– Тебе одно яйцо или два? – Рэйчел остановилась на второй или третьей ступеньке. Слава Богу.

– Два, – ответил Луис, едва сознавая, что именно он говорит. – Сделай яичницу.

– Хорошо, – сказала она и пошла обратно вниз.

Луис вздохнул с облегчением и на секунду закрыл глаза. Но в темноте ему привиделся серебряный взгляд Паскоу. Луис тут же открыл глаза. Теперь надо действовать быстро, а все размышления отложить на потом. Он сорвал с кровати простыню. Осмотрел одеяло: оно было чистым. Скомкал простыню, вынес ее в коридор и запихнул в желоб, по которому грязное белье спускалось в прачечную в подвале.

Затем почти бегом бросился в ванную, включил душ, встал под струю воды, даже не замечая, что она была обжигающе горячей, и смыл с ног грязь.

Теперь он почувствовал себя лучше, увереннее. Выбрался из душа и взял полотенце. Ему вдруг пришло в голову, что, наверное, нечто похожее чувствуют убийцы, когда им кажется, что они избавились от всех улик. Это его рассмешило. Он вытирался и хохотал, не в силах остановиться.

– Эй, наверху! – крикнула Рэйчел. – Что смешного?

– Да так, вспомнился один случай, – выдавил Луис сквозь смех. Ему было страшно, но он все равно продолжал смеяться. Смех вырывался откуда-то из живота, твердого, как каменная стена. Ему вдруг пришло в голову, что он очень правильно сделал, запихнув грязную простыню в желоб для белья. Мисси Дандридж приходила к ним пять раз в неделю, мыла полы, пылесосила… и стирала белье. В следующий раз Рэйчел увидит ту простыню, когда будет стелить ее на кровать… уже чистую. Возможно, Мисси что-то и скажет Рэйчел, но это вряд ли. Разве что шепотом сообщит мужу о странных сексуальных забавах Кридов с применением грязи и сосновых иголок вместо красок для тела.

От этой мысли Луис рассмеялся еще сильнее.

Последние смешки стихли, когда он уже одевался. Луис вдруг осознал, что ему стало легче. Он не понимал, как такое возможно, но ему действительно стало легче. Комната выглядела абсолютно нормальной, разве что кровать с оголенным матрасом смотрелась немного странно. Он избавился от яда. Возможно, здесь следовало употребить слово «улики», но Луису казалось, что это яд.

Может быть, именно так люди и поступают с необъяснимым, подумал он. С иррациональным, никак не желающим помещаться в нормальные рамки причинно-следственных связей, что управляют нашим западным миром. Может быть, именно так человеческий разум справляется с летающей тарелкой, неподвижно зависшей над полем за домом; с дождем из лягушек; с рукой, которая посреди ночи высовывается из-под кровати и гладит тебя по ноге. Можно смеяться, можно рыдать… но раз оно непостижимо и неподвластно нам и мы все равно ничего с ним не сделаем, лучше не трогать его вообще. И тогда, может быть, ужас исчезнет сам по себе. Выйдет, как почечный камень.

Гейдж сидел на высоком стульчике, ел шоколадные хлопья в виде крошечных медвежат, украшал ими стол и размазывал их себе по волосам.

Рэйчел вышла из кухни с яичницей и чашкой кофе.

– Что тебя так рассмешило? Ты смеялся как ненормальный. Я даже слегка испугалась.

Луис открыл рот, совершенно не представляя, что ответить, но потом вспомнил один анекдот, недавно услышанный в магазине. Анекдот про еврея-портного, который купил попугая, умевшего говорить всего одну фразу: «Ариэль Шарон дрочит».

Когда он закончил, Рэйчел тоже смеялась. Смеялся и Гейдж.

Отлично. Наш герой позаботился обо всех уликах, как то: грязная простыня и безумный смех в ванной. А сейчас наш герой будет читать утреннюю газету – или просто смотреть в нее с умным видом, – чтобы закрепить это утро печатью нормальности.

С этими мыслями Луис развернул газету.

Да, именно так и надо справляться, подумал он с несказанным облегчением. Выведем камень из почек и благополучно об этом забудем… и вспомним разве что ночью в лесу у костра, когда воет ветер, а вы с друзьями сидите, глядите на пламя, и разговор вдруг заходит о необъяснимых явлениях. Потому что ночью в лесу у костра, когда воет ветер, всем словам грош цена.

Он съел яичницу. Поцеловал Рэйчел и Гейджа. На белый квадратный бак для грязного белья у подножия желоба он взглянул только мельком, когда уже выходил. Все было нормально. Утро вновь выдалось просто чудесным. Лето на прощание расстаралось вовсю, и все было нормально. Выезжая из гаража, Луис посмотрел на тропинку, но и там тоже все было нормально. Он даже бровью не повел. Кажется, камень вышел из почек.

Все было нормально, пока Луис не отъехал от дома миль на десять, а потом его так затрясло, что он был вынужден свернуть с дороги на пустую по случаю утреннего затишья стоянку у китайского ресторанчика неподалеку от окружной больницы Восточного Мэна… куда вчера увезли тело Паскоу. В смысле, в морг при больнице, а не в ресторанчик. Вику Паскоу больше не доведется отведать здесь порцию му-гу-гай-пана, ха-ха.

Дрожь сотрясала его, рвала на части, делала с ним что хотела. Луис ощущал себя абсолютно беспомощным. Ему было страшно – его ужасало не сверхъестественное, в этот ясный солнечный день ни о чем таком даже не думалось, – но ему было страшно от мысли, что он, возможно, сходит с ума. В голову словно вкручивалась спираль из невидимой тонкой проволоки.

– Хватит, – сказал он вслух. – Больше не надо.

Он включил радио и попал на Джоан Баэз, певшую об алмазах и ржавчине. Ее мелодичный, чистый голос успокоил его, и когда песня закончилась, Луис смог ехать дальше.

Приехав в клинику, он поздоровался с Чарлтон и сразу помчался в туалет, в полной уверенности, что выглядит совершенно ужасно. Но нет. Под глазами виднелись легкие синяки, однако их не заметила даже Рэйчел. Он плеснул в лицо холодной водой, вытерся, причесался и пошел к себе в кабинет.

Там сидели Стив Мастертон и врач-индиец Суррендра Харду, пили кофе и разбирали медицинские карты «передового отряда».

– Доброе утро, Лу, – поприветствовал его Стив.

– Доброе утро.

– Будем надеяться, что оно будет добрым, а не таким, как вчера, – сказал Харду.

– Да уж, вы пропустили все веселье.

– Суррендра ночью и сам изрядно повеселился, – усмехнулся Мастертон. – Расскажи ему, Суррендра.

Харду протер очки и улыбнулся.

– Примерно в час ночи двое парней притащили свою подружку. Она была пьяная вдрызг, они отмечали начало учебного года. Она где-то порезала бедро, причем очень сильно. Я сказал: чтобы не было шрама, надо зашить. «Шейте», – сказала она, и я наклонился вот так… – Харду продемонстрировал, как это было, склонившись над воображаемым бедром. Луис тоже заулыбался, уже понимая, к чему все идет. – И пока я накладывал швы, ее стошнило прямо мне на голову.

Мастертон расхохотался. И Луис тоже. Харду улыбался спокойно и безмятежно, словно подобное происходило с ними тысячи раз в тысячах жизней.

– Суррендра, а вы давно на дежурстве? – спросил Луис, отсмеявшись.

– Заступил в полночь, – ответил Харду. – Я уже ухожу. Просто хотел вас дождаться и поздороваться еще раз.

– Значит, здравствуйте, – сказал Луис, сердечно пожимая маленькую смуглую руку индийца. – А теперь идите домой и ложитесь спать.

– Мы почти закончили с нашим «передовым отрядом», – сказал Мастертон. – Воспоем хвалу Господу. Да, Суррендра?

– Я не могу, – улыбнулся Харду. – Я не христианин.

– Тогда воспой что-то другое. «Мгновенную карму», к примеру.

– Сияйте вы оба, – произнес Харду, по-прежнему улыбаясь, и выскользнул за дверь.

Луис и Стив Мастертон проводили его взглядом, потом уставились друг на друга и рассмеялись. Для Луиса этот смех был спасением, такой прекрасный нормальный смех.

– Хорошо, что мы разобрались с медкартами, – заметил Стив. – А то сегодня у нас день открытых дверей. Ждем нашествия наркодилеров.

Луис кивнул. Наркодилерами Мастертон называл торговых представителей фармацевтических компаний, и обычно они начинали съезжаться уже с десяти утра. Стив любил пошутить, что если среда – день спагетти «Принц», то вторник в Мэнском университете – день «Д». «Д» означало всеми любимый дарвон.