Как же смотрится на этом пестром фоне ВИИЯ? Да так, - одна страничка в биографии. Интересная, но, может быть, все же, не самая интересная. Какая самая интересная? Не знаю, я пока участник этого действа, я еще в процессе, скажем так, творения этой самой биографии. Поэтому трудно сказать. Для меня ВИИЯ - один брусок в разноцветной кирпичной дороге.

Ну, хватит. Конечно, соблазнительно на-чать рассказывать о моей личной карьере в ВИИЯ и о том, как она закончилась. Но вполне достаточно упомянуть, что круг замкнулся и спустя полтора года я оказался вновь в Солнеч-ногорске в качестве рядового Советской Армии. Теоретически спустя, буквально, месяц-два меня должны были демобилизовать вместе с моим призывом. Практически я на восемь месяцев оказался единственным во всем огромном гар-низоне срочнослужащим, который в отличие от всех порядочных людей служил уже третий год. В общем, в очередной раз стал местной досто-примечательностью. И этим нисколько не гор-дился. А очень даже наоборот, стало мне все глубоко по фигу и, вообще, был я какой-то грустный и злой. Именно тогда от тоски я впер-ые стал вести дневник, который был найден во время рядовой облавы, конфискован и уничто-ен начальником штаба части, майором Сойки-ым. А жаль.

Но об этом в следующем опусе.

Миннесота

2001 г.

Солдатушки, браво-ребятушки

И

так, после завершения своей эпопеи в ВИИЯ я вновь вернулся к истокам. Иными словами, оказался в Солнеч-огорске в качестве рядового Советской Армии. Призвавшись с осенним призывом 1969 года, я должен был отбыть на гражданку осенью 1971. Теоретически...., на практике все обернулось несколько иначе. Естественно, что когда в часть пришли мои документы из ВИИЯ, я был офи-иально объявлен врагом народа номер один. Не знаю, что там было в этих бумагах, но в произ-несенной на разводе пламенной, хотя и несколь-ко бессвязной речи майор Сойкин призвал сле-дить за мной и пресекать все враждебные по-ползновения коварного злодея. Демобилизовать меня было приказано в самую последнюю оче-редь - в кампании закоренелых пьяниц и само-вольщиков. Как бы то ни было, настал день, когда мне вручили обходной лист.

Сдано постельное белье, закончены все расчеты с частью. Осталось только дождаться автобуса, который отвезет нас на станцию. Ко-ротаю время, лежа на голом матрасе в сапогах. Ближе к вечеру, однако, пришел старшина роты и мимоходом сообщил: "Юрка, я в штабе слы-шал, вроде тебя задержать хотят на недельку. Что-то там с бумагами".

Вот так! К сожалению, я знал, что имен-но там с бумагами. Существовал постоянно действовавший по Советским Вооруженным силам приказ, согласно которому негодяям, от-численным из высших военных учебных заве-дений по недисциплинированности, время учебы не засчитывалось в срок службы. А из ВИИЯ просто так не уходят.

Вместо дембеля мне светило еще полтора года службы. А оказал мне эту услугу замести-тель командира нашей роты, молоденький лейтенант только что из училища. Об этом при-казе в части не знал никто (кроме меня, естест-венно). В своем юном рвении гаденыш-лейте-нант раскопал его буквально за два часа до того, как я должен был навеки расстаться с любимой казармой.

Какое-то время после этого мое житье носило оттенок некой нереальности. То есть, был я вроде миража в пустыне - что-то там есть и, все же, нет ничего.

Недели две прожил в клубе, которым за-ведовал мой приятель. В столовую не ходил - тошно было. Ребята приносили мне, скажем так, холодный паек в клуб. В роте появлялся только на вечернюю проверку и то, больше, по своей инициативе. Потом опять перебрался жить в ро-ту, но, все равно, был как бы в одиночном пла-ванье, ни к чему, в сущности, не принадлежа.

В такой ситуации я поступил самым ло-гичным и естественным для русского человека образом - продал узбекам свою виияковскую па-радку и запил горькую. Я так думаю, что ротное начальство понимало мое состояние, поэтому, несмотря на серию залетов, все мне сходило с рук. И наш капитан, и старшина (два столпа, на которых держится рота) сами были забубенны-ми пьяницами и хорошими мужиками. Будь на их месте другие, трубить бы мне в дисбате го-дочков несколько.

От тоски завел дневник. Помимо фило-софских раздумий там описывались всякие мел-кие происшествия, случавшиеся в части. Ну, на-пример, во время банкета по случаю празднова-ния юбилея Московской битвы начальник штаба части, напившись, обозвал дочку замполита блядью. За что и был незамедлительно избит ли-хим комиссаром. Две недели майор Сойкин хо-дил с чудесным синяком под глазом.

Вскоре после этого из штаба части укра-ли телефон. Как раз, когда наш командир роты, капитан Бойков, был дежурным по части. Ну, стоит ли говорить, что капитан был вдребезги пьяным? Я в тот вечер напросился дежурным по КПП и с большим интересом наблюдал суету вокруг пропавшего телефона. Время от времени из ночной мглы и снежных вихрей возникал наш капитан в расстегнутой шинели и шапке набек-рень. Он оглашал морозную тишину всевозмож-ными нецензурными выражениями и топал но-гами, но телефон все равно не находился. Так, кстати, и исчез.

Зато нашли мой дневник. Я хранил его в клубе и надо же было такому случиться, что од-нажды там была устроена облава. Искали пор-нографические открытки, магнитофонные плен-ки и другой криминал. А нашли мою тетрадку, что никак не добавило мне популярности среди офицерского состава. Многие записи были на англий-ском языке - целые страницы. Это при-вело доморощенных дознавателей в еще боль-шую ярость. Майор Сойкин, пылая взором, над-саживаясь, вопил, как кастрированный гиббон.

- Мы еще переведем, что там по иностранному написано! А потом отправим все это в соответствующие инстанции. -

- Ага, а главным переводчиком будешь ты, - подумал я.

Вслух же сказал, что в этих самых ин-станциях я попрошу проверить достоверность всего, о чем там написано.

Тучи сгущались, и вскоре грянул гром. Случилось так, что я нокаутировал замполита нашей роты, старшего лейтенанта Хвостикова, пьяницу, сволочь и стукача. Произошло это по чистому недоразумению. Как-то вечером мы с моим приятелем Юрой Глушко выпили. Юра принадлежал к той несчастной категории людей, у которых выпитый стакан немедленно отража-ется на облике и поведении. Он тут же был за-ловлен Хвостиковым, оказавшимся по какому-то стечению обстоятельств в тот вечер трезвым. Беда заключалась в том, что борзой замполит вознамерился отвести на гауптвахту не только Юру, но и меня. Шустрый замполит заметил, что в казарму мы вернулись вдвоем и в ходе оперативного дознания тонким нюхом уловил сладостные пары портвейна в моем дыхании.

По дороге я дружески втолковывал Хвостикову, что такой казус может очень силь-но задержать мой дембель (я все еще втайне на-деялся, что задержали меня ненадолго). Лейте-нант же упрямо бубнил про употребление алкоголя и воинскую дисциплину.

Вообще я человек совершенно не агрес-сивный (даже когда и нужно бы). Но на подходе к гауптвахте внутренний голос стал нашепты-вать вредные советы. Я послушался глупого голоса и влепил лейтенанту правой в челюсть. Был сильный гололед и, взмахнув в воздухе хромовыми сапогами, Хвостиков мигом оказал-ся в канаве. Внутренний голос, стыдливо поту-пившись, замолк. Меня же бросило в жар: "Офи-цера ударил! Все, дисбат тебе, парень, вместо дембеля!"

За этот подвиг дали мне десять суток губы от командира части - за что я ему очень даже благодарен. Правда, как всегда, была и невинная жертва. За кампанию десять суток получил и Юра Глушко.

Губа

На Солнечногорской гарнизонной гаупт-вахте в то время царили милые порядки. На обед полагалось три минуты, после чего нас заставля-ли бегать кругами по плацу, пока не поедят вы-водные. Ударили сильные морозы и выводные, естественно, на свежий воздух не торопились, поэтому беготня продолжалась минут по сорок. Иногда для разнообразия арестантов отводили на задний, заваленный чуть ли не по пояс сне-гом, двор гауптвахты. Там мы отрабатывали приемы противоатомной защиты. Как вы пом-ните, по команде: "Вспышка слева!" - нужно упасть в сторону, противоположную взрыву, по-ложив голову на скрещенные руки. После двух-трех таких вспышек нас смело можно было вы-ставлять снеговиками на детских площадках.