Август 1768 г.

Снисходительно-благодушное отношение Панина к угрозам султана придвинуть войско к российским границам оказалось, увы, необоснованным. В середине августа в «Тайную экспедицию» пришло очередное донесение Поповича, сообщившего о прибытии в главные турецкие крепости значительного числа янычар.

А вернувшийся в Киев из Константинополя капитан Соловков уточнил:

   — Под Очаковом стоит восемнадцать тысяч... Под Бендерами ещё тринадцать... И в Яссах гарнизон изрядно усилен.

   — Сам видел иль по слухам знаешь? — спросил Веселицкий, делая быстрые пометки в записной книжке.

   — И сам видел, и верные люди насказали... Да вы не сомневайтесь! Под Бендерами этих турков тьма. Останавливали до пяти раз, дознавались: «Кто таков? Куда едешь?..» Одно спасение, что нарочный офицер. А то повязали бы, точно повязали.

   — Письма-то резидентские уберёг?

   — В сапоге держал, — улыбаясь, вытянул вперёд ногу Соловков, словно Веселицкому важно было знать, в каком именно сапоге лежали письма.

   — Ещё что добавишь?

   — Да... У городка Сакчи сделаны четыре магазина, каждый по сто сажен в длину. Припасы туда завозят непрерывно — в день до трёх десятков обозов бывает. И все обыватели говорят, что к осени турецкое войско придвинется к Балте, перезимует там, а по весне нападёт. Ежели, конечно, не замиримся до той поры.

   — Не замиримся! — коротко и уверенно отрезал Веселицкий, продолжая черкать карандашиком в книжице.

Соловков настороженно посмотрел на канцелярии советника.

А тот, увидев в его глазах немой вопрос, пояснил многозначительно:

   — Ружьё заряжают не для того, чтобы в угол поставить. Заряжают, чтоб стрельнуть!.. Вот только по весне ли пальба начнётся?

   — Зимой турки не пойдут. Точно!

   — А ногайцы?.. Эти, поди, хоть сейчас к набегу готовы.

   — Господин майор Вульф, что командует Орловским форпостом, говаривал, будто Едисанская орда с походными кибитками стоит. Приказа ждёт.

   — То-то же. Вот кого страшиться надобно, капитан... — Веселицкий задумчиво, словно что-то вспоминая, постучал карандашиком по столу, а потом добавил с неприязнью: — То к нам просятся, то в набег собираются... Одно слово — сволочи!..

Притесняемая крымскими ханами Едисанская орда, входившая вместе с другими крупными ногайскими ордами — Едичкульской, Буджакской и Джамбуйлукской — в состав ханства, несколько раз хлопотала о перемене подданства, посылая гонцов с просительными письмами в Киев. Отсюда письма переправлялись в Коллегию иностранных дел. Но Петербург, не желая обострять отношения с Крымом и Турцией, относился к этим ходатайствам весьма осмотрительно, не давая никаких обязательств или обещаний.

Высочайшим рескриптом от 26 июня 1766 года генерал-губернатору Воейкову строго предписывалось всячески сдерживать ордынцев от перехода в российские границы, «а буде присланы будут от них в Киев нарочные с новым прошением о принятии в наше подданство, то. выслушав их предложения или приняв письма, немедленно их назад отпустить без всякого обнадёживания и, сколь возможно, скрытно...».

...Поругав ногайцев, Веселицкий не стал далее расспрашивать Соловкова, а протянул ему чистый лист и велел написать подробный рапорт о турецких приготовлениях Капитан весьма недурно владел пером, поэтому с делом управился в четверть часа, умно и складно изложив на бумаге всё увиденное и услышанное.

Веселицкий вскользь просмотрел густо теснившиеся строчки, остался доволен написанным и отпустил капитана отдыхать. А сам, собрав в папку вкупе с рапортом Соловкова ещё некоторые донесения конфидентов, отправился к Воейкову для доклада.

   — Не нравится мне всё это, — хмуро сказал Фёдор Матвеевич. — Я согласен, что разбойные люди Зализняка причинили хану убыток. Но — слава Богу! — бунт подавлен, бунтовщики пойманы, хану принесены извинения. Пора бы, кажется, уняться!.. Так нет же!.. Мы ясно наблюдаем, что Порта не желает возобновления тишины и покоя... Вот и Алексей Михайлович опять предупреждает... (Воейков тронул жёлтым пальцем лежащее на столе письмо). Да-а, положение у границ представляется мне достаточно опасным. Нет ни малейшего сомнения в том, что турки готовят нападение. Благополучие и защищённость нашего края будет зависеть ныне от своевременного распознания намерений неприятеля.

   — Я уже принял меры, ваше превосходительство, — сказал Веселицкий, услужливо протягивая губернатору список агентов, направляемых в главные турецкие крепости: Бендеры, Яссы, Хотин, Очаков, Кинбурн.

Воейков внимательно прочитал список, кивнул, одобряя, и заметил:

   — Пусть Бастевик навестит Якуба... Пора уже решить его судьбу. Распорядитесь о капитане!..

Когда Веселицкий ушёл, Фёдор Матвеевич, сгорбившись над столом, долго нюхал табак, размышляя об интригах Порты, затем сунул табакерку в карман кафтана, взял в руку перо и неторопливо написал несколько писем.

В первом из них, адресованном генерал-губернатору Малороссии графу Петру Александровичу Румянцеву, он попросил придвинуть некоторые полки Украинской дивизии поближе к Новороссийской губернии. Во втором, к обер-коменданту крепости Святой Елизаветы генерал-майору Александру Исакову, был приказ неприметным образом приумножить войсками все пограничные форпосты и всем полкам быть во всякой военной исправности. То же самое Фёдор Матвеевич повторил в третьем письме, предназначенном кошевому атаману Запорожского войска Петру Калнишевскому.

Сентябрь 1768 г.

Капитан Анатолий Бастевик покинул Киев 12 сентября. Путь ему предстоял неблизкий, поскольку после посещения каймакама Якуб-аги он должен был без промедления проследовать в Крым, чтобы вручить хану Максуд-Гирею личное послание Воейкова...

В конце июля хан прислал в Елизаветинскую крепость нарочного Мегмет-агу с письмом, в котором в резкой форме выразил протест против разорения подвластной Галты, потребовав возместить ущерб, причинённый его подданным. Обер-комендант Исаков, не зная, что ответить, отправил агу в Киев. Там письмо Максуд-Гирея передали Воейкову.

Фёдор Матвеевич постарался успокоить хана, написав, что в ближайшее время пришлёт в Бахчисарай офицера с уведомлением о суде над бунтовщиками, которых доблестные российские войска совершенно поразили, а полковник Семён Гурьев пленил главных зачинщиков — Железняка и Гонту. И пригласил Максуд-Гирея лично присутствовать на экзекуции.

(Ивана Гонту сразу же выдали полякам, и после страшных пыток он был четвертован).

...Затяжные осенние дожди ещё не начались, просёлочные дороги, вилявшие между холмов, оврагов, перелесков, были сносными, и потрёпанная в частых переездах простенькая карета капитана за несколько дней домчала его к Орловскому посту.

Командовавший здесь майор Вульф, хорошо знавший Бастевика по его прежним вояжам в турецкие и крымские земли, вечером, за ужином, по-приятельски советовал:

   — Ногайцев остерегись. Шалить стали басурмане... Ежели купец какой едет или казак с торгов возвращается — грабят без пощады... До душегубства, слава Богу, покамест не доходит, но калеченые и побитые попадаются часто.

   — За Балту небось осерчали?

   — А чёрт их разберёт!.. Может, и за Балту... Ты, однако, на рожон не лезь.

   — Ничего, — промычал, жуя, Бастевик, — не в первый раз... Как-нибудь доберусь.

   — Сам знаю, что не в первый. Только казаков в охрану всё равно дам...

Вульф, к сожалению, оказался прав: уже за Балтой, вёрстах в пятнадцати от Дубоссар, на исходе дня на капитана наскочили буджаки. Они внезапно, как призраки, появились из-за редкого, схватившегося золотым осенним увяданьем леска, минуту-другую приглядывались к пылившим вдали всадникам, затем, пустив коней вскачь, стали быстро настигать окружённую казаками карету.