Отправив депутатов, Веселицкий поспешил рассказать Панину о замыслах хана. Командующий тут же приказал генерал-поручику Эльмпту двинуть свои полки против Каплан-Гирея.

Одновременно он направил ордера генерал-поручику Бергу и генерал-майору Прозоровскому, в которых указал, что едисанцы и буджаки подписали акт об отторжении, вследствие чего им дозволено перейти Днестр и расположиться на его левом берегу. Генералам надлежало проследить, чтобы войска этим ордам препятствий не чинили и их не воевали. Тем более что вместе с депутатами в орды отправился отряд майора Ангелова. А вот если хан попытается прорваться в Крым — поразить его без всякой пощады.

Панин был очень доволен удачной негоциацией.

   — Отторжение ногайцев — это не только начало распада Крымского ханства, — восклицал он взволнованно. — Сие означает неизмеримо большее: первый шаг к нашему утверждению на Чёрном море!..

В Петербург он отправил сразу несколько реляций: Екатерине, в Сенат, брату Никите Ивановичу, в Военную коллегию...

Август 1770 г.

Каплан-Гирей с размаху стегнул плетью стоявшего на коленях гонца, принёсшего дурную весть о переходе двух орд на сторону России. Плеть гибко обвила бритую голову и выбила у едисанца правый глаз. Вместо того чтобы молча стерпеть кару, гонец взвыл от боли. Из-под прижатых к лицу грязных ладоней струйкой выползла смешанная с кровью слизь. Этот крик привёл Каплана в ярость — ударом ноги он повалил едисанца наземь и стал злобно пинать сапогами податливое тело. А тот, продолжая кричать, катался в пыли, стараясь увернуться от ударов, чем ещё больше распалял хана.

   — Оставь его, — негромко сказал стоявший рядом Бахти-Гирей. — На нём нет вины.

   — Я убью эту едисанскую собаку! — исступлённо кричал хан, продолжая наносить удары. — Пусть он ответит за предательство орды!

   — Его смерть не принесёт тебе славы. И орды назад не вернёт... Ныне о другом думать надо.

Хан ещё раз ударил обмякшее тело, плюнул и ушёл в шатёр.

Бахти проследовал за ним.

   — Эти вонючие шакалы сговорились с русскими! — не мог успокоиться хан. — Они предали меня!

   — Аллах каждому воздаст должное, — спокойно изрёк Бахти.

   — Воздаст ли?.. Ты — едисанский сераскир! Ты знал о готовящейся измене?

   — Знал.

   — Почему же не предупредил?

   — Ты тоже знал о ней.

   — Я?!

   — Разве ты не получил письмо от русского паши? Разве не знал, к чему он призывает орды?.. Знал!.. Но надеялся, что твой ответ — это ответ всех орд.

   — Я на поклон к паше не пошёл!

   — Ты не пошёл. Зато это сделали другие... Ты зачем меня к себе позвал и держишь, словно пса на цепи? Боишься, что уйду с ордами к русским?

   — Когда войско выходит из повиновения сераскиру — тому остаётся выбирать: или идти с ним, или остаться одному.

   — Не надеялся, значит, — усмехнулся Бахти.

   — Сомневался! — с вызовом ответил Каплан.

Некоторое время Гиреи сидели молча, размышляя каждый о своём. Хан мучительно искал выход из трудного положения, в которое поставили его ногайские орды и проклятый Румян-паша, трижды разбивший татарскую конницу. Сераскиру предстояло решить, с кем он будет дальше — с ханом или ордами?

Молчание нарушил Бахти.

   — Нынче о собственном спасении думать следует, — доверительно сказал он. — В Крым надо пробиваться!.. По берегу — до Очакова, а оттуда — на корабле в Кезлев.

   — Мне доносят, что возле Очакова шныряют гяуры. Дойдём ли?

   — На то и война, чтобы они шныряли у крепостей... Только другого выхода нет! Здесь русские раздавят нас.

   — А ты со мной будешь или как?

Бахти спокойно выдержал настороженный взгляд хана:

   — Мне с русскими делить нечего. Я татарский сераскир!.. Только пошли верного человека в Бахчисарай. Пусть передаст калге, чтобы с войском выходил из Ор-Капу навстречу...

Через несколько дней Каплан-Гирей приказал остаткам татарской конницы тайно выступить в сторону Очакова. Но одного обстоятельства он не учёл: среди тысяч людей тайну сохранить нельзя.

Узнав о предстоящем движении татар, Панин тотчас выслал новые ордера Бергу и Прозоровскому, суть которых была одна: выследить хана и разбить!

Август 1770 г.

17 августа в русский лагерь под Бендерами прискакал нарочный от ногайских орд. Он привёз письмо Панину, подписанное двадцатью двумя знатными мурзами. Те благодарили командующего за оказанные милости и обращались с новой просьбой:

«Дабы избежать некоторых турецких обид, просим, все татары обще, дозволения перейти за Днепр на прежние наши жилища, где родились, дабы совокупиться с джамбуйлуками и едичкульцами, ибо у нас как провианту, так и домов не имеется, поэтому крайнюю нужду претерпеть можем...»

— Вот поганцы! — ругнулся Панин. — Опять что-то затеяли...

Ответное письмо он начал с деликатного отказа: поскольку крымцы, а также Едичкульская и Джамбуйлукская орды находятся доныне в подданстве Турции, то дозволить идти за Днепр он не может, ибо опасается за благополучие вступивших в протекцию орд, так как знатных мурз могут отправить на казнь к султану, а остальных турки станут преследовать и обижать.

«Его сиятельство сераскир султан Бахти-Гирей, — писал Панин, — хотя в письмах ко мне дружелюбным своим к России обращением отзывается, но, однако, от себя собственно присланным к пребывающим при мне аманатам ни каким ещё письмом меня в том не утвердил, что его сиятельство совершенно объявляет себя, согласно с вами, отрешённым от всякой турецкой власти и зависимости...»

В связи с такой неопределённостью Панин предписывал исполнить уже не три, как ранее, а пять пунктов ультиматума.

Во-первых, орды должны быстро снестись с ханом и Бахти-Гиреем и потребовать от них твёрдого объявления: отлагаются ли они от Порты? признают ли покровительство России? Во-вторых, все татары, до сих пор признающие над собой власть Порты, будут считаться врагами России и с ними он будет поступать как с неприятелями. В-третьих, отложившиеся от Турции татары должны считать своими и России врагами всех, кто ещё остался под властью Порты. Составив особое временное правительство, они должны выбрать нового хана или его наместника или же составить правительственный совет и прислать уполномоченных для постановления решительного договора. В-четвёртых, на этих перечисленных условиях Панин дозволяет Буджакской и Едисанской ордам расположиться на богатых землях между реками Днестр, Буг и Синюха, но без касательства границ Польши и России. Наконец, в-пятых, по случаю приближающейся осени, переговоры между Россией и татарами должны быть проведены с крайней поспешностью.

Едисанский нарочный уехал.

А днём раньше пришло письмо от Бахти-Гирея. Сераскир в очередной раз уверял Панина в своей и хана доброжелательности к России и хлопотал о «возобновлении нашей с российским двором соседственной дружбы обеих сторон».

Панин был зол на Бахти за его коварство, но понимал, что в нынешнее неопределённое время порывать окончательно с сераскиром нельзя.

«Высокий российский двор, — написал он Бахти, — ни с какими подданными Оттоманской Порты, с которой он теперь в войне, дружбы возобновлять не может и не будет. Его покровительство и дружба распространяются только на тех, кто объявит себя отступившими от власти и подданства Оттоманского скипетра и присоединится навеки к дружественному союзу с Россией. Если ваше сиятельство такой драгоценный дар на благоденствие вашего народа и славы собственного вашего имени воспринять прямо желаете, то извольте о том ко мне с точностью и подпискою вашей руки отозваться...»

О хане Каплане Пётр Иванович высказался резко: так как он ещё не объявляет себя отторгнувшимся, то «мы будем считать его своим неприятелем, почему и должны будем везде его искать и оружием его величества атаковать».