Зощенко «вынес» с войны своего «народного героя», этакого русского Швейка, они «оба два» с Синебрюховым «солдаты Первой мировой»…
И что важно еще – на войне Зощенко выковал характер, из мальчика стал мужчиной, твердым и решительным. И это немаловажно: впереди были тяготы еще те!
Венок, сплетенный из старых нелепостей
Зощенко, в военной шинели, но без погон, возвращается в Петроград. Февральскую революцию 1917 года русская интеллигенция, к которой Зощенко себя причислял, считала торжеством свободы, все носили красные банты. Зощенко, после тесного общения с народом в окопах, уже представлял, к чему приведет нынешняя «свобода»… Но надо было как-то осваиваться.
«Самая пышная должность у меня была в 17-м году, – напишет он позже, в 1927-м, в биографической заметке «О себе». – После Февральской революции. Я был комендантом почт и телеграфа в Петрограде. Мне полагалась тогда лошадь. И дрожки. И номер в «Астории».
Я на полчаса являлся в Главный Почтамт, небрежно подписывал бумажки и лихо уезжал в своих дрожках.
При такой жизни я встречал множество удивительных и знаменитых людей. Например, Горького. Шаляпина как-то раз встретил у Горького».
«Мишка-башлык» – так называли Михаила Зощенко друзья из-за его привычки носить армейский белый башлык, чрезвычайно эффектно оттенявший смуглую южную красоту героя-фронтовика. В марте 1917 года на одной из вечеринок «хорошего общества», в котором Зощенко, герой и красавец, был желанным гостем, он познакомился с юной красавицей Верой Кербиц-Кербицкой, впоследствии ставшей его женой. Она была дворянка, натура тонкая, артистическая.
Каждая юность имеет свой стиль – навеянный, как правило, модным писателем. Помню, как мы ходили с суровыми лицами и с поднятыми воротниками, чувствуя себя героями то Ремарка, то Хемингуэя. Романтизм, столь необходимый юношеству, в семнадцатом году диктовали, как это ни странно, не Маркс и не Энгельс, а малоизвестные сейчас Вербицкая, Каменский, Арцыбашев и некоторые другие писатели, в чьих сочинениях благоухал «культ земных наслаждений», «культ тела», чувственная любовь и прочее в этом духе. И Зощенко отдал дань этой моде.
«О чем бы ни писал он тогда, – поведала в своих дневниках Вера Владимировна Кербиц-Кербицкая, – в его рассказах, новеллах, сказках, миниатюрах всегда присутствовала тема любви. Каждое письмо имело свое название, как художественное произведение: «Гимн придуманной любви», «Дайте мне новое», «Пришла тоска – моя владычица, моя седая госпожа…». Это были как бы стихотворения в прозе».
Вот один из шедевров тех лет, написанных… даже не хочется говорить – Зощенко. Скажем так – влюбленным (и более всего – в «изящный стиль») молодым Михаилом:
«Вместе с осенью пришло что-то новое… Какая-то тревога, может быть, печаль. А часто апатия, почти умирание… И капли дождя, что бьют по стеклу, – беспокоят…
Что они напоминают?
Да, слезы и Вашу печаль…
Помните, как Вы ждали осени? И вот пришла осень. Вот она, такая скучная и дождливая. Печальная. Пришла и покорила Вас, как покоряли уже и белые ночи, намеки ночей, и летнее небо, и даже белые цветы яблони…»
Да-а… В 1917 году герой Зощенко еще не стал тем полуграмотным водопроводчиком, которого так полюбили массы, особенно после того, как он неудачно сходил с одной аристократкой в театр.
Впрочем, новая жизнь уже вносит некий динамизм в прежнюю затхлую атмосферу будуаров и дворцов. Зощенко меняет содержание рассказов. В рассказе «Сосед» именно сосед оказывается важным действующим лицом – в прежней «красивой жизни» люди жили более «разрозненно», а тут – сосед по коммуналке, когда надо, оказывается под рукой. «Когда надо» – это когда молодая жена решает изменить своему престарелому мужу. Сюжет тут, надо сказать, довольно смелый, с неожиданным финалом – Зощенко уже понимает, что действие должно увлекать, шокировать, опрокидывать прежнее, застоявшееся… Муж, узнав про измену, не укоряет жену, а чуть ли не поощряет и даже – подсматривает! И обретя на фоне этих впечатлений прежнюю мужскую силу, властно возвращает себе жену. Рассказ, можно сказать, позитивный – и муж, и жена довольны финалом. Да – новые времена требуют нового. В рассказе «Актриса» тоже – неожиданный поворот:
«Дикий разгул и пьяная пляска… и высматривают случайную женщину. Хватают своими руками и куда-то несут с радостным воплем… Актриса дерзко и вызывающе смотрит им всем в глаза. Вот так. Что же они не трогают? Не хватают и не тащат… один солдат только грубо и больно толкнул ее в спину. Ай!.. И больше ничего…»
Рассказ этот имеет дату – 5 июля 1917 года, Петроград.
Да – новая реальность тут, безусловно, отражена. И уже есть зощенковская горькая насмешка: «Да, насилуют… Но совсем не тех, кто этого хочет!»
Однако в рассказе этом стара не только героиня – стар язык, напыщен и банален. «Смотрели солдаты на нее недоверчиво и изумленно…» Как-то слово «изумленно» не очень подходит для солдат. Можно подумать, что это писал не тот знаменитый Зощенко, которого мы знаем наизусть, а его какой-то слабый однофамилец.
Уехав из опасного и голодного Петрограда в Архангельск – по военной командировке, адъютантом дружины, пишет Вере Владимировне в прежнем стиле:
«…А с тоской сплелось сожаление. Сожаление о неслучившемся. Я метался по комнате и просил Бога, и как-то нелепо, неумело… Здесь, на Севере, одинокая могила моей юности. И здесь же венок, сплетенный из милых, старых нелепостей!
Как жаль мне своей юности!..»
Однако жизнь, похоже, не так безнадежна. Вот отрывок из его письма матери:
«…Но что это?
По-прежнему смеялись радостно гимназистки и глазки приятные делали, по-прежнему дамы, ухмыляясь чрезвычайно, кого-то прочили, что-то советовали…»
Зощенко, молодого красавца, офицера, естественно, сватали. Прежняя жизнь еще тянула к нему свои жадные руки. То соблазняла шикарная вдова, то прочили ему дочь богатого рыботорговца (или, может, работорговца), то француженка почти уже устроила их бегство в Париж. Но капризного Зощенко все это «не вдохновляло». Что же влекло его?
Отвергнув все соблазны «красивой жизни», он 31 марта 1918 года, получив, наконец, разрешение, возвращается в Петроград, где уже правят большевики… Теперь у него один путь – стать новым писателем в новой стране.
Свой среди чужих
На вечере памяти Михаила Зощенко в Сестрорецке в 2013 году популярный, любимый зрителями «усач», актер Панкратов-Черный, замечательный исполнитель произведений Зощенко, рассказал многочисленным поклонникам Зощенко такую историю. Дед его был родом из казаков, служивших в Петербурге, охранявших царя и самодержавие, после революции уехал в Сибирь. В доме деда будущий актер нашел книги Зощенко, с увлечением читал. Потом задал деду вопрос: «Кто это – Зощенко? Откуда?» «Из перебежчиков! – сказал ему дед. – Был наш, служил Отечеству. Потом перебежал к большевикам».
Зощенко нелегко дался «выбор читателя», переход на сторону «простого народа». Вера Владимировна Кербиц-Кербицкая происходила из знатной семьи с польскими и немецкими корнями, закончила в 1916 году Петровскую гимназию с медалью и после нее два класса Педагогических курсов; в гимназии слыла первой красавицей и безусловно оставалась душой там, в прошлом.
«…Я помню темный вечер в холодной нетопленой комнате… слабый свет лампадки… Передо мной – груда старых писем. И я плакала – от тоски по прошлому, от моего одиночества… Пришел Михаил… Увидел мои слезы – «У вас, кажется, плохое настроение!» – повернулся на каблуках и ушел… Вместо того, чтобы спросить, в чем дело, пожалеть, утешить, приласкать… Михаилу невыносима была печаль. Невыносимы были слезы».
Да. Слезы о прошлом были невыносимы ему. Над прошлым нынче полагалось смеяться!
Мать Веры, Ольга Сергеевна, была выслана после революции в Арзамас, «за связь с попами»… Ее младший брат Борис учился в Петербургском кадетском корпусе, но потом, пытаясь спрятаться, закончил курсы бухгалтеров, женился. И тем не менее в 1924 году вместе с женой был репрессирован и сослан на 10 лет на строительство Беломорско-Балтийского канала. После чего был поражен в правах, жил в Малой Вишере и в 1937-м был вновь арестован. Саму Веру Владимировну в 1924 году в результате «чистки» выгоняют из университета. И вот с таким грузом на душе, с таким «комом несправедливости», обрушившимся на его близких, Зощенко все же принимает бесповоротное решение – стать советским писателем, писать не для «бывших», а для новой реальности. И даже в 1933 году, когда надо было поехать на писательском пароходе на Беломорканал, где мучился младший брат его жены, он поехал. Мы не знаем, каких усилий стоило Зощенко его «перерождение», но, наверное, и в этом причина его постоянных страданий, мучительной меланхолии.
