. Напротив поставили небольшой стул для Веселицкого. Остальные мурзы и аги расселись вокруг в три-четыре ряда.

«Чтят, — самодовольно подумал Пётр Петрович, от которого не ускользнуло, что все ногайцы стояли до тех пор, пока он не сел. — Ну и боятся, конечно...»

Когда шум стих, он через переводчика Дементьева передал бею письмо Панина. А затем преподнёс подарок командующего — дорогую, украшенную каменьями саблю.

   — Искренний ваш друг и предводитель победоносного российского войска его сиятельство Пётр Иванович Панин преподаёт вам булатный меч на сокрушение общего нашего неприятеля! Он желает, чтобы утверждённая между нами дружба крепче и прочнее булата была!

Джан-Мамбет-бей схватил саблю обеими руками, пожалуй, слишком торопливо для торжественного случая, щуря глаза, осмотрел её, вытащив до половины из ножен, и растянул лицо в подобострастной улыбке:

   — В прочности дружбы вашего предводителя у нас никогда не было сомнений. Вы можете передать ему, что все наши общие неприятели низложены и попраны будут!

Веселицкий одобрительно покивал головой, но видя, что бей продолжает любоваться подарком, деловито произнёс:

   — Однако пора перейти к самому предмету моей к вам поездки... Его сиятельство весьма сожалеет о некоторой конфузии, что он обнаружил в прежней вашей грамоте её императорскому величеству. Он желает, чтобы дружественные нам орды переменили грамоту.

По знаку Веселицкого Дементьев достал из кожаного портфеля новую грамоту и стал читать её вслух.

Мурзы выслушали переводчика, а затем Абдул Керим-эфенди бесхитростно пояснил:

   — Мы не знаем формы обращения в переписке между европейскими государями и настоящий титул её величества. Вот и сочинили грамоту сходно тому слогу, коим мы к турецкому султану грамоты посылали...» Мы готовы исправить неточности.

Мурзы сдержанно загудели, выражая одобрение его словам.

Дементьев передал грамоту эфенди.

Удовлетворённый тем, что никаких возражений не последовало, Веселицкий хотел распрощаться, но его остановил голос Хаджи-мурзы:

   — Скоро ли будет позволение перейти за Буг и Днепр?

Мурзы враз затихли.

Чтобы придать вес и значимость последующим словам, Веселицкий выдержал долгую паузу и сказал с некоторой строгостью:

   — Как только подпишете новую грамоту!.. Лишь тогда, по повелению его сиятельства, я могу дозволить дружественным татарским народам переходить Буг и следовать к Днепру для прохода через оный.

Мурзы ликующе зашумели.

   — Для безопасности прохода к местам прежнего пребывания, — продолжил Веселицкий, — орды снабжаются открытым ордером, с содержанием которого вы можете ознакомиться.

Дементьев передал ордер Керим-эфенди.

   — А запорожцы? — снова спросил Хаджи-мурза. — Не станут ли они нас притеснять?

   — Нет! — решительно вскинул руку Веселицкий. — Не токмо не навредят, но и вспомоществование окажут!.. От его сиятельства кошевому атаману и всем пограничным командирам уже посланы надлежащие повеления. Во всех городах, местечках и прочих селениях вашим народам будет делаться всякое благоприятельство и гостеприимство. А потребные вещи и съестные припасы будут продаваться за обыкновенную цену.

Мурзы зашумели сильнее прежнего.

Джан-Мамбет-бей, маслено глядя на гостя, изрёк из редкозубого рта:

   — Его сиятельство изо дня в день усугубляет знаки своей истинной к нам дружбы и благодеяния, коими все наши сердца пленяются. Да продлит Аллах драгоценную жизнь её величества за то, что изволила избрать такого великодушного и храброго предводителя, который не только искусными воинскими распоряжениями неприятелей побеждает, но и мудрыми советами таковых без кровопролития приятелями обращает.

Веселицкий поблагодарил бея за приятные слова и пригласил предводителей орд к себе в гости, намекнув на подарки от командующего...

Желая избежать возможных трудностей при подписании нового акта, Панин выделил Веселицкому для подкупа мурз 1250 золотых, из которых Джан-Мамбет-бею причиталось 500 монет, а Хаджи-мурзе — 750 монет. Однако, зная корыстолюбивый характер ногайских мурз, Пётр Петрович решил самовольно изменить суммы так, чтобы, с одной стороны, они остались достаточно велики, а с другой — можно было наградить большее число мурз.

...Вечером в палатку Веселицкого пришёл первый гость — Джан-Мамбет-бей. Приняв четыреста золотых, бей, с подобострастием щуря бесцветные глаза, объявил о желании джамбуйлуков и едичкулов присоединиться к России.

   — Мне донесли, что часть людей этих орд ушла в Крым, — недоверчиво заметил Веселицкий.

   — Да, нашлись такие, которые не поняли выгоду, что сулит покровительство России, — кисло ответил бей. — Но я уже послал Мамай-мурзу для вызова беглецов.

(Веселицкий не поверил словам бея. Но позднее, когда капитан Завадовский подтвердил сказанное, приказал разыскать в орде сына Мамай-мурзы — Юсуф-мурзу — и передал ему сто монет для отца).

Вслед за беем в палатку пришли Мамбет-мурза и Джан-Темир-мурза, которые стали жаловаться на разорение, понесённое от запорожцев при переправе через Днестр.

Пётр Петрович гневно обругал казаков за бесчинства и деньгами смягчил горе мурз.

А потом ему пришлось по этой же причине дать двести золотых Хаджи-мурзе.

Последние сто монет он вручил Абдул Керим-эфенди, к которому питал определённую симпатию за твёрдую пророссийскую позицию. И сказал доверительно:

   — Вы, эфенди, как человек разумный и учёный, должны убедить мурз блюсти верность присяге о нерушимой вечной дружбе, побуждая их к исполнению обещания о скорейшем присоединении к вашим ордам всех едичкулов и джамбуйлуков.

   — Мы никогда не поручились бы в том, если бы по родству с ними не были удостоверены в их единомыслии с нами, — ответил Абдул Керим.

   — А крымцы?

   — С крымцами его сиятельство должен держать себя холодно. Без ласкательства потребовать от них присяжное письмо!.. И пригрозить огнём и мечом, ежели упрямиться станут.

   — В дружбу силком не тянут, — возразил Веселицкий, удивлённый резкостью эфенди. — Надо бы всё решить миром, полюбовно.

На костистом, осунувшемся лице Керима мелькнула укоризненная усмешка:

   — Вам мало обманчивых обещаний Каплан-Гирея? К чему привели ваши к нему ласкательства?.. Нет, только строгостью и силой вы сумеете покорить Крым!

   — Мы не собираемся покорять татар, — снова возразил Веселицкий.

   — Я имел в виду отторгнуть их от Порты, — поправился Абдул Керим.

Веселицкий помолчал, попил кофе. Затем произнёс с напускной раздумчивостью:

   — Крымцам, по моему разумению, следует позаботиться об избрании нового хана. С нынешним они счастья и благополучия, видимо, не поимеют.

   — Сперва надобно угрозами или увещеваниями приобрести их на свою сторону, — упрямо повторил Абдул Керим. — А как они склонятся, то найдётся достаточно султанов гирейской породы, что сами попросят об избрании в ханы. Тогда и отберёте усердного и достойного...

Через день — 7 октября — эфенди принёс Веселицкому новую грамоту, подписанную 119 знатными людьми обеих орд.

Обратившись к Екатерине по формальному титулу, ногайцы далее писали, что, получив «выгодное время и свободные руки единодушно согласились и наиторжественнейше клятвой между собой утвердили беспосредственно отторгаться от власти Оттоманской Порты, с низложением на вечные вперёд времена ига оной с себя, и составить из нашего общества народ вольный, ни в чьём подданстве не состоящий и ни от какой державы не зависимый, следовательно, и ни под каким видом ни к каким податям и поборам не подлежащий, положа и утвердя между собой главным правилом защищать себя впредь навсегда против турецкой силы в своих правах, обыкновениях и независимости до последней капли крови каждого. По сему нашему постановлению и клятвой свято утверждённому намерению, в рассуждении ближнего соседства, за полезнейшее дело себе признали на вечные времена пребывать в теснейшем согласии дружбы и единомыслия со Всероссийской империей, спокойству, тишине и взаимной победе по всей нашей возможности и силе поспешествовать, яко своему собственному благу».