— Это не проблема — если они получат хорошую прибыль, — рассмеялся Конрад, а Карл тем временем нашарил в его пиджаке авторучку. — Ладно, эти джентльмены убедили меня, — сказал Конрад, собирая свои вещи под хмурыми взглядами малышей.

Через некоторое время он вернулся, переодевшись в рубашку-поло и домашние брюки. Мы еще час играли с детьми на пляже, потом они стали капризничать, так как им давно было пора на боковую. Я отвез их в дом и сдал Ульрике. Теперь они должны были спать до пяти.

Выйдя из дома, я отправился искать Конрада. Он встал с песка и теперь сидел в одном из закрытых кресел лицом к морю. Я сел рядом,* и он, положив мне руку на плечо, прижал к себе и мягко поцеловал в лоб. В ответ на эту нежность я поцеловал его пальцы и почувствовал, что он еще крепче обнял меня. Я открыл рот, чтобы сказать, что счастлив снова его видеть, но он мягко прервал меня.

— Ш-ш-ш, Гунтрам, наслаждайся тишиной.

Мы долго сидели, обнявшись, глядя на море и слушая крики чаек. Меня переполняла любовь к нему. Впервые я чувствовал себя в мире с самим собой. Впервые у меня была семья.

*Судя по фотографии, они широкие, и там могут поместиться двое.

http://redigo.ru/geo/Europe/Germany/Sylt/media/photo/9

========== "32" ==========

19 декабря 2005 года

Вчера мне пришлось по просьбе Конрада идти на благотворительный прием в Париже. Сначала мне эта просьба показалась странной — он сам ненавидит такие мероприятия и всегда старается свести время своего присутствия к минимуму. Но оказалось, что этот прием организован Элизабеттой фон Линторфф, поэтому Конрад не осмелился его проигнорировать. Мне совсем не хотелось оставлять детей в Цюрихе — даже на одну ночь, но в последний момент я позволил Конраду уговорить себя лететь с ним.

Праздновалось пятидесятилетие «Неправительственной организации защиты детей, живущих в военных зонах». Элизабетта когда-то была там президентом, и я больше чем уверен, что она получила чек от Конрада, как подарок на день рождения. На прием пригласили всех, кто с ними когда-либо сотрудничал — организации, спонсоров, прессу и так далее. Поэтому протиснуться сквозь толпу было практически нереально. А о том, чтобы занять буфетный столик, и речи не было.

Чтобы меня не затоптала вся эта элегантная публика, я прятался за спиной Конрада, который предусмотрительно занял уютный угол и никого туда не пускал. Чтобы он просто так стал общаться с людьми, да ни за что! Если кто-то хотел поговорить с ним, ему нужно было самому подойти к Конраду, и если тема не касалась бизнеса или художественного аукциона, он быстро терял интерес, и разговор увядал. Все же нашлось несколько смельчаков, решившихся подойти к нам, остальных держало на расстоянии суровое выражение лица Конрада.

Заметив, что какой-то мужчина лет шестидесяти несколько раз посмотрел на нас, я улыбнулся ему, решив, что он — один из деловых знакомых Конрада, попавшийся в ловушку, как и мы. Он воспринял улыбку, как приглашение подойти ко мне. Как это некстати: мы как раз собирались через десять минут уходить, а теперь придется с ним разговаривать!

— Добрый вечер. Меня зовут Николя Лефевр. Простите за назойливость, но вы мне очень сильно напоминаете одного человека, с которым я был знаком в прошлом.

Что?! Он использует эту старую уловку, чтобы подцепить меня прямо на глазах у Конрада? Тот и так уже смотрел на француза волком.

— Боюсь, что я вас не знаю, сэр, — ответил я, надеясь, что он поймет намек.

— Нет, нет! Тот человек умер. Он был юристом; мы вместе работали в одном, уже давно закрывшемся фонде, который оказывал правовые услуги иммигрантам, беженцам и беднякам. Вы очень похожи на него — того, каким он был, когда я познакомился с ним в мае 1968 года. Я словно увидел призрак. Возможно, в легендах о доппельгангерах есть доля правды.

— Я родился в 1982 году, мистер…

— Лефевр. Николя. С кем имею честь?

— де Лиль.

— Вы имеете какое-нибудь отношение к Жерому де Лилю, юристу? — в его голосе звучало искреннее удивление.

— Это мой отец, — сказал я. Конрад встал ближе.

— Вы, должно быть, его сын Густав! — восторженно воскликнул француз.

— Гунтрам.

— Точно, сейчас я вспомнил. Гунтрам. Жером назвал вас в честь Меровингов, чтобы попытаться помириться с отцом, но это не помогло. Виконт так никогда и не принял его образ жизни. В семье ваш отец был паршивой овцой. Какое горе, что он тяжело заболел и принял такое решение. Вы очень похожи на него. Когда Сесиль покинула этот мир, Жером изменился до неузнаваемости.

— Мой отец был болен? — изумленно спросил я. Мне он этого не говорил.

— Да, раком поджелудочной железы. Очень быстро распространяется, ничем не остановишь, и ужасные боли на последней стадии. Я, наверное, на его месте сделал бы то же самое. Гунтрам, с вами всё в порядке?

— Мистер Лефевр, думаю, нам пора идти. Хорошего вечера, — сказал Конрад, потянув меня за руку.

— Я не знал… Он не оставил прощальной записки и ничего не говорил, — прошептал я, чувствуя, как начинает кружиться голова.

— Не знали? По его просьбе я нашел юриста в Аргентине, который взял на себя заботы о вашем трасте. Мы с Жеромом несколько лет вместе работали в благотворительном фонде. Он был идеалистом, но при этом настоящим профессионалом!

— Мой отец работал в банке.

— Не думаю, что здесь подходящее место обсуждать такие темы. Если хотите, мы можем договориться о встрече. Я дам вам свою визитную карточку, — поспешно прервал нас Конрад.

— Делами фонда Жером занимался безвозмездно. Они нам вообще не платили, — Лефевр не обратил никакого внимания на Конрада. — Параллельно он начал работать в «Креди Овернь», в юридическом отделе. Его семья устроила его туда, пока он снова не начал швыряться булыжниками в Де Голля или Помпиду.* Этот маленький банк принадлежал вашей семье, если я правильно помню, но в девяностых он прекратил свое существование. Невероятно! Вы выглядите в точности, как он в вашем возрасте. Вплоть до жестов! Почему бы нам не сбежать отсюда — вы бы рассказали мне о себе. Моя фирма уже оставила свои пожертвования, и я им больше не нужен.

— Да, это было бы хорошо, — поспешил ответить я до того, как Конрад скажет «нет» и начнет ворчать по поводу процедур безопасности. Надо выбрать какое-нибудь нейтральное место. — Не хотите ли поужинать с нами в лобби отеля? Это недалеко отсюда.

— Скажите, в каком, и я попрошу моего водителя, чтобы он подбросил меня туда.

— «Крийoн», — ответил я, чувствуя, как злится Конрад. Наверняка потом он устроит скандал, но мне все равно. Лефевр — первый человек, встреченный мною за всю жизнь, который знал моего отца и может мне что-нибудь рассказать о нем!

Когда мы приехали в отель, Конрад уже дошел до точки кипения. Я собирался пойти в ресторан, но он рявкнул что-то насчет того, что у нас есть гостиная в номере. Лефевр сказал нам, что он ассоциированный партнер в международной юридической компании, базирующейся в Брюсселе. Он дал Конраду, глядевшему на него с подозрением, свою визитную карточку. Мы сели на диваны в гостиной нашего сьюта, и я заказал нам кофе.

— Какое совпадение! Невероятно! — продолжил восторгаться Лефевр.

— Действительно, — рявкнул Конрад, все еще очень недовольный.

— Вы немец?

— Да. Конрад фон Линторфф.

На Лефевра его имя не произвело никакого впечатления, и он сразу же потерял к Конраду интерес.

— Волосы и цвет глаз у вас от Сесиль. Она была такой милой женщиной. Не очень успешная художница, но мне нравились ее картины — очень искренние и непосредственные. Она подарила мне одну на свадьбу. Картина до сих пор со мной, в Брюсселе, а вот жена ушла, забрав часть моих денег.

— Моя мать была художницей? — озадаченно переспросил я. О ней я почти ничего не знал. Только имя: Сесиль Дюбуа.

— Не профессиональной. Она постоянно рисовала, и так они и познакомились в 1975 или 1977 году. Не помню точно. Это произошло летом, она была моложе Жерома на восемь или десять лет. О, вспоминаю… Это случилось в 1975 году, потому что когда она забеременела, твой отец любил шутить, что это поможет ему преодолеть «зуд седьмого года», как в той кинокомедии.** Когда он женился на ней в 1975 году, случился большой семейный скандал, потому что она была студенткой-художницей без семьи и без денег. Жером однажды сказал мне, что они хотели женить его на какой-то богатой женщине из Германии, но ему эта идея была ненавистна, и после отказа жениться на ней у него испортились отношения с семьей.