То, что мы с Конрадом заключили перемирие, мне очень помогло. Напряжение между нами исчезло, и мы начали заново. Теперь я немного лучше понимаю его. У него противоречивый сложный характер, и как только ты подумал, что разгадал его, он делает неожиданный финт, и ты снова в растерянности. Иногда он ведет себя со мной, словно ребенок, в то время как с другими он эдакий Макиавелли — холодный, расчетливый и беспощадный, а порой он опекает меня, как отец — хотя он с этим категорически не согласен.

У нас установилось что-то вроде распорядка дня. Он встает в шесть утра — представьте себе, в шесть! — и сразу исчезает на тренировку до половины восьмого, после чего собирается и уезжает на работу. До обеда я занимаюсь немецким, а во второй половине дня делаю домашнее задание, гуляю, рисую, читаю или вожусь с Мопси. Алексей стал моей тенью, и, честно говоря, именно поэтому я еще не сошел с ума от вынужденного заточения в этом доме. В семь Конрад возвращается и посвящает остаток вечера мне — мы разговариваем или смотрим вместе кино. Сейчас мы напоминаем старую семейную пару, но он не жалуется и не упрекает меня.

Он реже уезжает и меньше приносит домой деловых бумаг.

В начале июля доктор ван Хорн разрешил мне один раз в неделю брать урок живописи. Секс по-прежнему запрещен.

Я вышел из себя, когда мастер Остерманн спросил, как у меня продвигается со слоном. У него на глазах я демонстративно выкинул фигурку в мусор и вульгарно заорал, что мне надоело медитировать на это синее убожество, и я лучше буду рисовать плохо, но по-своему, чем терпеть его поддельную дзен-буддистскую мудрость.

Старик рассмеялся мне в лицо, нарушив тяжелую тишину в студии, где в тот момент рисовали другие его ученицы. Я не горжусь этим моментом.

— Наконец-то ты решился сказать то, что думаешь. Может, из тебя еще выйдет толк! Бери бумагу и работай.

— Что мне делать? — озадаченно спросил я.

— Откуда мне знать… Делай, что хочешь. Мы поработаем над твоей техникой, но остальной путь ты должен пройти сам.

Я долго сидел, как идиот, перед мольбертом, пока другие трудились над своими работами. В итоге, не желая бесцельно тратить время, я начал рисовать окно противоположного здания. Остерманн чуть не довел меня до сердечного приступа, когда незаметно подкрался сзади и гаркнул:

— Уже лучше. Я начал находить в этом рисунке что-то твое личное. Взгляни сюда: ты немного изменил перспективу и пропорции, словно все это видит воробей, который, кстати, выглядит немного потрепанным.

— Он искупался в пыли на улице, — пробормотал я.

— Как раз то, что тебе нужно пытаться достичь. Придать жизни тому, что ты рисуешь и заставить зрителя увидеть в этом чудо. Только и всего. Забудь о том, чтобы делать все идеально. Это вообще не нужно. Я сохраню для тебя слоника на случай, если ты вернешься к старым привычкам.

— Это вряд ли — я воспользуюсь молотком, — серьезно пообещал я.

— В следующий раз принеси все, что ты сделал за это время. Мы посмотрим, куда двигаться дальше. Возможно, тебе пора начать писать маслом. Это заставит тебя работать медленней и думать, прежде чем что-то сделать.

С того дня мы нашли общий язык. Он критиковал все, что я делал, а я слушал все, что он говорит, потому что он был прав… в большинстве случаев. На прошлой неделе он помог мне выбрать шесть рисунков, чтобы отослать Лусиане, для ее русского. Я хотя бы уже не чувствую себя мошенником — мои работы отбирал известный частный эксперт. Инкогнито, иначе «тебе придется установить цену в несколько тысяч». Конрад был недоволен, когда увидел, что будет продано: четыре из них он хотел оставить себе.

Вчера я снова ходил в клинику, и немного поспорив, доктор согласился, что я могу начать учиться в середине сентября, но напрягаться не следует. Если я почувствую себя плохо, следует прекратить. Количество видов лекарств он уменьшил до четырех.

Как ни странно, я скучаю по Мари Амели и ее искрящемуся характеру. Если бы не мое обещание не поддерживать с ней контактов, я бы ответил на ее электронную почту. Понятия не имею, как она ухитрилась написать мне, потому что, насколько я знаю, в наркологической клинике полностью запрещены контакты с внешним миром, но она всегда умела преодолевать препятствия. Я очень надеюсь, что теперь у нее все хорошо. Последние мои сведения о ней — месячной давности: ее отец не обрадовался вопросу, как у нее дела. «Она в Женеве, есть некоторые улучшения». Стоит ли говорить о том, что Конрад не позволяет мне поговорить с ее матерью. «Она только затерроризирует тебя». Если бы кто-нибудь просветил меня, что эта фраза означает, я был бы очень благодарен, потому что мой упрямый немец отказался объяснять.

Наш вынужденный целибат (пафосное слово, знаю) или, по крайней мере, мой — за Конрада я не могу ручаться, однако он никогда не давал мне поводов для подозрений — сделал наши отношения глубже. Отсутствие секса (как же я по нему скучаю!) заставил нас искать другие способы общения, и постепенно мы стали понимать друг друга лучше, быть бережнее, и больше не обижаем друг друга, как в начале. У нас установилась уютная атмосфера доверия, дружеских разговоров и нежных объятий.

Кажется, я стал лучше понимать Конрада. Ужиться с ним не так уж трудно, если приноровиться к его характеру. Ему, безусловно, очень не помешали бы еженедельные визиты к психиатру, и подозреваю, он в глубине души это понимает и потому придумал себе немыслимое количество правил, которые облегчают его существование. Внутри границ, которые Конрад установил каждому из нас, можно вести себя свободно, но стоит только нарушить их, он ударяется в панику, которая быстро перерастает в жестокость. Он иногда приоткрывает свои защитные барьеры, но немного. Конечно, он лучше повесится, чем признает, что нуждается в помощи других людей, но, возможно, годы терпеливой любви изменят это.

Ни за что на свете я не хотел бы оказаться на его месте. Он как большой ребенок со множеством обязанностей, у которого достаточно интеллекта, чтобы переломить любую ситуацию, но нет навыков зрелой личности, чтобы органично пережить ее.

Однажды вечером Конрад растрогал меня до глубины души. Последнюю неделю у него на работе творился реальный кошмар — Служба Внутренних Доходов* искала доказательства налогового мошенничества нескольких клиентов банка. Фактически, следователи пытались выявить подтверждение тому, что его банк подделывал документы, чтобы помочь своим клиентам уйти от налогообложения. По приказу суда обыскали даже кабинет Конрада.

За ужином он не сказал ни слова и едва притронулся к еде; выглядел нервным и измученным. Когда мы закончили есть, он ушел и заперся в своей студии. Я читал в постели и ждал, когда он придет. На сердце было тяжело: чем я могу ему помочь? Я не юрист, не экономист, всего лишь студент. Совершенно бесполезен.

Он пришел очень поздно, бесшумно переоделся в пижаму и залез под покрывало, ложась рядом, но не касаясь меня. Повернулся спиной, намотал на себя покрывало и сказал слабым голосом:

— Побудешь со мной сейчас?

— И сейчас, и всегда, — ответил я, прижимаясь к его спине и гладя по волосам. Это мой способ помочь ему.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Налоговая служба

========== Часть вторая. "Орден". Глава 1 ==========

17 декабря 2002 года

Завтра годовщина падения предыдущего аргентинского правительства. Не то чтобы я скучал по экс-президенту, или мне нравился новый, но чтение сегодняшней прессы, вспоминающей прошлогодние беспорядки, смерти и все остальное, заставило меня остановиться и задуматься, как все случилось и как я в конечном итоге оказался здесь.

Как сказала бы Корина, это всё результат неблагоприятного расположения планет, с Ураном, разрушающим все на своем пути. Я не верю во всю эту муть, но вынужден согласиться, что нас всех словно накрыло коллективное безумие. Сперва казалось, что мы собирались изменить ситуацию в стране и начать заново, с чистого листа. Но к июлю граждане разошлись по домам, бедняки так и остались бедными, а проклятые политики сделали все, чтобы остаться на своих местах.