Несмотря на близкий рев турбин кажется, что я перешел в совсем другой мир. Заставляю себя идти не торопясь и бесшумно. Останавливаюсь, вслушиваюсь.

Вот и аллея, которая ведет к выходу – дальнему, не тому, через который я вошел на кладбище.

Где-то здесь с правой стороны могила Наташки Остапенко. Она так и осталась двадца-типятилетней. Вот уже тринадцать лет и на ве-ки-вечные.

Наташка

Кроме нас в коммуналке на улице Пуш-кина жила еще одна семья - тюремный врач, майор милиции и горькая пьяница Раиса Мар-ковна Остапенко и ее дочь, Наташка.

В войну Марковна была врачом в пар-тизанском отряде. Наташка родилась в сорок пя-том году. Без отца.

Жили мы в коммуналке дружно и без скандалов. Раиса Марковна часто и подолгу уез-жала в командировки. Наташка росла сама по себе. Закончила медучилище. По ходу учебы по-тихоньку пристрастилась к выпивке и наркоти-кам. Само собой, через какое-то время красивая Наташка пошла по рукам.

Наша мама с большим неодобрением от-носилась к такому соседству, хотя внешне этого не показывала.

Для меня же Наташка всегда была това-рищем. Лет с шестнадцати я уже с удовольстви-ем забегал в их комнату выпить винца в веселой кампании Наташкиных друзей и подруг. Иногда на лестничной площадке возникали шумные разборки между кавалерами. Но, как бы по не-писаному уговору, нас, соседей, эти разборки не затрагивали и, как ни странно, не влияли на доб-рые соседские отношения.

Мне было шестнадцать лет, когда Наташ-ка повесилась. Ее снял мой отец, выбив дверь. Наташку откачали и как неудавшуюся само-убийцу отправили в психбольницу на обследо-вание. Вернувшись она очень смешно расска-зывала, как однажды туда привели с учебным визитом группу студентов из ее медучилища и как она пряталась от них чуть ли не в шкафу.

Меня Наташка воспринимала, как млад-шего товарища. а, может быть, отчасти и как младшего брата, не знаю.

Шло время. Я уже учился в институте. Наташка опускалась все ниже и ниже. Ее выго-няли с одной работы за другой. Все реже и реже ее можно застать в нормальном состоянии.

Я знаю, что в грелке, что висит на гвоз-дике в ванной комнате, Наташка держит шприц.

Иногда она просит меня сходить в аптеку за нембуталом. Рецепт выписывает сама же. Рас-чет за услуги прост - две упаковки Наташке, од-на мне. Я просто объясняю в аптеке, что это снотворное для бабушки. В те простодушные времена ко всем этим делам относятся проще. К тому же моя детская мордашка не вызывает по-дозрений.

Как-то ночью просыпаюсь от шороха в комнате. В лунном свете стоит Наташка - в ноч-ной рубашке, с открытыми глазами.

- Наташка! Ты чего тут делаешь! -

Она медленно обходит вокруг стола и вы-ходит, прикрыв за собой дверь.

На другой день, вернувшись из институ-та, вижу Наташку на кухне. С красными глаза-ми, распатланная, закинув ногу за ногу, она си-дит на табуретке. В дрожащей руке "Прима", из которой просыпается табак.

- Ты чего ночью к нам в комнату заходи-ла? -

- Как это, к вам в комнату? - хрипло пере-спрашивает Наташка.

- Да вот так, - рассказываю ей про ночной визит.

- Да ладно тебе выдумывать. Лучше схо-ди в магазин. Видишь, колотит меня. -

Осенью шестьдесят девятого меня приз-вали в армию. Через два месяца мама написала, что Наташка умерла. Передозировка. То ли слу-чайно смертельную дозу себе загнала, то ли спе-циально.

Марковну это сломало. Она запила бес-пробудно, бросила милицейскую службу и про-пала бы окончательно, если бы ее не взяла к се-бе жить Ветка, одна из развеселых Наташкиных подруг. Так и ходила за ней много лет, пока в 80-х Марковна не умерла.

Я иногда думаю: не Наташка ли стала как бы исходной причиной того, что я спился? Все-таки, именно в ее команде я приобщился к зелью.

Хотя, вряд ли. вряд ли. Просто так уж должно было случиться. А почему и отчего, кто его знает? Остался же я совершенно равнодуш-ным к наркотикам, хотя через ту же Наташку попробовал и это дело.

Прошли уже десятки лет, точнее, трид-цать лет прошло с тех пор. Многие люди побы-вали в моей жизни и ушли. И шестидесятые уже почти как времена Киевской Руси.

А вот Наташка не забывается – бесша-башная, готовая отдать последнюю копейку и поделиться последним куском, белокурая На-ташка.

Миннесота

Февраль 2001

Кавказ

Е

стественно, что, переехав в Краснодар, че-рез какое-то время я опять оседаю в гео-логоразведке. А куда еще алкашу пода-ваться?

В эту партию мы с моим приятелем, Ми-шей Чевским, попали случайно. Два месяца про-работали в районе Курганинска на желонковом бурении. Знаете, что такое желонковое бурение? Эта технология досталась нам непосредственно от древних египтян, в неприкосновенности. Пос-ле горячего цеха кирпичного завода желонковое бурение - самая тяжелая физическая работа, ко-торой мне довелось заниматься в жизни. Попробую его описать (если скучно, пропускайте сразу – вдруг дальше интересней?).

В землю вгоняется стальная обсадная труба диаметром, где-то, сантиметров тридцать пять. Нижний край ее сделан зубцами, а сверху она схвачена чем-то вроде деревянной колодки с двумя длинными ручками по бокам. В обсадную трубу опускается желонка - тяжелый метал-лический стакан с метр длиной. С одной сто-роны на него навинчивается штанга с попе-речными рукоятками. Нижняя сторона желонки открывается внутрь, вроде клапана.

Как это делается? По два человека стано-вятся с каждой стороны обсадной трубы и мед-ленно вращают ее по кругу, раскачивая, толкая рукоятки взад и вперед. Два человека стоят сверху на колодке и долбят желонкой в грунт внутри трубы. Рывком вверх, с силой вниз; рывком вверх, с силой вниз.... Обсадная труба зубьями вгрызается в грунт и, вращаясь, уходит вниз все глубже и глубже. Желонка выбирает все, что внутри трубы. Когда она наполняется, штанги с желонкой ручной лебедкой поднимают наверх. Гравий высыпают и все повторяется сна-чала. Навинчиваются новые секции обсадной трубы, навинчиваются новые штанги на желон-ку.

Сменятся пары на желонке. Жара! Дол-бим и долбим. На желонке я стою с Мишей. Мо-гучий парень с мощной мускулатурой. Толстые очки придают ему ученый вид, который портят торчащие во все стороны нечесаные патлы.

От всех остальных Мишу отличают два обстоятельства. Во-первых, у него семеро детей, что несколько необычно по нашим временам. Во-вторых, он страшно заводной на пьянку. Достаточно одного стопаря, чтобы он пошел в разнос и пропил все до трусов.

Стараюсь не отставать от Миши. Вдох... с силой штангу на себя. Выдох... с силой бросил. На себя..., бросил. Вдох...., выдох.... Палит солн-це. Пот заливает глаза. Нас с Мишей медленно крутят на обсадной трубе.

Так идет дело, когда все гладко. Но иногда бывает, что мы попадаем на тяжелый грунт, а добуриться нужно до двадцати пяти метров.

Наш начальник, Василий Иванович, зо-лотой мужик и знает все тонкости и ухищрения учета метража. Но случается, что добуриться до определенной глубины нужно обязательно, хоть костьми ляг, хоть сдохни.

Обсадная труба не идет. На рукоятки оде-ваются дополнительные насадки. С каждой сто-роны становятся по четыре человека. Крутят все: и мы, и Василий Иванович, и геолог. Кру-тит даже наш ленивый водитель, адыгеец Адам. Обычно во время работы он спит под машиной, поскольку ночами бегает по бабам.

На желонке сменяются каждые 15 - 20 минут. Сейчас долбят ветераны - старый армя-нин Харсроп и его друг и неизменный собутыль-ник Петрович.

Каждый вечер, уединившись вдвоем, они напиваются до отключки.

Петрович покрыт живописными та-туировками, по которым читается его нелегкая, хотя и несколько однообразная биография. На левой руке не хватает трех пальцев.

Останавливаются, чтобы передохнуть. Вижу, как у Харсропа бьется сердце - слева на груди рубашка ритмично вздрагивает. Мы с Ми-шей сидим в тенёчке под кустом. Расслабив-шись, используем каждую секунду отдыха. Ми-нут через десять Харсропа с Петровичем сменят наш бугор со своим напарником. А мы с Мишей станем на их место крутить обсадную. И так день за днем.