И он взбесился. Он схватил меня за шею и сдавил так, что я начал задыхаться. Я попытался оттолкнуть его, но он был слишком силен. Он за шею придавил меня к стене, и мне пришлось сбросить на пол одну из фарфоровых фигурок, чтобы привлечь внимание, иначе бы, я уверен, он убил бы меня.

В комнату ворвался Фридрих, крикнул ему что-то, и он отпустил меня. Я кулем свалился на пол, хватая ртом воздух. Фридрих кинулся ко мне и помог сесть, проверяя, цел ли я. Это все случилось так внезапно, что я не успел осознать происходящее. Я думал, Линторфф наорет на меня или даже даст пощечину, но это было гораздо жестче — в точности, как предупреждал меня Горан, когда говорил о возможной реакции ублюдка, если я «предам его» с другим. Неужели он думает, что я переспал с женой Репина? Он не может быть настолько ненормальным.

— Что ты ему сказал, дитя? — спросил Фридрих, успокаивающе гладя меня по голове.

— Я всего лишь хотел написать портрет дочери Репина. Об этом просила ее мать, — говорить было ужасно больно.

— Только это?

— Он сказал, что я шлюха, как мой дядя, а я ответил, что дядя имел полное право обманывать его, потому что он — псих, помешанный на контроле. Он получил то, что заслужил. И тогда он взорвался.

— Гунтрам, это была самая большая глупость в твоей жизни! Никогда не упоминай Роже в этом доме! Сколько раз я тебе это говорил! А что касается портрета репинской девчонки — ты с ума сошел у него спрашивать такое! Что дальше? Ты захочешь уехать с этим русским?

— Вы знаете, что это неправда! У меня нет никаких чувств к нему! Я буду писать этот несчастный портрет, потому что мне нравится девочка и ее мать хочет подарить картину ее отцу. После того как я порвал с этим кровожадным ублюдком, Репин — мой единственный друг. Вы все меня избегаете, словно я заразился чумой. Нет, вру, Алексей и Горан остались преданы мне. Остальные приняли сторону вашего босса.

— Ты сам не знаешь, что говоришь, мой мальчик. Пойдем, я отведу тебя в твою комнату. Я поговорю с Конрадом об этом. Не вмешивайся и сиди у себя в спальне. Я возьму лед для твоей шеи. Завтра утром на ней будут синяки.

Этим утром я проснулся, чувствуя сильную боль в шее. Она уже приобрела темно-синий оттенок. Я надел свитер с высоким воротом, поскольку галстук не мог скрыть синяки. Не хочу пугать детей. Я возился с ними все утро, и мы вместе пообедали, но мысли мои были где-то в другом месте.

— Гунтрам, птичку! Не собаку! — заныл Клаус. Я обнаружил, что нарисовал щенка вместо дятла, которого он у меня просил. Они не терпят, когда ты не понимаешь, что они хотят.

— Прости, Клаус. Я сейчас нарисую отличного воробья, — сказал я надувшемуся Клаусу и начал рисовать заново. Карл в это время играл.

— Мистер де Лиль, я позабочусь о детях. Фридрих сообщил мне, что герцог хочет видеть вас в библиотеке, — лаконично сказала Лизетта.

Я поблагодарил ее, смыл с рук краску и пошел в библиотеку. Я постучался в деревянную дверь и услышал голос герцога, сухо сказавший: «Входите». Плохой знак, подумал я. К моему удивлению, там обнаружился и Фридрих, который с очень серьезным лицом сидел напротив герцога. Я прошел на середину комнаты и остановился, ожидая разрешения подойти ближе.

— Иди сюда, Гунтрам. Садись, — мягко сказал Фридрих.

Я занял стул рядом с ним и почувствовал пристальный взгляд Линторффа, ледяную ауру его гнева, источаемую каждой порой тела. Я не смог глядеть ему в глаза больше доли секунды — они были по-настоящему пугающими.

— Ты сознательно пренебрег моими приказами, — пролаял Линторфф. — Люди умирали и за меньшее.

— Прошу, Конрад, дай мне уладить это. Гунтрам сейчас под моим началом, — суровым тоном прервал его тираду Фридрих, и что самое поразительное — Линторфф уступил. — Кто обратился к тебе с этим заказом?

— Ольга Фёдоровна Репина, — тихо ответил я. — Я работал два дня у нее дома в Лондоне.

— Да, это то, что Горан сказал нам. Он разрешил тебе заняться этим, только чтобы избежать дальнейших проблем. Милан сказал, что там не происходило ничего предосудительного, — поддержал меня Фридрих. — Главная проблема в том, что тебе не следовало соглашаться ни при каких условиях. Тебе не стоило брать заказ, поскольку это выглядит, как явное игнорирование приказов Его Светлости, — продолжал Фридрих.

— Каких приказов? — спросил я.

— Тебе прекрасно известно, кто есть Репины. Они не такие, как мы, и никогда не станут. Ты — член семьи Линторффов, хочешь ты того или нет. Я вижу только два выхода из тупика, в который ты себя загнал. Первый: ты звонишь миссис Репиной и отказываешься.

— Я не хочу отказываться. Мне очень хочется претворить в жизнь свою идею, уже не говоря о том, что я считаю Репина своим другом.

— Или же ты пишешь портрет и отдаешь ей, бесплатно, разумеется, так как Его Светлость никогда не допустит, чтобы ты взял хотя бы цент из их преступных денег. И ты должен положить конец любым дружеским отношениям с ним в будущем. Герцог примет это, как компенсацию за твою дерзость, — закончил Фридрих.

— Что, если я не соглашусь на это? Вы не имеете права указывать, что мне делать!

— Я не указываю, как ты выразился, что тебе делать. Я просто излагаю лучшие и наиболее подходящие способы выхода из ситуации, — тем же бесстрастным тоном проговорил Фридрих.

— Не будете ли любезны обрисовать менее подходящие способы?

— Гунтрам, ты прекрасно осведомлен о последствиях неповиновения Грифону. Должен ли я напоминать тебе о судьбе твоей семьи? Возможно, в этот раз последствия коснутся не тебя лично, а людей, которые втянули тебя в свои махинации. Тебе решать, дитя. Я бы предложил второй вариант, так мы внесем ясность на будущее.

— Вы не имеете права выбирать мне друзей! — отрывисто проговорил я.

— Это для твоей безопасности. Может быть, Репин теперь и член Ордена, но он не один из нас. В один прекрасный день потери от противодействия его Светлости превысят выгоды, которые он рассчитывал получить, и он, не задумываясь, отдаст тебя на съедение волкам, — холодно сказал Фридрих.

— Я не могу прекратить писать портрет. Он мне нравится, и мне это нужно, — сказал я. — Я закончу его и отдам миссис Репиной, не беря платы. После июня я прекращу любые контакты с Репиным. Я даю слово, Фридрих.

— Твое слово не многого стоит. Я убедился в этом, когда ты уехал в Буэнос-Айрес, а потом принял кольцо-печатку моей семьи! — вмешался Линторфф, голос его прямо-таки сочился ядом. — Ты поклянешься памятью своего отца, что никогда не будешь контактировать с этим человеком!

— Конрад, мы поговорим о твоих манерах позже, — рявкнул Фридрих, заставив ублюдка заткнуться и опустить глаза, устыдившись своей вспышки.

— Я сделаю, как вы хотите, герцог. Я клянусь могилой отца, что после июня не буду поддерживать никаких отношений с Константином, — очень медленно сказал я.

— Хорошо. Свободен, — гавкнул он.

Я встал, чтобы уйти, но тут Фридрих сказал:

— Мы еще не закончили. Конрад, твоя очередь.

Я, открыв рот, смотрел на старого дворецкого, ну хорошо, бывшего наставника, безмерно удивляясь тому, что он командует могущественным герцогом фон Витштоком.*

— Я приношу извинения за свое вчерашнее поведение. С моей стороны было крайне необдуманно воздействовать на тебя физически. Я сожалею об этом. Такого больше не повторится, — глубоко вздохнув, сказал Линторфф, глядя мне в глаза.

— Это было бестактно — отчитываться перед вами в такой грубой манере, но о том, что сделал, я не жалею. Я принимаю ваши извинения, сир. Простите, что так вульгарно напомнил вам о вашем прошлом, — сказал я со всей возможной холодностью.

— Очень хорошо, мы объяснили друг другу свои точки зрения. Гунтрам, ты можешь вернуться к своим обязанностям, — проговорил Фридрих, и я, конечно же, не осмелился ему возражать. Если этот человек способен поставить на место Линторффа, приходится признать, что он не то, чем кажется.

Я кивнул обоим и вышел из комнаты, как можно тише прикрыв за собой дверь.