Колин снова начал кричать, но так же безуспешно. Он взял пустые тарелку и стакан и подбросил их в воздух. Ему пришлось много раз повторить эти броски, прежде чем удалось перебросить их через стену. Не было слышно ни единого звука, предметы словно поглотила неизвестность.

– Вы видите, я здесь! Я живой! Выпустите меня отсюда!

Кружась по кубу, он чувствовал, как растут в нем ярость и тревога, проявлявшиеся в физическом напряжении, ставшем неконтролируемым. Он стал колотить по зеркалу, но разбить не смог. Его кулак не причинил стеклу никакого вреда, только произвел глухой стук. Это было не стекло, а какой-то гибкий небьющийся материал. Зеркало казалось встроенным в стену, а не просто повешенным на нее. Сколько времени ему предстояло здесь пробыть?

Несколько раз сменили друг друга фазы сна и бодрствования. Когда он наконец нашел в себе силы встать, обнаружил у ножки кровати номер незнакомой ему токийской газеты; половина полосы была посвящена убийству Асами Миюзу. В написанной в обвинительном тоне статье было больше эмоций, чем фактов. И вдруг Колину стало страшно. Это, казалось, подтверждало его теорию мести. Он должен выбраться, должен попытаться убедить своих палачей. За какое-то мгновение он вновь пережил все то, что испытал после окончания процесса, все насмешки, все шуточки. Он покончил с собой, чтобы положить конец всему этому. И тем не менее оказался здесь. Живой. У Колина стало возрождаться желание сражаться, он начал понимать, что слишком рано опустил руки в той ситуации, выставлявшей его виновным в глазах публики. В конце концов, что значило его недавнее прошлое перед грозным настоящим, где физическая боль соединялась с душевными муками? Он очутился в тюрьме нового типа.

– Я ее не убивал, если вы это хотите знать! Это не я! Моя жена соврала. Выпустите меня отсюда!

Он сорвал голос и начал хрипеть. А потом, терзаемый тревогой, потерял сознание.

Колин знал о моральных пытках, заключающихся в том, чтобы лишить заключенного ориентиров во времени, отрезать его от внешнего мира. Грубо напомнила о себе война, потребовав от тела и мозга снова надеть панцирь, который он научился прятать.

Ему уже доводилось выдерживать экстремальные нагрузки. Но прошлые знания и опыт не избавляли от неприятных последствий нынешних бед. Начались боли в животе. Страшные спазмы. Поскольку весь туалет оказался сведенным к пластмассовому горшку, он стал кричать еще громче, но по-прежнему безрезультатно. Тогда он подошел к этому унизительному предмету, взял его в руки и решил перешагнуть через свое достоинство. Затем он долго сидел у ножки кровати, закрыв глаза, надеясь, что, когда откроет их снова, увидит что-то знакомое. Хотя бы одну деталь, которую он узнает, которая напомнит ему, что он живой. Отказываясь снова столкнуться с пустотой, Колин лег.

На следующий день все было вычищено, а его ждал завтрак: чашка кофе, кусочек свежего хлеба, стакан апельсинового сока. В этом внимании было что-то нереальное. Сначала Колин не пошевелился, несмотря на то что в животе у него урчало от голода. В конце концов он подошел и понюхал каждый продукт. Как животное. Не уловив ничего подозрительного, он поднес хлеб ко рту и откусил маленький кусочек. Удовольствие от еды преодолело его настороженность. Но, еще жуя, он чуть не подавился. Неизвестно откуда появились крысы. Испуганные, они бегали во все стороны, издавая нервирующие пронзительные крики, похожие на невнятный шепот.

Колин выплюнул все, что было у него во рту, и, ошеломленный, забрался на кровать. С десяток крыс метались во все стороны в поисках выхода. Они бегали туда-сюда под кроватью, стукались о зеркала. Некоторые набрасывались на хлебные крошки и выплюнутую им кашицу; голод вызывал их агрессию, направленную друг на друга. Колин поджал ноги и внимательно наблюдал за животными, чье внезапное появление превратило комнату в какую-то экспериментальную лабораторию. В нем ожили тайные страхи, не позволявшие ему двигаться, в памяти вновь всплыли сны, в которых он оказывался запертым в подземелье с крысами. Ему казалось, что таинственные тюремщики залезли ему в голову и теперь могли читать все его мысли. Начались непроизвольные подергивания ступней ног. Вдруг раздался более пронзительный, чем прочие, крик. Колин увидел, что одна крыса лежит на полу с окровавленным брюхом, явно став жертвой сородичей, до смерти грызших друг друга. Ожесточенная битва продолжалась несколько минут. Одна за другой тушки замирали в неподвижности в возвращавшейся в свои права тишине. Скоро осталась только одна крыса, раненая, которая по-прежнему пыталась вырваться из этой камеры смерти. Колин неподвижно наблюдал за этим разгулом насилия. По его щекам текли слезы усталости и страха. Он больше не был способен думать. Не контролируя себя, он вскочил, схватил ночной горшок. Потом подошел к последней оставшейся в живых крысе, которая с трудом ползла, и уверенным движением обрушил горшок на голову бедного животного; этого оказалось достаточно, чтобы крыса испустила дух.

Опустив руки, Колин пустыми глазами смотрел на неподвижную тушку. Ему был противен вид крови на горшке, который он молча швырнул через стену. Потом он одну за другой перекинул трупы крыс туда же.

В его голове крутилось единственное слово: «кровожадный». Он понял, что ему надо организовать сопротивление, чтобы не сойти с ума. Его мозг и его воображение съеживались, как желудок, обреченный на голодание. Он не мог думать ни о чем, кроме ограниченного мира, окружающего его. Малейшая деталь вызывала агрессию. Цвет неба, тишина, зеркало, собственное отражение – все это кричало ему о его положении узника. Поначалу он решил, что достаточно будет подождать, и ситуация прояснится. Теперь он отдавал себе отчет в необходимости защитить себя. Если он будет так реагировать на все события, долго ему не выдержать. Пол нес следы смертельной схватки, произошедшей здесь. Колин ходил по крови, словно доказывая себе, что это ему не приснилось, а затем оставлял кровавые отпечатки ступней по всему полу. Он кружил вокруг кровати долго, ища в своем мозгу все, что могло ему помочь найти взаимосвязь, схему, логику. Возник образ его жены, но он прогнал его из памяти, не желая углубляться в болезненные воспоминания. Запах крови делал воздух едким и тяжелым. Жара еще больше сгущала эту атмосферу, и у Колина закружилась и загудела голова. Он доковылял до кровати, совершенно измученный от нервной усталости.

В момент его пробуждения в чисто убранной комнате пахло ванилью и кокосовым орехом. Запах смутно напоминал о природе, но доминировали все-таки искусственные ароматы. Снаружи начинало светать, упали первые капли дождя. Кровать была недостаточно высокой, чтобы можно было спрятаться, забравшись под нее, а другого укрытия не было. Колин решил снять то, что служило ему ночной сорочкой, чтобы сделать из нее зонтик, как вдруг послышалось урчание. Над его головой смыкалась состоящая из двух частей механически выдвигающаяся крыша. Только что появившийся подсвечиваемый потолок почти не отличался от неба, увиденного им в первый день: голубого, безоблачного, освещенного солнцем. Такое повторение напугало его. Он бросил ночной горшок вверх и убедился, что это ему не снится. Теперь, с неожиданно возникшей пятой перегородкой, его заточение приобретало дополнительное измерение. Он оказался в гробовой тишине, которую, по идее, должен был нарушать дождь. Он сосредоточился. Сомнений не осталось: он больше не слышал шума дождевых капель. Особый материал гасил их звук. То же самое происходило, когда он перебрасывал предметы через стены.

Колин почувствовал, что еще немного, и он потеряет над собой контроль, рухнет в бездну, из которой его мозг никогда уже не выберется. И тогда, чтобы удержаться, он стал читать стихи: